Борис Порфирьев - Костер на льду (повесть и рассказы) Страница 55

Я уселся рядом с ней, обнял острые плечи и начал покрывать ее лицо поцелуями.

Она вырвалась и, забившись к стене, придерживая у горла косынку, спросила серьезно:

— Зачем ты целуешь меня?

— Лада!— взмолился я.

— Зачем? Скажи!

Глаза ее смотрели строго.

— Лада?!

— Ты же знаешь, что мне будет очень одиноко в Москве,— сказала она печально.— Так зачем ты меня утешаешь?

— Лада,— выговорил я с трудом, — я же тебя люблю.

— Это правда?— голос ее был по-прежнему строгий.

— Ты сердишься?— спросил я удивленно и груст­но.— Я сделал тебе неприятно?

Она молчала... Потом заплакала. Закрыла лицо ру­ками. Сквозь пальцы раздался ее шепот:

— Боже мой. Ведь я тебя тоже люблю. Как ты не видишь этого, Саша?

Она припала к моей груди.

Я прижал ее к себе. Слова ее кружили голову, про­никали в сердце. Полыхающий огонь охватил меня. Паше дыхание перемешалось. На свете существовала она одна. Она была центром вселенной, весь мир кру­жился вокруг нее. Удары моего сердца раздавались в комнате, в "поселке, в мире. Я готов был умереть за нее. Лицо Лады горело. Пышные волосы щекотали ще­ки. Мягкие губы были беспомощны.

Потом она выгнулась всем телом и спрыгнула на пол.

— Саша, уходи! Поздно.

— Лада?

— Уходи!.. Ах, как я замерзла!

Она включила электроплитку и протянула над ней руки. Я видел, что Лада дрожит.

Все кончилось. Пожара не было. Полыхающий в душе огонь погас. Как в насмешку, в темноте светила лишь красная спираль плитки. Я вздохнул; почувствовал себя маленьким и бессильным.

Усталыми старческими шагами подошел к вешалке. Вялым движением снял шинель. Она была тяжела, как земной шар. Я стоял спиной к Ладе.

Потом я услышал, как она пересекает комнату.

— Саша,— сказала она и положила руки мне на плечи. Щеками я ощутил их жар.— Саша,— повто­рила она,— почему ты уходишь? Разве я для того приехала, чтобы нам жить на разных квартирах?

Глаза ее сияли.

Ничего не кончилось. Все только началось!

— Ты мой...— прошептала она судорожно, вытягива­ясь на носки.— Навсегда мой...

Как сразу изменился мир! Минуты помчались беше­ной чередой.

С этого дня мне стало все нипочем.

Наутро я с улыбкой выслушал поток ругани из уст Хохлова. Упершись кулаками в стол, наклонившись ко мне, он кричал:

— Самоуправством занимаешься? Палки в колеса молодым кадрам суешь? Боишься, как бы замена тебе не выросла? Кто тебе разрешил Ашанину из квартиры выселять?

Я хотел сказать: «Ничего себе квартира — техкабинет»,— но смолчал. Молчание и улыбка, видимо, совсем вывели Хохлова из себя. Он кричал, брызгая слюной.

А через несколько дней я понял, что он решил вести со мной борьбу всеми способами. Узнав, что я отправил порожняк под погрузку, он отменил мое распоряжение. В результате шестьдесят человек остались без дела.

Когда мне об этом доложила девушка-диспетчер, я сказал:

— Звони в трест.

Она с опаской глядела на стенку, отделяющую Фроськину комнату от диспетчерской, и делала мне знаки. Я понял — там был Хохлов.

Я побежал к себе домой, чтобы позвонить оттуда. Впереди меня, по направлению к конторе, шла группа людей. Незнакомых, нездешних. И вдруг в высоком мужчине в полувоенной форме я узнал Вересова! Рядом с ним шагал управляющий трестом. Остальных, кроме Дьякова, я, пожалуй, не знал.

Я бросился вдогонку.

— А, Снежков,— обрадовался управляющий, протя­гивая мне руку.— Никуда не уезжайте, скоро будет со­вещание.

Я не успел пожать руки, как увидел среди приехав­ших Калиновского.

— Игорь Владимирович, как я рад вас видеть!— вос­кликнул я.

Потом спохватился:

— Вы идете в контору? Хохлова там нет.

— А где он?— спросил Вересов.

— Вы можете сейчас застать его в самом разгаре работы,— не отказал я себе в возможности прокатиться на счет Хохлова.— Он занимается в техкабинете...

Вересов наклонился к Калиновскому и объяснил:

— Хохлов отобрал у Снежкова техкабинет под квар­тиру... молодых кадров. Я думаю, есть смысл посмот­реть? Пошли!

Он шагал уверенно, широкоплечий, крупный, запу­стив руки в глубокие карманы защитного френча.

Приноравливаясь с трудом к его шагу, я сказал управляющему:

— Я только что пошел домой, чтобы позвонить в трест, что торф сегодня не поступит по вине Хохлова.

— Домой?— вскинул брови Вересов, на ходу косясь на меня.

— Да. Из диспетчерской звонить было нельзя. Там дощатая стенка. А когда говоришь с городом, приходит­ся кричать.

