Евгения Изюмова - Дорога неровная Страница 53

Говорят, беда в одиночку не ходит, а с другой бедой в обнимку. Подкралась и другая беда: заболел Никитушка. Угасал, угасал, и загас как свечечка. Что-то неладное у него было с сердечком. Доктор сказал - что, да не поняла в горе Валентина. И как ни стыдно было, пошла Валентина к Егорову другу Степану Никифорову и попросила сообщить Егору о смерти Никитушки. Степан пообещал это. И спросил:

- Деньги-то есть у тебя, Ефимовна? Хоронить парнишку надо, хоть и мал, да расходы - немалые. И если помочь чего надо - скажи.

Валентина только рукой махнула, заплакала, уткнув лицо в концы платка, вышла из комнаты. Степан ее понял правильно, потому вечером пришел к Ермолаевым и принес деньги, собранные милиционерами на похороны мальчонки. Он обнял женщину осторожно за плечи:

- Не тужи, Ефимовна, сообщил я Егору про вашу беду. Должен приехать. Не сегодня в ночь, так завтра будет. Ах, какая напасть - помер парнишечка.

Степан ушел, а Валентина всю ночь просидела одна у стола, на котором лежал сын. Обнимая маленькое, родное, но в тоже время незнакомое и холодное тельце, ревела в голос без опаски, потому что Василька отвела к соседям. На душе было мрачно не только из-за ссоры с мужем, но и потому, что думала: её Бог наказал смертью Никитушки за то, что хотела в своё время избавиться от него. Муж запретил идти к повитухе, она и не ходила, но долго пила всякие зелья, может, потому и родился сыночек таким болезненным, что в самом начале своей жизни наглотался по вине матери ещё в её утробе всякой отравы.

Егор приехал на следующее утро, привез и Павлушку. Худой, из-под шинельного сукна выпирают острые плечи, ремень туго стянут в талии. Глаза беспокойные, измученные. Он шагнул к столу, и пока Валентина выпутывала из шали Павлушку, стоял рядом со столом, смотрел на светлое и спокойное лицо мертвого сына, и по его впалой небритой щеке медленно катилась слеза. Валентина, увидев эту одинокую слезу, робко встала рядом с мужем и приглушенно сказала:

- Нет больше нашей кровинушки, Егор Корнилыч, умер наш сыночек.

Егор обнял её, и тут Валентина не выдержала, прижалась лицом к жесткому шинельному ворсу и, сползая на колени, зарыдала протяжно и жалобно:

- Прости меня, Егорушка, баба я неумная! Прости, меня и так уж Бог наказал смертью сыночка, прости, ради Христа!

Егор поднял Валентину с колен и гладил её по спине, давя в себе рыдания, только грудь ходила ходуном. Валентина, приникнув к мужу, слышала, как что-то клокотало у него в груди. Наконец слова прорвались:

- Ничего, мать. Терпи. Судьба у нашего Никитушки такая - не жилец родился. Бог дал - Бог взял… - он сказал это с непривычной отрешённой покорностью судьбе, может, последние слова вырвались у него сами собой, но слова те ожгли душу женщины, словно кипятком, и Валентина встопорщилась:

- «Бог дал, Бог взял!» - с болью и злостью передразнила она мужа. - Не дал окрестить сыночка, вот он, некрещёный, и умёр! Не умер бы, коли окрестили бы!..

- Замолчи, Валентина, замолчи, - нахмурился Егор. - Об этом был у нас разговор, и ты знаешь, как я отношусь к попам. И не доводи вновь меня до греха. Из милиции я уйду, будь по-твоему, - он слабо улыбнулся. - А детей мы еще нарожаем, а, мать?

Ермолаев в самом деле ушел из милиции, но позднее. До того времени работал три года в Богандинке: необходимо было усилить там отделение милиции из-за активности бандитских шаек, потому перевёз туда и семью. Там же родились и две дочери - Заря и Роза. Имена сестрёнкам выбрала Павлушка. «Заря коммунизма» и «Роза Люксембург» - эти слова будоражили воображение впечатлительной девочки. Егор и Валентина не возражали против предложения Павлушки, но Валентина всё-таки тайком окрестила дочерей у богандинского батюшки Алексея, к которому Павлушка приносила когда-то крестить щенка, но рассерженный батюшка прогнал ребятишек прочь. В деревне долго вспоминали эту весёлую историю. Впрочем, щенку и без попа дали славное и звучное имя - Гром, он стал потом добрым помощником пастушке Марте, когда подошло время выгонять на пастбище коров.

Из Богандинки Егора Ермолаева вновь перевели в Тюмень, но на сей раз в отделение милиции на Ленинской улице. И квартиру дали неподалеку - на углу Телеграфной и Ленинской.

Шел двадцать седьмой год с начала века.

