Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы] Страница 55

— Вон-вон! Загорелось! Откинь! — кричал Орлов, и в голосе его оживали нотки бодрости. Огонь и в самом деле доедал теперь только откинутые вороха, а вся остальная масса лежала в безопасности.

— Коля! Пострахуй тут немного и — за мной, а я его догоню, паразита! — крикнул Орлов.

Он рванулся по дороге на шум уходившего трактора. Было ясно, что этот трактор своротил стога к дороге, он же, возможно и невзначай, зажег от искры солому. Немудрено зажечь: трактор выше кабины врезался в соломенную массу, тут действительно искры хватит…

Дмитриев несколько раз проработал, прочистил коридор меж догоравшей соломой и нетронутой, покидал для верности мокрого снега из канавы и кинулся за Орловым.

До трактора он добежал скоро. Машина стояла с заглохшим мотором. В полумраке виднелась распахнутая кабина, а у левой гусеницы Орлов тормошил человека.

— Ах ты паразит! Ах гад! Да тебя мало… Тебя прибить, негодяя, или прямо в милицию?

— Тихо!.. Тихо, говорю! Чего ты взъелся? Отпусти!

— Я тебя спрашиваю в последний раз: как у тебя рука поднялась? — хрипел Орлов, склоняясь над маленьким трактористом, в котором Дмитриев узнал нового в их совхозе парня.

— Приказ! — выкрикнул он чуть не со слезами. Приказано — вот и сдвинул после работы!

— А поджег кто?

— Чего?

— Солому кто велел поджечь?

— Ничего я не поджигал. Сдвинул я скирды и все…

Дмитриев подошел и в изнеможении сел на траки гусеницы.

— Оставь ты его… оставь… Это державинские проделки… — еле переводя дух, произнес он.

— Айда к Бобрикову! — взревел Орлов, и ничто его сейчас не могло остановить от гнева и желания расправиться с самодуром.

Орлов грохотал в дверь минут пять, не меньше. Он бы вырвал обычные запоры, но Бобриков как раз на днях поставил могучий крюк, сильно опасаясь Маркушева, вернувшегося из тюрьмы. Этот крюк и держал дверь. На стук загорались в доме окна, в то время как у Бобрикова окошко погасло. Соседи выходили на площадку, дико смотрели на разъяренного Орлова, не узнавая его, измазанного гарью. Дивились.

Дверь открылась неожиданно и тихо. Орлов лишь секунду раздумывал, потом резко распахнул дверь сам и схватил Бобрикова за кушак халата.

— Попался, гад! — гаркнул он прямо в лицо Бобрикову и так тряхнул его, что тот стал оседать и бледнеть.

— Чего это с ним? — удивился Орлов, понимая, впрочем, что схватило сердце.

— Вот… Валидол… — тихо проговорил Бобриков, показывая слабым движением руки на карман халата.

Дмитриев достал валидол, открыл коробочку, сунул под язык директору таблетку. Подумал и снова положил лекарство на место. Осмотрелся. Директор лежал на полу, покрытом ковралитом, хотя тут была всего лишь прихожая. Столик с зеркалом, на котором были выставлены бутылочки с одеколоном и прочими благовониями — предметами не только мужского, но в основном дамского туалета, очевидно жена наставила. Она же, городской человек, приезжающая сюда лишь на лето в качестве почетной дачницы, купила ему модный халат и мягкие расписные тапочки — желтым по серому.

— Тебе, паразиту, белые пора надевать! — рыкнул Орлов, увидев, что Бобриков оклемывается — бледность исчезала и багровая краска заливала его щеки. — А ну, говори: в милицию тебя тащить или завтра в райком?

Бобриков молчал, соображая.

— Я спрашиваю: ты зачем велел солому мою уничтожить? Она же загорелась!

Бобриков дернул кустиками бровей. Спросил.

— Сгорела?

— Сгорела — не сгорела, а отвечать тебе придется!

Бобриков хмыкнул и сел на полу. Холодно глянул на Дмитриева, потом обратился к Орлову:

— Ничего я не знаю!

— Врешь! Тракторист признался!

Бобриков подумал еще. Откинулся боком на стену, прикрыл глаза.

— Может, в постель? — спросил Дмитриев.

— Ну и приказал! Ну и что? — бодро и зло вскинулся Бобриков, не обращая внимания на предложение Дмитриева о постели. Видимо, это его уже мало волновало. Более того, он заглядывал в полуотворенную на площадку дверь, видел там людей и, кажется, был доволен этим.

— А то, что схлопочешь вместо пенсии — тюрьму!

— За что?

— За попытку уничтожить государственные корма!

Бобриков помолчал. Покряхтел, забираясь в карман халата.

— А вот! — сказал он, доставая что-то.

Орлов наклонился и увидел в кулаке маленькую бумажку, будто специально приготовленную для Орлова. Очевидно, Бобриков ложился с нею спать.

— За поджог не отвечаю… А за то, что стога сдвинул с поля… Мое право! Чего не убирал? Я вот тебе письмо послал с требованием вчера… Заказное, понимаешь.