Всей толпой мы ввалились в диспетчерскую. Было так тесно, что стояли вплотную друг к другу.

Вересов приложил палец к губам и, показав глазами на Фроськину дверь, шепотом попросил диспетчера вы­звать Хохлова по телефону.

— Только тихо,— добавил он.— Чтоб не слышал. Скажите ему, что будет говорить секретарь обкома.

Девушка понимающе кивнула в ответ.

— Маша,— сказала она в трубку приглушенным го­лосом,— дай квартиру Ашаниной. Ну, что ж, что рядом. Так надо. Давай, давай. Секретарь обкома будет разго­варивать.

За стенкой задребезжал звонок.

— Да!— раздался вслед за ним хриплый голос Хох­лова.

— Хохлов?— тихо спросил Вересов.

— Я, Владимир Васильевич!— гаркнул за стенкой Хохлов.

— Ты знаешь о том, что станция села? Отключили завод? Или думаешь, что война кончилась, так и заводу не нужно работать? Тракторы нашей стране не нужны?

— Плохо слышу!— прокричал Хохлов.— Села? Не может быть!

— Вот тебе и не может быть. Почему сорвал торф?

— Дожди одолели, Владимир Васильевич! И сего­дня льет, как из ведра! Май месяц для нас всегда — гибель!

При этих словах все посмотрели в окно. На небе не было ни облачка.

— А метеостанция говорит, что у вас тоже солнеч­ная погода.

— Не слышу! Солнечная погода? Нет, Владимир Васильевич, ливень! Врет станция! Разве можно им верить, всегда обманывают!

— Когда выправишь положение?

— Не слышу! Положение? Да сейчас! Вот перед окном состав стоит!

И опять все посмотрели в окно. Состава не было.

— Сейчас, говоришь?

— Не слышу! Да, да, сейчас! Вон отправление дают! Слышите?

Хохлов, видимо, взял Фроськин свисток, потому что за стенкой раздалась резкая переливчатая трель.

— Ну, смотри, Хохлов, лишишься партбилета!

— Не слышу, Владимир Васильевич!

И вдруг Вересов не выдержал этой страшной игры, закричал, бросив трубку:

— Ах, ты, сволочь! Не слышишь?! Открой дверь!

И так как дверь на этот крик не открылась, кто-то из толпящихся в диспетчерской нетерпеливо и радостно схватился за ручку и сорвал крючок.

Перед нашими глазами предстал Хохлов. Растерян­ный, жалкий, он стоял возле постели и не выпускал из рук телефонной трубки. За его крутой спиной пря­талась Фроська.

Кровь отхлынула от лица Вересова, и я подумал, что сейчас случится что-нибудь непоправимое.

Но Вересов лишь покачал головой и произнес с хо­лодным презрением:

— Однако какой же ты негодяй! — Повернувшись к распахнутой двери спиной, бросил через плечо Хохлову: — Прошу, уйдите отсюда.

— Владимир Васильевич, я... мне...— сказал умоля­юще Хохлов.

— Уйдите!..

Когда техкабинет опустел, Вересов сказал словно сам себе:

— Ничего у него в душе нет партийного.— И, оглядев собравшихся, произнес:— Я уверен, что парторганиза­ция вынесет свой приговор: узаконит, что Хохлов факти­чески вне партии, он — не коммунист... Коммунистов прошу остаться — будем разбираться.

Я вышел на улицу, взяв с Калиновского обещание зайти к нам,— мне очень хотелось, чтобы они с Ладой понравились друг другу.

Все обошлось как нельзя лучше. Правда, когда Ка­линовский церемонно поцеловал ей руку, Лада немнож­ко засмущалась, но уже через несколько минут чувство­вала себя естественно.

Здесь, в нашей комнате, за стаканом чая, Калинов­ский дорисовал картину возвышения и падения Хохлова.

Комиссия, с которой приезжал сюда Игорь Владими­рович год назад, возглавлялась хохловским приятелем. Как выяснилось сейчас, он систематически получал от Хохлова продукты и водку; посылки, отвозимые Шель­няком в Москву, иногда весили по нескольку пудов. По­этому комиссия приехала с заведомым решением оты­скать в работе Хохлова несколько мелочей, а на осталь­ное взглянуть сквозь пальцы. Жалобы, в том числе и моя, были спрятаны под сукно. Калиновскому, между прочим, показали тогда лишь письмо Дьякова, решив, что его замолчать нельзя, потому что оно написано сек­ретарем партбюро и переслано из нашего обкома пар­тии. С остальными жалобами он ознакомился совсем недавно, задним числом. Плохие бытовые условия, на которые он обращал внимание комиссии, были оправ­даны войной, с чем, как признался нам сейчас Калиновский, он согласился. Очевидно, Хохлов держался бы еще, если бы нынче, не обнаглев окончательно, не приписал к готовой продукции большое количество некон­диционного торфа. Прямой и принципиальный человек, Вересов сделал запрос в главк и буквально сказал: «Какого черта вы проверяли Хохлова, а безобразий не заметили?» После этого и начал раскручиваться весь клубок.