Александр Авдеенко - Я люблю Страница 54

Глава одиннадцатая

На паровоз поднимается Ася. Она в черной с желтыми розами юбке, перехваченной на талии кожаным, с медным набором пояском. Кофточка в пышных оборках и самодельных кружевах. На голове бухарский семицветный платок.

— Доброе утро, механик! Как ночевал, кого на какой руке держал?

— Не тебя, краля.

Вася хватает масленку и скатывается вниз. Зря деликатничаешь, парень. Не лишний ты, хоть и третий.

— В чем дело? Что тебе понадобилось?

Строгость моих слов и нахмуренное лицо нисколько не смущают Асю. Она смотрит на меня, цветет в улыбке, будто медовые речи услышала.

— Керосину хочу раздобыть. Дашь?

— Наливай.

— Расплескать боюсь. Подсоби, Шурик, подсоби, миленький!

— Некогда с тобой шуры-муры разводить. Бери керосин и будь здорова.

— Шурик, как же это, а? Забыл, как мы с тобой песни играли? До сих пор в моих ушах бубенчики гремят.

— Брось, Аська! Старую, заигранную пластинку крутишь. Давно не действует на меня. Поняла?

— Поняла, миленький, и не горюю. Терпеливая я, как дождевая капля. Махонькая она, а камень долбит.

Я схватил бидон с керосином, доверху налил жестяную банку, гаркнул:

— Все! До свидания!

Она не уходила и с веселым недоумением смотрела на меня.

— Чего это ты ни с того, ни с сего очерствел и огрубел, Шурик? Всю нашу семью любишь, а меня одну ненавидишь.

— Ладно, иди.

— Иду!.. Ой, кто это тебе голову посолил кострицей?!

Она поставила жестянку с керосином, обхватила мою голову. Я не успел ни отклониться, ни отбросить ее руки. Тут как раз и подкатила Лена. Все увидела! Ей показалось, что мы с Аськой... И ослепла, оглохла, онемела. И разум потеряла. И сил лишилась. Вместе с велосипедом рухнула на горячие пути.

— Ленка!.. — закричал я.

Оттолкнул Асю, бросился вниз. Не добежал.

Ленка вскочила на велосипед и умчалась к переезду. В это мгновение от доменных печей, в том же направлении, с ветром и свистом, вызванивая колоколом, летела Шестерка Атаманычева. Паровоз и велосипед неслись наперерез друг другу. Я это ясно видел, но не мог остановить их. Кричал, но голоса моего не было слышно почему-то.

Столкнулись. Загрохотали на всю Магнитку. Заглушили океанский гул воздуходувки и пушечную пальбу Магнит-горы.

Велосипед отброшен на глинистый откос железнодорожной выемки. Руля нет, переднее колесо расплюснуто, а заднее вертится, шелестит спицами, мотает по кругу синий лоскут.

Воет сирена.

Горит красный крест.

Люди в белых халатах что-то поднимают с земли, кладут на носилки, куда-то бегут...

Какой-то человек с сумасшедшими глазами трясет меня за плечи.

— Ты видел, как все произошло. Скажи им, скажи!.. Будь человеком! Судьба Атаманычева в твоих руках.

Какая судьба?.. Какие руки?

— Атаманычева подозревают в убийстве. Слышишь?.. Скажи!

Зеленые, с огненными кристалликами глаза впились в меня, сверлят.

Темное небо. Звезды. И среди них огромное, как луна, око сумасшедшего. Буравит мою душу.

— Скажи! Скажи!!

Рассвет, день, а око все торчит на небе, требует:

— Скажи, будь человеком!

Какие-то люди берут меня под руки, ведут домой. Укладывают в кровать, поят чем-то горьким и потихоньку, на цыпочках, уходят. Слава богу! Один. Поднимаюсь. Шагаю из угла в угол, от стола к двери. Сижу. Стою. Грею спину, прижавшись к ледяной стене. Охлаждаю лоб, уткнувшись в оконное стекло. Не на Магнитку смотрю, а вниз, на землю. Притягивает она к себе. Хочется ринуться туда, где скрылась Ленка. Высовываюсь в окно, но меня останавливает зеленое око сумасшедшего:

— Куда ты собрался, дурак? Не надо! Не догнать тебе Ленку. Сама вернется. Жди!

Жду.

Взошло и зашло солнце. Как быстро оно проходит свою дневную дистанцию! Только что показалось на краю неба, над степью, и уже прячется в горах.

Жду.

Дверь открывается, и порог переступает Лена. Волосы распущены, лежат на плечах. Синее платье разорвано. Ноги мокрые, оставляют на полу алый след.

— Здравствуй! Почему тебя так долго не было? Где пропадала?

Лена смеется, указывает рукой в пространство, чернеющее за ее спиной.

— Я была там, где Макар телят не пас. До чего же интересно! Никто еще оттуда не возвращался, а я вот пришла. Если бы ты не считал себя виноватым.., Я узнала, что ты считаешь себя виноватым, потому и вернулась. Посидим на подоконнике, Саня! Нет в мире лучшего места. Подоконник счастливых молодоженов. Давай помечтаем, Саня!! Каким будет наш сынок?

— Самым лучшим из самых лучших.

— Почему самый лучший? — насторожилась Лена.

— Такая любовь, как наша, не может породить замухрышку... Что с тобой?

— Обиделась... «Всякого буду любить, даже замухрышку». Вот как должен был сказать, а ты...

— Если он и в самом деле будет замухрышкой, я этого не увижу.