— Ох, га-ад… — выдохнул Орлов и отпрянул назад. Все продумал! Но ничего! Ты и за эту сдвижку поплатишься! Завтра же буду у Горшкова! Я тебя выведу на чистую воду!

— А вот! — опять возразил Бобриков, тяжело выпрастывая руку из того же кармана, куда он опускал квитанцию посланного письма.

Орлов невольно наклонился, чтобы рассмотреть, что там такое еще, и с омерзением отпрянул: Бобриков показывал ему кукиш.

— Вот! Видал? Мне поле надо было! Мне некогда дремать, я к посевной готовлюсь!

— По снегу-то?!

— А это мое дело! Уходите! Эй! Кто там, на лестнице? Гоните их!

Соседи по лестнице — ни с места.

Орлова затрясло мелкой, отвратительной дрожью Он сжал кулачищи и шагнул к Бобрикову, который уже по-хозяйски подымался и отряхивал халат. Дмитриев увидел, как внимательно смотрит Бобриков на Орлова, явно желающего залепить оплеуху соседу.

— Хе-хе-хе!.. Петушок! — выжидающе хехекнул Бобриков с подзадоринкой. Он смотрел на лестницу — видят ли люди. Был в лице его и страх, но желание сокрушить Орлова по закону, возбудить уголовное дело было сильнее страха.

— Андрей! — Дмитриев резко рванул приятеля за рукав и встал между ними. — Не пачкай рук!

И подтолкнул Орлова к порогу.

— Ничего! Мы еще посмотрим, кто теперь кого! Я тебе покажу, как врываться по ночам в квартиру и бить хозяина!

— Да он вас не бил! — встрял тот самый тракторист, что пришел вместе с Дмитриевым и Орловым.

— Закройте дверь! — рявкнул Бобриков.

По лестнице спускались молча. Так же молча вышли на улицу. Ощущение было такое, как если бы они выпустили из загона матерого волка.

— Ну и ну-у-у! — только и сказал Орлов.

— Хорошо, что ты его не тронул.

— Да. Хорошо, — согласился Орлов. — Теперь можно ехать поутру в райком. Надо. Не могу иначе!

Они вышли на дорогу и тотчас отступили к обочине. Из гаража вывернулся «козлик» и устремился куда-то в сторону совхозных ворот. Машина пролетела мимо, выхаркнув невидимый клуб теплой пахучей гари. Послышался плеск — колеса врезались в лужу, выкинув на обе стороны два черных крыла грязи.

Ночка выдалась для Дмитриева не санаторная. Часов до трех, после того как проводил Орлова, он вышагивал по квартире. События последних дней — одно другого значительнее — волновали не только его, он знал, что по всему совхозу стало известно о серьезном конфликте между ним и директором, а последнее ночное событие подтвердило все догадки: да, это большой скандал. Он вспоминал встревоженные лица людей и каким-то необычным, запредельным чувством ощущал абсолютное единение их с собой, читал тревогу на их лицах — тревогу за него. И чем дольше не гасли в ту ночь огни в окнах домов, тем полнее, он убеждался в том, что люди с ним, и не только тут, на центральной усадьбе совхоза, но и там, за лесом, во всех отделениях их большого хозяйства сейчас тревожатся, спорят, порой идут к соседям… Хлопают в ночи двери, лениво взлаивают потревоженные собаки…

Когда же пришло утро, он поднялся с дивана совершенно разбитый. Хотелось доспать, укрывшись потеплей, но вспомнил, что предстоящий день может стать еще одним нелегким днем, от которого многого ждут люди.

Он ушел в Грибное, торопясь к концу утренней дойки. Надо было застать доярок на месте. Сегодня он шел туда, где обитал самый крикливый фермерский люд — такой, что палец в рот не клади. Раньше он ходил туда, как на самую тяжкую работу, но сегодня шел с желанием, даже с каким-то радостным ожесточением, будто хотел проверить себя на прочность перед последней, накликанной им самим и все же долгожданной грозой.

В Грибном в последние недели было особенно трудно: там долгое время на ферме не работал транспортер, и дояркам при нынешних многоголовых группах приходилось самим убирать дворы, вручную. «Ну, будет крику, — думал он. — Достанется всем — от правнуков до прадедов!» Он был готов к этому, понимая, что людям свойственно просто строить свою политику: не устроено производство — плохие руководители. Но легко ли быть хорошим? Вот те же транспортеры, в которых не виноват даже сам Бобриков. Сельхозтехника имеет запчасти, но нет у нее свободной рабочей силы. Совхоз просит те запчасти, сам монтирует, а стоимость всех работ, с монтажом, совхоз оплачивает Сельхозтехнике, потому что эта организация не торгует запчастями, а целиком монтирует. В результате грабеж: «сельхозтехнари» получают куш, не ударив пальцем о палец, а совхоз еще раз платит за монтаж своим рабочим. Где же тут будет снижение себестоимости продукции?