Юрий Збанацкий - Красная роса Страница 55

Нет, их не стали стрелять, даже бить не собирались, только смотрели, как на незнакомую лесную дичь. Черношинельники сразу же бросились шарить в хате, перевернули все в пристройках, а похожий на грача, со страшным белым черепом на фуражке остановился перед ними, широко расставил ноги, похлестывал хлыстиком по блестящему голенищу и скалил зубы. А глаза холодные, гадючьи.

Фон Тюге молчал, присматриваясь к этим странным существам. «Да, слабых, неполноценных следует решительно уничтожать, мир принадлежит сильным…»

Заговорил переводчик:

— Мы надеемся на ваши правдивые ответы и посильную помощь. Тогда все для вас кончится хорошо. Шеф интересуется: не заходил ли в последние дни к вам известный вам Павло Рысак?

Гаврило с удивлением глянул на Присю, Прися на Гаврила.

— Не до ходьбы, не до езды теперь людям, сидим в лесу двое ни на что не пригодных, ни мы ни к кому, ни к нам никто, — заговорила Прися.

Гаврило знал, что старуха не проговорится.

— Не было, значит? Водителя райисполкомовского…

— Водителя тамошнего знаем, — поспешила уверить Прися. — Но не было его тут.

Фон Тюге знал: правдивое признание можно выбить только силой. Но у него возник еще один вопрос:

— Партизаны… Вы знаете, где их лагерь?

Лесник твердой шершавой рукой потянулся к бороде.

— Про кого, извиняйте, спрашиваете?

Гаврило делал вид, что никак не поймет, о чем речь.

— Про людей каких-то спрашивают, что ли? — подсказала Приська.

— Про людей? Да какие же здесь люди?.. Нет никаких людей… Зверь водится, птица щебечет… А чтобы кто из людей, разве что сдуру…

Фон Тюге уже видел, что этот недоразвитый унтерменш водит его за нос. Его терпение наконец лопнуло, и он что-то сказал солдатам.

Черношинельники схватили Приську за руки, заломили их за спину, затолкали ее в сенцы. Гаврило рвался ей на помощь:

— Что же вы делаете? Люди вы или нелюди? Что же вы издеваетесь над старым больным человеком, женщиной?

Они оттаскивали бородача от дверей. С ужасом увидел лесник, как задымил факел на длинном металлическом шесте: потянулось дрожащее пламя по притолоке, достало до стрехи, лизнуло ее, обуглило и закоптило дегтярно-черным дымом. Онемело смотрел старый человек и не верил, что это творится на самом деле, не во сне, не мог поверить, что слежавшаяся солома, пропитанная круто замешенной глиной, уступит извилистому огненному языку, загорится.

Солома была соломой, она задымила, золотыми змеями поползли огненные языки по крыше, все вверх и вверх, до самого кирпичного дымохода, из-под стрехи пополз густой сизый дым. Только теперь Гаврило понял и поверил, что хата загорелась, уже горит, сгорит дотла, а вместе с ней и его Прися.

— Зверье! Зверье! — кричал он, вырываясь из железных рук. — Что же вы делаете? Там же живой человек, человек…

— Веди к партизанам! — кричал ему в самое ухо Петер Хаптер. — Веди, не то сгорит в огне твоя старуха и с тобой будет то же самое…

Слышал ли те слова, понимал ли их лесник Гаврило?

Черношинельники схватили его под руки, ждали, что он начнет сопротивляться, а он сам, добровольно, бросился в сени, в горящую хату.

Фон Тюге был удивлен. Впервые в его богатой практике случилось такое… чтобы человек сам… добровольно, в огонь! О дикари, о первобытная, недоразвитая раса!..

Именно в это время и произошло то, чего никак не ожидал фон Тюге. Правда, он не растерялся, не испугался, даже не встревожился, когда услышал громкие винтовочные выстрелы и трескучие взрывы гранат, сразу же понял: те, кого он так старательно разыскивал, явились добровольно, полезли в расставленную западню. Даже было обрадовался. Правда, ненадолго, пока не увидел, как факелом пылает «фольксваген», как повалился набок и свечой запылал его «опель-капитан».

Как ветром сдуло тыловиков ефрейтора Кальта, вслед за ними отступил и опытный ефрейтор, хотя поначалу кричал, приказывал остановиться, залечь.

Пламя черное и зловещее, которое бывает тогда, когда горит краска, смазочное масло, бензин, перебросилось на деревья — внезапно запылал сосновый бор, дохнул горячим жаром.

Уничтожившие транспорт врага партизаны из группы Раздолина неожиданно сами были отрезаны лесным пожаром, потеряли возможность продолжать наступление.

