Аркадий Львов - Двор. Книга 1 Страница 54

Всю декаду перед майскими праздниками Дегтярь был сильно занят и не мог выкроить свободной секунды, чтобы связаться с финорганами насчет Иосифа, пришлось поручить Малой. В финотделе Клава Ивановна сообщила, что сыновья Котляра уже не иждивенцы, поскольку учатся в военной школе. Фактически жену тоже нельзя было уже рассматривать как иждивенку, ибо она могла сама на себя зарабатывать, но формально, по своему соцположению, она считалась, вплоть до окончания курсов, учащейся. Иосифу повысили налог вдвое, но все равно какая-то копейка еще оставалась у него в кармане.

Иона Овсеич сказал, что в данном случае закон отстает от жизни, но, покуда он еще существует, надо искать другой путь. Короче, Аня должна сама отправиться в финотдел и лично описать фактическое положение, а именно: она не является иждивенкой, так как может сама заработать. Иосиф, когда узнал, какие планы вынашивает Дегтярь, по-дурацки развеселился: может заработать — это одно, а приносит домой живой рубль — совсем другое, пусть студенточка передаст это своему Овсеичу, большому экономисту.

Аня дословно передала весь разговор, товарищ Дегтярь спокойно выслушал и ответил:

— Стрелки часов не стоят на одном месте. Котляр, ты должна сделать выбор: или — или.

Аня вдруг расплакалась: почти весь последний год у нее на душе так тяжело, что больно заходить в собственный дом. Иона Овсеич, хотя он не медицинский работник, объяснил, что это в порядке вещей, так и должно быть: когда человек после долгой болезни выходит на свежий воздух, поначалу у него всегда кружится голова и покалывает сердце.

Зимой у Ани не было времени поехать к Саше и Пете. Теперь была возможность использовать два дня праздника, выпросить еще на пару дней освобождение, но вопрос упирался в деньги. У Иосифа были деньги, он сам предлагал, но брать после всех разговоров — это идти на прямое унижение. А какая необходимость, если до июля осталось круглым счетом два месяца, и она сможет сама заработать. Слава богу, от мальчиков регулярно приходят письма, один другого в шутку называют лейтенант Котляр-меньшой и лейтенант Котляр-старшой.

Когда зашел разговор о Саше и Пете, у Ионы Овсеича возникла новая идея: написать в училище про гвоздарню Иосифа, и пусть сыновья, без пяти минут командиры Красной Армии, возьмут хорошо в оборот своего папашу-кустаря.

У Ани внутри все оборвалось: нет, это будет позор на весь Советский Союз! Она с трудом уговорила Иону Овсеича отложить и обещала сама обсудить с сыновьями, когда увидятся летом.

Клава Ивановна не одобряла этой уступки: плохой пример, как холера, которая пролезает через любую щель. Оглядываясь на Котляра, Граник тоже понемногу берется за старое. Для Ионы Овсеича это была полная неожиданность: почему Малая до сих пор молчала! Это во-первых. А во-вторых, о каком примере может идти речь, если Иосиф Котляр — инвалид гражданской войны, а Ефим Граник — здоровый бугай!

У Ефима, сказала Клава Ивановна, в свое время вырезали язву желудка и дома маленький ребенок, Соня докупает женское молоко. Язва желудка. Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, его личное дело, а дети есть у каждого: советская власть окружает материнской заботой, и надо целиком потерять совесть, чтобы жаловаться. Клава Ивановна молчала, Иона Овсеич, хотя это было совсем на него не похоже, окончательно разошелся и стал кричать, что с такой психикой и с такими людьми мы еще и через двадцать лет не построим коммунизм. Были всякие Лапидисы, которые ставили нам палки в колеса, насмехались и дошли до прямого предательства, — с ними советская власть покончила раз и навсегда. Но в глубине души еще у многих и многих из нас прячется мещанин, и Ленин был тысячу раз прав, когда предупреждал об опасности мелкобуржуазной стихии.

— Овсеич, — сказала Клава Ивановна, — мне уже почти шестьдесят лет. В ногах у меня подагра, каждый вечер на четверть стакана воды я беру пятнадцать капель валерьянки и кладу теплую бутылку на сердце. Я не требую благодарности, но ответь мне ясно: в чем моя недоработка?

У Клавы Ивановны стояли в глазах слезы, Иона Овсеич взял ее руку, положил себе на ладонь и несколько раз погладил, как будто маленького ребенка:

— Малая, если бы я был Михаил Иванович Калинин, я бы дал тебе орден. Но самое главное — хочется пожить еще пару лет при коммунизме. Малая, можешь поверить Дегтярю: мы имеем шанс.

