Владимир Садовский - Алмазная грань Страница 53

Вдалеке показалась кирпичная труба завода. Тимофей почувствовал, как захлестнуло сердце горячей волной радостное нетерпение.

«Здравствуй, родимый край!» — хотелось крикнуть Тимофею так громко, чтобы зазвенело по всему бору переливчатое эхо, крикнуть так, чтобы и Катя услышала.

Но потом пришла другая мысль: он неслышно войдет в избу, крепко поцелует жену, которая вскрикнет от неожиданности, поднимет ее на руки...

Пригретая солнцем земля веяла в лицо Тимофею бражным весенним духом, когда он входил в поселок. Елагин почти бегом бросился к знакомой избе. Сердце стучало так сильно, что казалось, пройдет еще минута — и вырвется из груди, полетит птицей навстречу той, дороже кого нет сейчас на свете. Вбежал он на крыльцо и, ошеломленный, замер. Только теперь Тимофей заметил наглухо забитые досками окна и двери избы.

— Это что же такое? — растерянно сказал он, бессильно опускаясь на ступени крыльца. Вытер шапкой вспотевший лоб и повторил тревожно: — Что здесь случилось?

Тимофей долго сидел на крыльце, рассеянно ковыряя выросший между половицами сизый мох. «Нужно идти к соседям, узнать у них», — подсказывал рассудок, а страх сковывал тело. Не было сил подняться с потемневших ступенек. Наконец Тимофей встал. Подошел к новой избе, стоявшей рядом с его опустевшим домом, и осторожно постучал в окно.

Темная занавеска чуть колыхнулась. За ней на миг показался осторожно выглянувший глаз. Заскрипела дверь, и босоногий мужик в пестрядинных портах и заношенной коричневой рубахе вышел на крыльцо. Рыжая борода с первыми нитями седины развевалась на рубахе, как клок огня, раздуваемый ветром. Из-за спины мужика выглядывала пожилая женщина.

— Чего надо? — сердито спросил вышедший на крыльцо.

— Антипа? Что, не признал меня?

— Ба! — изумленно воскликнул рыжебородый. — Неужто Тимофей? А мы слыхали, ты помер. Жив, значит.

— Рано похоронили, — хмуро заметил Тимофей. —Живу и жить думаю. Вернулся вот домой. Только здесь почему-то пусто. Не знаешь ли, где Катерина?

Елагин ждал ответа с тревогой. Антипа, не взглянув на него, сказал:

— Твою Катерину в город свезли. Говорят, в больнице лежит. Кто-то был у ней, не упомню уж, сказывал — плоха.

Неловко переступив с ноги на ногу, Антипа прибавил:

— Все под богом ходим. У меня тоже беда: старая изба сгорела. Пришлось сюда пока перебираться. Соседями стали...

— Та-а-ак, — неопределенно протянул Елагин, хмуро глядя в землю. — Все пусто...

— Мы по-соседски твою избу-то закрыли, — сообщил Антипа. — Подумали: не ровен час — набедит кто-нибудь или еще хуже — спалит начисто. И стекла я прибрал, чтобы ребята из баловства не побили. Куда мы стекла положили — дай бог памяти... Аксинья, не помнишь?

— Не помню, — зевнув, отозвалась жена.

— Экий грех! Да ты не беспокойся, чай, найдутся.

Тимофей, не дослушав, побрел к опустевшему дому. Затрещали оторванные доски, с двери посыпалась пыль, и хозяин вошел в полутемное жилище.

В первый же день, как вернулся в Знаменское, Тимофей Елагин зашел к Кириллину. Своего учителя он застал в саду, где Федор Александрович начал разводить какие-то особые яблоки и сливы.

Когда Тимофей распахнул калиточку сада, Кириллин даже не заметил его прихода. Он сосредоточенно копал землю вокруг яблони и, не поднимая головы, в чем-то убеждал огромного серого кота, сидевшего на садовой скамейке.

— Федор Александрыч! — радостно окликнул Елагин, спеша к учителю. — Здравствуйте!..

— Ой!.. Ты ли это, Тимошка? — пораженно спросил Кириллин и, отряхнув руки, обнял подошедшего Елагина. — Отпустили?

Они взглянули один на другого и невольно рассмеялись.

— Ах ты, сибирный, сибирный, — похлопывая Тимофея по спине, бормотал Кириллин, — хлопот-то сколько наделал. Катерина болеет, у меня душа не на месте. Ну-ка, рассказывай! Садись!

— Поди-ка, надоело сидеть, — хмуро сказал Елагин. — Последнее время только этим и занимался.

Федор Александрович столкнул со скамейки обиженно мяукнувшего кота и потянул Тимофея за рукав. Они сели, все еще рассматривая друг друга с непроходившим радостным удивлением.