Фон Тюге увидел, что прямо на него мчится великан с растрепанными белыми волосами, на ходу посылает пули и охрипшим голосом зовет за собой других.

Он порывисто поднял парабеллум, но рука, не достигнув нужной высоты, бессильно дернулась и упала. В тот же миг беловолосый великан будто споткнулся — рухнул на землю. Его остановил выстрел Курта, который уже не раз приходил на выручку шефу во время опасности.

Отступив в лес, фон Тюге наткнулся на растерянного ефрейтора. Охотничьим ножом Курт распорол рукава плаща и пиджака, обнажил руку шефа, окровавленную ниже локтя, умело бинтовал ее, а фон Тюге кричал:

— Вы трусливая свинья, ефрейтор! Поднимайте своих безмозглых ослов, покажите пример…

— Необученные, герр штурм… впервые в деле, — оправдывался Кальт.

Отдаленные выстрелы группы Раздолина, которая вынуждена была отступить, чтобы перегруппироваться, уже не беспокоили, «необученные» смелее подняли головы. Подталкиваемые эсэсовцами, пошли вперед, забежали во двор пылающей сторожки. Как раз в это время с тыла на них вышла группа Кобозева. Несколько фашистов упали, другие, беспорядочно отстреливаясь из автоматов, побежали в ту сторону, где на дороге их ждала не замеченная партизанами машина.

Партизаны стреляли им вслед, фашисты, огрызаясь, убегали, лес был переполнен необычными звуками, пылали автомобили, трещали верхушки деревьев, красные языки перепрыгивали с дерева на дерево, смрад и дым тянулись к небу, стелились по земле, наполняли все лощины и овраги, заползали в легкие, и людей душил кашель. Бой закончился. И для партизан, и для «необученных» ефрейтора Кальта это было боевое крещение.

Зиночке Белокор хотелось побыстрее разыскать Ткачика, быть возле него, даже если рядом будет вертеться глазастая Карменка. И вдруг он сам вышел ей навстречу, шатался, как пьяный, похоже было, что ничего не слышал и не видел, двигался зигзагами, натыкаясь на кусты и деревья, держал винтовку за плечами, а обеими руками вытирал лицо. Руки были в крови…

Осторожно и тщательно Зиночка перевязывала его голову, нежным касанием бинтовала белокурые волосы, шептала что-то нежное, успокаивающее, обмывала его окровавленное лицо.

— Достал, гад, черкнул по кумполу… Ну ничего, и им попало… Будут помнить…

Лесом, плутая в дымовой завесе, громко перекликаясь, пробирались партизаны.

— Где комиссар? Кто видел комиссара?

Никто не отвечал на тревожные возгласы Белоненко.

— Раздолин! Лейтенант Раздолин!

— Идет позади…

— Комиссар с ним?

— Наверное…

Раздолин вместе с партизанами своей группы приблизился к сторожке, обошел двор, никого, только трещало сухое дерево, огонь подбирался к окнам, они начали стрелять закопченными стеклами, не подступиться. Неожиданно упала дверь из сеней, и на пороге показалась страшная фигура, объятая пламенем. Это был Гаврило. На нем горела одежда, дымилась борода…

— Убили… убили, падлюки… мою Приську…

Партизаны подбежали, сорвали с обезумевшего от горя и боли Гаврила тлеющую одежду, взяли под руки, повели подальше от адского пожарища. Он шел покорно, словно парализованный, с заплетающимися ногами, смотрел в землю, бубнил про себя:

— Роса… красная роса…

XXXVII

Закончилось короткое бабье лето. Низко клубились над землей туманы, похожие на облака, земля была напоена и пресыщена влагой.

От двора к двору бегали полицаи, стучали кулаками или палками в окна, надрывно кричали:

— Все — на площадь! За неповиновение — расстрел!

По раскисшим улицам, между мокрыми от дождя заборами, неспешно, тяжело ссутулившись, двигались калиновчане к центру поселка, шли так, как на смерть.

Фон Тюге в белоснежной нижней сорочке, в черных штанах, поддерживаемых полосатыми подтяжками, в лакированных сапогах, с растрепанными волосами, которые чуть прикрывали лысину, полулежал на диване, левой рукой придерживал старательно забинтованную руку, как ребенка, качал ее. Он сочинял рапорт. Гретхен-пепельная сидела за машинкой.

«…Под моим личным руководством и при моем личном участии проведена акция по уничтожению банды, угрожавшей порядку и спокойствию подчиненного мне района. В жестоком и упорном бою банда была разбита и уничтожена, только отдельным ее участникам удалось выскользнуть из-под интенсивного обстрела и рассеяться. Взяты трофеи».

Гретхен-пепельная старательно выстукивала текст, который ей диктовал фон Тюге.