Нет, покачала головой Клава Ивановна, она лично не рассчитывает, но ей вполне достаточно, чтобы наши дети и внуки. Да, сказал Дегтярь, это верно: мир так устроен, что отдаешь жизнь за будущее и плоды достаются потомкам. Первые два поколения русских революционеров видели только каторгу и виселицы, но проложили дорогу третьему поколению: прежде чем подняться к звездам, люди падают на землю и разбиваются.

Клава Ивановна махнула рукой: зачем ей эта умная философия, она не собирается лететь на звезды — пусть людям будет хорошо на земле. А теперь она хочет получить ответ Дегтяря: как же все-таки быть с Котляром и Граником?

О, Иона Овсеич разгладил пальцами мешочки под глазами, значит, все на Дегтяря — и философия, и практика! Ладно, на носу Первомай, пусть люди отдохнут, повеселятся, а числа четвертого-пятого вызовем Котляра с Граником на актив и устроим очную ставку.

— Что это может дать? — удивилась Клава Ивановна.

— А это может дать то, — Иона Овсеич склонил голову набок, лысина, по форме красивая, как у Ленина, имела нездоровый землистый оттенок, — что Котляр с Граником начнут между собой драчку, и каждый будет доказывать, что он имеет право, он хороший, а другой сволочь. Я думаю, актив сможет найти правильное решение.

Дегтярь оказался прав не на сто, а на все двести процентов: еще до актива Котляр с Граником чуть не затеяли драку в подъезде, а на очной ставке Иосиф в глаза назвал Ефима уголовником, который скупает ворованную краску у темного элемента, и можно только удивляться, откуда у советской власти берется столько терпения, чтобы прощать. «Соломенная вдова!» — засмеялся в ответ Ефим и обещал вырвать Котляру вторую ногу, чтобы этот грязный человек не мог ходить по нашей земле и пачкать. Иосиф стал вмиг бурый, как будто его обсыпали анилиновым красителем, схватил Ефима за лацкан и закричал:

— Ты не еврей, ты жид! Правильно говорят русские люди, есть евреи, а есть жиды. Ты жид пархатый!

Товарищ Дегтярь потребовал, чтобы Котляр прекратил свою антисемитскую пропаганду, а Иосиф, можно было подумать, человека трясет малярия, весь дрожал и захлебывался:

— Товарищи жильцы, вы все — товарищ Дегтярь, мадам Малая, Степа Хомицкий, тетя Настя, Тося — знаете, что я еврей, но я прошу вас быть свидетелями на суде, как этот поганый частник и кустарь оскорбил красного партизана, который потерял ногу в боях за советскую власть, и угрожал мне вырвать вторую ногу, чтобы я не мог ходить по нашей советской земле, которую полил своей кровью! Вдвойне больно слышать и видеть подобные явления сегодня, когда весь наш народ вплотную занимается строительством коммунизма, и никакие Граники не помешают нам и не остановят!

Свое ответное слово Ефим тоже начал с просьбы к товарищам жильцам и соседям быть свидетелями на суде, ибо на глазах у общественности нанесли оскорбление кадровому рабочему завода имени Октябрьской революции, имеющему славные традиции классовой борьбы против царизма, буржуазии и самодержавия. Если заглянуть поглубже, в его лице Иосиф Котляр нанес оскорбление всему рабочему коллективу, и было бы роковой ошибкой рассматривать просьбу, как будто она исходит от одного Ефима Граника. Нет, здесь затронута честь всего коллектива, и никакому патентщику, никакому лавочнику, который двадцать лет назад был красный, а сегодня с ног до головы типичный двурушник и вырожденец, мы не дадим плевать нам в лицо и открыто насмехаться!

Товарищ Дегтярь, пока оба ораторствовали, сидел с закрытыми глазами, большой палец заложил под тужурку и внимательно слушал. Когда оба закончили, он поднялся, прошел немного вперед, актив остался сзади, и сказал: до революции, если повернуться лицом к вокзалу, с правой стороны находился окружной суд. Адвокаты и судьи, которых можно было купить, продать и перепродать за рубль, произносили здесь свои речи. Эти речи всегда преследовали одну цель: доказать, что ворона — белая, а снег — черный. Только что, словно нелепый сон, он опять увидел и услышал пустобрехов из суда, который похоронен почти четверть века назад.

— Кто дал право, — Дегтярь повернулся к столу и ударил кулаком, — забирать у людей драгоценное время! Кто дал право жонглировать, как рыжий в балагане, самыми святыми словами, маскируя свое подлинное лицо! Мы собрались здесь, чтобы услышать искреннее, от всего сердца, признание, и хотели по-товарищески помочь в исправлении ошибок. А на деле столкнулись с фактом краснобайства, намеренной демагогии и трусливого, подлого увиливания. Я хочу задать один-единственный вопрос: когда, наконец, Котляр и Граник прекратят свой частный промысел и перестанут бросать позорную тень на весь наш двор!