Виктор Конецкий - Том 6. Третий лишний Страница 55

— Мистер Хаустов! — обратился Стивс к капитану. — Вы помните мой старый английский совет?

— Да, — сказал капитан. — «Чтобы вы ни сказали, это может обернуться против вас, поэтому — молчите, молчите и еще раз молчите!» И вы сейчас, мистер Стивс, нарушили ваш собственный принцип.

В такой болтовне прошло около часа. И яхта ошвартовалась у маленького причала на острове Галиано.

Нарциссы росли у самой воды. Дорожка к коттеджу Аллана Остина была посыпана ярким песком. Пахло нагретой солнцем травой. По проливу Актив-Пасс игриво бежали мелкие волны. В легкой дымке синели на противоположной стороне пролива берега острова Мэйн, маяк на мысе Элен и темные строения индейского поселка. Ничто здесь не напоминало о недавнем прошлом. Вода не хранит следов катастроф.

Остина они застали на веранде. Он писал натюрморт: георгины в черном эмалированном ведре.

— Привет, Аллан! — сказал Стивс в своей свободной манере. — Мы на десять минут. Надо посмотреть место, с которого вы фотографировали. Ваши фото чертовски хороши! Цвет! Глубина перспективы! Сразу ясно, что вы художник!

Остин поставил свой натюрморт лицом к стене, позвал жену, представил ее и предложил пиво. Он держался с достоинством и производил впечатление человека, который рад служить истине, кому бы она ни была выгодна.

3

19 сентября около восьми часов утра на судно приехал Маслов. Это был первый день суда, и он должен был лично присутствовать.

Георгий Александрович был оживлен и полон задора. Чтобы отвлечь капитана, не давать ему раньше времени расходовать мозговую энергию, председатель Совинфлота вспоминал детские годы в Англии, сыпал английскими поговорками и американскими анекдотами, о судебных делах не говорил.

В банкетном зале при капитанской каюте собрались оба адвоката, агент, переводчик. Говорили о главной задаче сегодняшнего человечества: выбить из человека романтику, выбить ее, подлую, во что бы то ни стало для его же, человека, пользы. И не детскую, юношескую, книжную, дурацкую романтику выбивать надо из людей, а и мужскую, взрослую, подспудную, профессиональную, чтобы моряка не моряком можно было бы называть, а специалистом по мокрым делам.

Уже встали, чтобы идти к машинам, когда выяснилось, что у главного действующего лица нет портфеля для документов. Переводчик смотался в контору за своим портфелем-чемоданчиком. Пока он ездил, Стивс успел изложить теорию канадского профессора Маклюэна о природе эксплуатации человека человеком; о том, что вынужденное подчинение одних людей другим объясняется просто-напросто разным уровнем информированности классов и социальных групп, а по мере того, как развитие средств массовой информации, происходящее помимо воли любых начальников, дает людям возможность все обо всем знать, они, люди, беспрерывно совершенствуются, приобщаются ко всему человечеству и обретут в конце концов полнейшую свободу внутреннего выбора. Стивс издевался над своим соотечественником Маклюэном, ибо вся жизнь Стивса как раз и проходила в стремлении получить нужную его клиентам информацию и утаить от всего мира ту информацию, которая клиентам не нравилась.

Тем временем «Сергей Есенин» закончил разгрузку и высоко поднялся над причалом. У судна, освобожденного от традиционного, но нелепого ареста, был спокойный вид. Никаких следов столкновения заметить уже было нельзя. На дырки и вмятины в носовой части поставили изнутри цементные ящики, снаружи все было подкрашено, якорь, взятый напрокат с теплохода «Ола», занял положенное место в клюзе.

Отправляясь в суд, капитан оглянулся на судно и остался доволен им.

Судебный процесс начинался в здании Федерального суда на четырнадцатом этаже. В обширном холле перед помещением для заседаний лежали ковры, стояла модерновая легкая мебель, было много воздуха и искусственного света — в холле отсутствовали окна. Здесь уже толпился народ. Корреспонденты проявили неожиданную чуткость: не сбивались вокруг, не лепили импровизированных вопросов. Поснимали, конечно. И выбрали для печати потом снимок, на котором капитан стоит один, грустный, поникший, как бы сознающий свою вину и раскаивающийся.

Ждали около тридцати минут.

Было время подумать.

Адвокат Смит наставлял капитана Хаустова.

— Берд, адвокат компании «Ферри», — предупредил его Смит ровным, бесстрастным голосом, — лучший, пожалуй, адвокат Ванкувера. Постарайтесь запомнить. Когда мистер Берд чмокает губами — это означает, что ваши показания попадают в точку, то есть наносят вред его стороне. Если же мистер Берд начинает протирать очки, это означает, что он видит противоречия в ваших показаниях, и вы что-то путаете, то есть льете воду на их мельницу. Запомнили?