Павлушка училась в школе. Она вытянулась, догнала ростом мать, но была худенькая и болезненная: врачи обнаружили у неё порок сердца и ревматизм. Егор жалел девочку, которую любил, наверное, даже больше родных дочерей, частенько, крадче от матери, давал деньги на кинематограф и книги, впрочем, девочка и не знала, что Ермолаев - не родной отец, ведь в школе она значилась как Ермолаева. Валентина, обременённая заботами о семье - она по-прежнему не работала - старалась часть своих забот спихнуть на старшую дочь. Если Павлушке надо было уйти из дома по общественным делам, Валентина была очень недовольна.

Школьников часто отправляли переписывать неграмотное население, а потом ребята это самое население обучали грамоте. После занятий взрослые ученики часто просили учителей-малолеток почитать газеты - всем было интересно, что в мире делается.

А в «мире», как писала городская газета «Красное знамя», строилась воздушная эскадрилья «Ответ Чемберлену». Чемберлен - министр финансов Англии, именно он был организатором разрыва дипломатических отношений с СССР в мае двадцать седьмого года. В ответ на призыв к изоляции страны Советов и стала укрепляться мощь Красной армии. Прочитав эту заметку, дети тут же просили слушателей внести посильный вклад в это дело, ведь стране так нужны военные самолеты.

Школьники участвовали в субботниках по благоустройству города. Это их руками вдоль улиц были посажены деревья. Иногда школьников направляли на митинги, а их было немало: то выражалась солидарность китайским коммунистам, то американским рабочим Сакко и Ванцетти, которых приговорили к смерти за пропаганду советского образа жизни, и те, протестуя против приговора, объявили голодовку. Но ни это, ни митинги в их поддержку не помогли: Сакко и Ванцетти все-таки казнили.

Город Тюмень, между тем, жил своей жизнью. Грязный был он пока и неустроенный. Деревянные тротуары находились в беспорядке: старые доски погнили, провалились, а новые, сколько ни стелили, кто-то срывал. Вот и были тротуары щербатые. На проезжей части улиц, даже в центре - колдобины, грязь. А на улице Республики бегали чьи-то козы, наглые и прожорливые - они не только обгрызали молодые деревца, но даже сжевывали лохмотья афиш. Но самого зловредного и здоровенного козла вкус обрывков бумаги не устраивал. Он подстерегал расклейщиков афиш, топал за ними, как надсмотрщик. Стоя неподалеку, наблюдал, как рабочий клеит афишу, одобрительно кивая головой, блеял что-то свое. Когда расклейщик уходил, козел выжидал некоторое время, потом рогом подцеплял афишу, отрывал ее, сжевывал и тут же бежал к следующей афишной тумбе и там проделывал то же самое. Если рабочий обнаруживал козлиное вредительство, «преступник» со всех ног улепётывал прочь.

И все-таки жизнь понемногу налаживалась: улицы прихорашивались, строились новые дома, где селились служащие. Началось строительство электростанции.

Егор каждый вечер с Павлушкой читал вслух газеты, обсуждал новости, а Валентина за новостями бегала в городской суд, где дня не проходило без того, чтобы не судили преступников, дебоширов, алиментщиков. Она возвращалась оттуда, переполненная впечатлениями, взахлеб рассказывала о том, что слышала и видела:

- Слышь-ко, Егор, это надо же, какой охальник в клубе строителей сторожем работал! Устроил притон для начальников, они там пьянствовали, с девками огибались. Вот ведь сволочи какие, с жиру бесятся начальнички, а ведь у них, поди-ка, и жены есть.

Егор молча чем-нибудь занимался, не ввязываясь в обсуждение судебных дел - они ему и в милиции надоели. Но всё-таки однажды Валентина допекла.

Шёл долгий судебный процесс над бандитской группировкой братьев Вишняковых и Переваловых, в которую входили почти все члены этих семей - молодые и старые, женщины и мужчины. Банда грабила и убивала, на их совести был даже убитый милиционер, и Валентина, когда узнала об этом, с плачем приступила к мужу:

- Вишь-ко, страсти какие, а ты уцепился за эту милицию. Ладно бы денжищи большие огребал, так ведь всего-то двести рублей! Эко богатство! А убьют тебя? Что я буду делать с этакой оравой? Масло вон подорожало, стоит уже двадцать три копейки.

«Орава» - Васька, Заря и Роза занимались своими делами, не обращая внимания на ругань матери, а у Павлуши настроение испортилось: опять родители поссорятся.

- Да ладно бы толк был с твоей работы, пользовался бы чем, - распалялась все больше Валентина. - Вон Валуев занял в новом доме большую квартиру, а ты все не попросишь за себя, вот и теснимся в этой, задница о задницу трёмся.

- Его уже выселили, он квартиру самовольно занял, - примирительно сказал Егор, но Валентина уже не могла остановиться.