— Давненько мы с тобой не виделись, — сказал Кириллин и, словно вспомнив только теперь добавил с напускной суровостью: — Крамольник, нечистый дух! У меня целый узел ваших книжек и газет до сей поры сохранился.

— Сберегли? — взволнованно спросил Елагин.

— Тебя жалко было. Закатали бы, дурня, надолго, если бы эту музыку нашли. А у меня что? Места книжки не пролежали. Пользуйтесь, пока можно.

Тимофей просидел долго у Кириллина.

Федор Александрович не спеша рассказывал о заводских делах, о своем саде, о семье Ромодина, которой помогал украдкой от жены. Потом, словно что-то вспомнив, он посмотрел в глаза Тимофею и спросил:

— Ты что делать-то думаешь? На завод пойдешь или...

— А что кроме завода может быть?

— Нынче и не поймешь, у кого что на уме. К земле многие стремятся.

— Рабочие? — с недоверием спросил Тимофей,

— От нужды рабочие-то, — с легким презрением ответил Кириллин. Немного помедлив, он пояснил: — Из деревни пришли, на деревню и оглядываются.

— И все-таки это пополнение рабочего класса, — сказал Елагин. — Я тоже ведь из деревни пришлый.

— Ну, ты — иное дело, а из тех настоящих мастеров не будет.

— Это почему же, Федор Александрыч? — с удивлением спросил Тимофей.

— Потому, что стремления нет. У них душа-то не о стекле и не о работе, а о своем хозяйстве тоскует.

— Вряд ли, — качая головой, усомнился Тимофей Елагин. — Просто не поняли еще своей дороги в жизни. Думают, можно в одиночку выбиться в люди. И мы пока не сумели им дать правильного понятия.

— Не знаю, какое ты понятие можешь дать, а я наотрез скажу: нечего и время тратить — настоящего мастера не получится, коли в голове у него другое засело, — убежденно произнес Кириллин.

— Обижать вас не хочу, Федор Александрыч, но только рассуждение неправильное, — с сожалением сказал Тимофей. — Мастерами не родятся, ими становятся, когда время приходит.

— Желание для этого надо иметь. Призвание нужно! — горячо перебил К.ириллин.

— Это понятно.

— То-то вот! Понятно...

— Да, понятно. Я думаю, у каждого есть какое-то призвание, и надо помочь человеку найти свое призвание. Век благодарить вас буду — до дела меня довели, мастером сделали. Но за другое вас всякий осудит: нельзя вот так отворачиваться от людей.

— Чего меня благодарить, — смущенно пробормотал Кириллин. — Дружкам своим спасибо говорить должен. Всему они тебя научили. За словом в карман не лезешь.

— И к этому, наверно, призвание было, — с улыбкой заметил Тимофей.

Они немного помолчали. Кириллин поднялся со скамейки и, кивнув в сторону дома, сказал:

— Пойдем-ка, пропустим по маленькой по случаю благополучного возвращения.

Елагин негромко вздохнул.

— Не очень-то оно благополучное. Дом заброшен, жена в больнице, с работой еще как будет, неизвестно.

— Ничего, дорогой, все наладится! — ободряюще похлопав по плечу, сказал Кириллин. — Не в темном лесу живешь... Среди народа находишься. Голову вешать нечего.

Незаметно промелькнули две недели. За это время Елагин успел побывать в городе у Катерины, которая стала поправляться после болезни, потом занялся починкой избы.

Вынутых у соседа из рам стекол Антипа не нашел. Поискал их для виду и бросил. Искать-то нечего было: давно уже продал Антипа эти стекла пригородным огородникам, которые извели их на парниковые рамы.

Тимофей ходил по соседям, с грехом пополам собирал стекла, гвозди, жерди. Многое требовалось для оброшенной, пришедшей в упадок избы. Соседи не отказывали: помогали, чем могли.

Наконец выбралось время и для самого неприятного дела, с которым Елагин явно тянул. Рано утром он отправился в контору к управляющему заводом.

Сердце подсказывало, что хорошего от этой встречи ждать нечего, но все же Тимофей не предполагал такого короткого разговора, который произошел у него с Григорием Пантелеевичем.

Управляющий заводом Григорий Пантелеевич исподлобья оглядел нежданного гостя, переваливаясь, обошел его со всех сторон и вдруг рявкнул, стукнув в пол суковатой палкой:

— Не возьму!.. Слава тебе господи, немного отдохнули без вас. Теперь снова смуту сеять? Шалишь, голубчик! На заводе тебе не быть.

— Что же, с голоду помирать прикажете? — угрюмо спросил Елагин.

— Это меня не касается, — ответил управляющий. — Поди-ка, не спрашивал меня, когда зачинал забастовки. Не боялся тогда голодной смерти?.. Свет клином здесь не сошелся — уходи.