Лена засмеялась.

— Верно, любовь слепа!

— Неправда. Я хорошо знаю, за что люблю тебя. Ты справедливая.

— Да, справедливая. Но почему во сне ты видишь меня другой?

— Откуда ты это знаешь? Я тебе ничего не рассказывал о своих снах.

— А я видела во сне твой сон. Понимаешь? Сон во сне. Твой. В моем. Будто бы я погибла на горячих рельсах. Три дня и две ночи меня хранили на льду. Резали. Потом положили в большую, без крышки, красную шкатулку, засыпали цветами, укрыли флагом и выставили в большом зале рабочего клуба. Плакал духовой оркестр. Плакали доменщики. Все плакали. Только ты один молчал. Тебя вовсе не было в клубе. Почему не пришел попрощаться? Я очень была удивлена. И все удивлялись. Так любил, а не захотел даже постоять в почетном карауле. Почему?

— Не верил в твою смерть. Тебе ведь было только двадцать. И ты еще не родила Никанора.

— Умирают и двадцатилетние. Нет меня в жизни, «крысавец». Не ищи ветра в поле... Не сон это был, а правда.

И пропала. На том месте, где она только что была, стоит, подперев ладонью голову, моя сестра Варя. Смотрит на меня, просит;

— Выпей молочка, Саня!

— Где Лена?

— Выпей!

Куда она ушла? Следы ног остались на пыльном полу. Синяя тень отпечаталась на известковой стене.

Я слышу ее дыхание. Она где-то здесь. Шелестят ее шаги. Идет! Живая!

Открывается дверь, и порог переступают какие-то обросшие мужики. Усаживаются. Один на табурет, в углу, другой прямо на койку. Тот, что сидит на койке, проводит по щекам ладонью, сдирает с морщинистого лица седую щетину. Теперь видно, что это Гарбуз. Он наверняка знает, куда ушла Лена. Степан Иванович, где она? Опускает голову, молчит. Еще раз спрашиваю. Он вытирает кулаком глаза. Плачет? Вот это да! Сто лет не видел слез на огненном лице Гарбуза. Последний раз он плакал, когда хоронил свою Полю.

Перевожу взгляд на человека, который затаился в углу на табурете. Тоже, оказывается, свой. Губарь! Как он попал сюда? Ведь он директор «Азовстали».

Еще один появился. Толстые белые усы, как у деда-мороза. И волосы белые. Богатырев?

Он протянул мне руку, и я вижу на темной натруженной рабочей ладошке сияющее обручальное кольцо. Золото на коричневой коже.

— Возьми! Не суждено тебе, замухрышке, обручиться с гением чистой красоты. Ищи себе такую же, как сам.

Накинул мне на шею кольцо, а не уходит. Стоит, смотрит, еще что-то хочет сказать. Говори, добивай!..

— Не место тебе, «крысавец», среди нас. Не ко двору пришелся. Магнитке с тобой не по пути. Иди своей княжеской дорогой. Шкандыбай.

И растаял, как белый дым.

Гарбуз все слышал, что сказал Богатырев. Вступился:

— Оставайся с нами, Саня! Да, ты шкандыбаешь. Но не спотыкаются только святые, ибо они безработные, баклуши бьют. Живи в Магнитке, работай! Трудно будет. На каждом шагу встретишь сопротивление. Но все, что движется, встречает сопротивление. Это закон жизни. Нельзя роптать на встречный ветер. Ропщи на попутный — он ослабляет волю, делает мускулы дряблыми. Живи, Санька! Несчастье крепко бьет, но оно учит уму-разуму. Это хорошо знали еще древние. Живи! И не обижайся на друзей. Плох тот друг, кто умалчивает о твоих недостатках. Хорош тот недруг, кто ткнул тебя мордой в твои же слабости...

Гарбуз и Губарь ушли. Их сменила Ася, Вошла в мою комнатушку, посмотрела на меня сквозь слезы и спросила:

— Лежишь? Придуриваешься?

Я вскакиваю, кричу:

— Что тебе надо?.. Уходи сейчас же!

— Не к тебе, мыльный пузырь, пришла, а к твоей совести. Почему не скажет она, что не виновен Алеша в гибели этой женщины?

— Какой женщины?

— Этой самой.

— Почему не называешь ее по имени?

— А у нее нет имени.

— Как нет? Есть!

— Нету.

— Есть!

— Назови! Ну? Чего ж ты молчишь?

Не могу вспомнить, как ее зовут. Людмила?.. Люба?.. Люся?.. Лада?.. Ужасно. Родное имя выветрилось из головы.

Стрелочница смотрит на меня и смеется.

— Так оно и должно быть. Клин клином вышибают. Ее забыл, а меня век будешь помнить. Ася!.. Ася!.. Ас...с...с... Буду медово жужжать над тобой днем и ночью, если братеника из тюрьмы вызволишь. Не виноват Алешка. Не он ее зарезал, а я. Думаешь, зря я тогда в голове твоей стала копаться? Увидела, как Ленка подкатила. Позлить ее захотела. Ишь какая! Одна баским парнем владеет! Несправедливо! Теперь все выдается по норме. Равноправие так равноправие. И мне чуток должно перепасть. Не думала я и не гадала, что ее кровью умоюсь. Я так и сказала следователю. Не поверил. Не имеет права верить сестре обвиняемого. Подозревает, что хочу пожертвовать собой, выручить из беды брата. Шурик, засвидетельствуй мою правду. Тебе, знатному, поверят.