— Да.

— Обычно мистер Берд готовит все вопросы для перекрестного допроса заранее. Он заготавливает их впрок. Очень много. Очень. Его стиль — задавать вопросы изнуряюще долго. Он будет интересоваться вашим нравственным обликом, вашим общим и специальным образованием. Он может спросить у вас, что такое миля или почему узел называется узлом. И только после всего этого он перейдет к главным вопросам.

— Вы нарисовали жуткую картину, — сказал Хаустов.

— Она и будет жуткой, — невозмутимо сказал Смит. — И еще. При каждом вопросе он будет говорить: «Не смотрите на мистера Смита!»

— Я предпочел бы десять раз подряд пройти испытание баржой, — сказал капитан, — вместо десяти минут такого допроса.

— Что значит «испытание баржой»?

— Это значит находиться на самоходной барже-танковозе, когда ее поднимают с воды на борт судна при штормовом ветре и волне на открытом рейде где-нибудь у побережья Чукотки или Камчатки. Такие баржи у нас на Дальнем Востоке в свое время назывались «Зиганшин». За борт опускаются тяжеловески весом в семьсот пятьдесят килограммов — две стальные серьги. Танковоз входит в эти серьги своим ходом, прыгая метров по пять то вверх, то вниз. Два моряка стоят на танковозе и направляют серьги под брюхо. Их, эти серьги, еще распутать и раскрутить надо. Они ведь от перегрузок растянуты, а иногда и закручены. Ты в них вцепишься, танковоз вниз ухнет. Потом ты их опустишь, танковоз вверх летит, и ты морда в морду с гаком встречаешься. Видеть ничего толком не видишь, потому что глаза в соленых брызгах… Я, когда молодым капитаном был, пропускал «сквозь баржу» всех помощников, включая старшего… Я молодым много на свои плечи брал лишней ответственности. Сам и подъемом тяжеловесов руководил. И даже удовольствие от этого получал.

4

Ровно в десять секретарь суда не без торжественности пригласил в зал заседаний. В окна зала виден был порт и часть города. Крыши блестели от первого осеннего дождя.

Для свидетелей и публики отводилось рядов пять стульев, напротив располагался стол судей и возвышение для опрашиваемых. На стенах висели гербы канадских провинций.

Все расселись согласно расставленным заранее табличкам.

И встали по традиционному возгласу: «Встать! Суд идет!»

Вошли судья Стюарт и два его присяжных поверенных, оба пенсионеры, не юристы, а капитаны, капитан Эдди, в прошлом глава лоцманской ассоциации Западного побережья Канады, и капитан Маклиш.

Процесс начался с приведения к присяге технического персонала — секретарей, стенографисток, машинисток. Затем поклялся на Библии сам судья. Все это происходило без аффектации, по-деловому, но достаточно внушительно.

В 10.20 был вызван первый свидетель. Им оказался полицейский капрал-фотограф. Он вызвал некоторое оживление в зале, когда выяснилось, что полицейский, делавший снимки пролива Актив-Пасс, знать не знает, зачем и почему ему приказали их сделать.

С обычной аккуратностью капитан начал вести собственную сокращенную стенограмму процесса. Он и не заметил, что уже ведет запись вопросов и ответов в капитанской «морфлотовской» книжке. Он учился в школе без учебников и потому привык вести конспект. Он и в училище конспектировал все лекции.

Каждый из адвокатов обеих сторон имел традиционное право подвергать свидетелей перекрестному допросу и заявлять протесты по поводу вопросов, задаваемых другими адвокатами. Интересы адвокатов сталкивались. Характеры проступали сквозь тонкие костюмы кольчугой воли. Количество и качество воли выяснялось быстро через степень наглости и агрессивности.

Суть вопроса, связанного с фото Аллана Остина, заключалась в следующем. При взгляде на фото столкнувшихся судов простым взглядом всем делалось ясно, что столкнувшиеся суда находились очень близко от фотографа. Берег же острова Мэйн, маяк на мысе Элен и домишки индейского поселка — весь фон столкнувшихся судов — выглядели далекими. Так как фотографировал Остин с берега острова Галиано, от своего коттеджа, то из фотографии следовало: столкновение произошло на северной стороне пролива Актив-Пасс. На этот оптический, или фотографический, или иллюзорный эффект попадались все. И судья Стюарт, который сразу решил закрепить фотосвидетельство графической экспертизой, и капитан Хаустов, который здорово повесил нос, когда увидел фото, и оба адвоката капитана. Трудно было предположить, что математический и графический анализ даст координаты места столкновения не у северного берега пролива, а точно в середине его. Обратная же прокладка пути парома от точки столкновения в середине пролива полностью проходила по южной стороне. И деться судье Стюарту от этих данных было уже некуда. Он сам назначил аналитика и принял фото Остина в виде одного из самых решающих объективных доказательств.