Николай Борискин - Туркестанские повести Страница 55

— Ви-итя-а! — сложив ладони рупором, крикнула Вероника. — По-быст-ре-е!

— Ни-че-го… жди-и! — отозвался Кузькин.

Помахав рукой солдату, Вероника стала рассматривать кожаный ранец телефонного аппарата…

Родион нарвал целую охапку огненно полыхающих цветов.

— Ой, Витечка! — кинулась Вероника ему навстречу. — Это же целое сокровище… Чем же я отблагодарю тебя?

О какой благодарности ему мечтать, если слова ее сами по себе дороже всего! А светящаяся улыбка!.. А руки, раскинутые, словно крылья!..

Вспоминает Родион эту встречу и беззвучно повторяет: «Мы будни делаем с тобой праздниками… Верно, милый?..»

А в последнюю встречу Вероника была особенно щедрой. Она принесла вина, «агрономическую» закуску — свежие помидоры, огурцы, лук и редиску.

В тот самый вечер и опоздал Родион на поверку… В душе он не сожалел о том, что получил трое суток ареста. Такого свидания он, может быть, ожидал всю свою жизнь… Конечно, в этом Родион не признается никому, даже Витьке Петрову. Тайна сердца должна оставаться тайной. Иначе какой же он мужчина!

Кузькину припомнилась беседа у командира.

— До чего вы докатились? — укорял его взвинченный ротный. — Мало того, что опаздываете на вечернюю поверку, так еще и пьянствуете! Мало того, что пьянствуете, — учиться стали хуже…

Упрек старшего лейтенанта Семкина «учиться стали хуже» обжег душу Родиона. Он ли, Кузькин, не старался блюсти порядок в своем кабельном хозяйстве? Не его ли хвалил инженер за рационализаторское предложение? Так нет же, оступился один раз — все старые грехи припомнили и о добрых делах вроде бы позабыли. Правда, в самом потаенном уголке солдатского сердца что-то щемило, — верно, совесть не давала покоя: «А помнишь тревогу, когда в гарнизон приезжал генерал Плитов?»

Да, он помнил тот день. Проверялась отработка установленных нормативов в условиях радиоактивного заражения и по санитарной обработке, дезактивации и дезинфекции. С объявлением налета авиации «противника» и действий его беспилотных средств большинство людей укрылось в убежищах. Родиону же и другим специалистам надо было работать на открытой местности. Посредники со своими секундомерами вездесущи. Пока он провозился с противогазом, защитными чулками, плащом и перчатками — опоздал с проводкой линии на полминуты…

— Теперь никому ваша связь не нужна… — сказали Кузькину.

Он удивился:

— Как это не нужна?

Ему объяснили, что значит потерять тридцать секунд в условиях войны. А потом об этом был разговор на комсомольском собрании. И вот теперь снова Семкин попрекает нерасторопностью, а вернее, тем, что Родион как-то без усердия отнесся к отработке нормативов своих действий в условиях атомного нападения. «Учиться стали хуже» — и все тут сказано.

Кто знает, сколько бы длился этот разнос, если бы командира роты не пригласил майор Нечаев. После этого старший лейтенант Семкин, к удивлению Родиона, не то что не ругал его, а как бы даже сочувствовал ему в чем-то. С такой же кротостью и отправил его на гауптвахту.

Странно, очень странно, но редколлегия боевого листка оказалась на этот раз далеко не на высоте своего положения. За рассеянность разрисовали Кузькина, а за опоздание ничего — ни шаржа, ни эпиграммы…

Звякнули ключи, открылась дверь, и молчаливый Буйлов, выполняя приказание начальника гауптвахты, передал арестованному письмо. Это вызвало удивление Кузькина: нарушалось требование устава…

«Здесь, в/ч … Виктору Кузькину».

Чувствуя что-то недоброе, Родион вскрыл розовый конверт:

«Вика, дорогой! Пыталась позвонить — не удалось. Так хочется еще раз встретиться с тобой перед отъездом. Но, видно, не судьба. Благодарю тебя, милый, за все… Если получишь письмо (передаю его через знакомого тебе ефрейтора) до восьми вечера, очень прошу прийти хоть на минуточку. Приходи, Вика, не пожалеешь…

Целую. Твоя Березка».

Родион выпустил конверт из рук и устало закрыл глаза. Где-то в степи одинокой березкой стоит Вероника и грустно-грустно смотрит на солдатский городок — там томится под стражей свет ее сердца…

Долго ли, нет ли баюкал Родион эту сердечную печаль, но вот уже всплыла в его памяти новая картина, оттеснившая куда-то на задний план свое, сугубо личное…

В степной гарнизон снова прибыл Плитов. Несмотря на свои годы, генерал летал днем и ночью в любую погоду.

Кузькин слыхал, что, когда в полк поступили сверхзвуковые истребители, кое-кто искренне сочувствовал.

— Плитов, пожалуй, завидует: вот мне бы, дескать, на таком! Да, видимо, укатали сивку крутые горки…

Но каково же было удивление, когда генерал первым из летчиков поднялся в воздух на чудо-стреле, позабыв о своем возрасте.

— Закалка, что ли, у него особая? — гадали те, кто еще недавно высказывал свои сожаления.

На этот раз Плитов проверял готовность полка и обслуживающих подразделений к учениям. После проверки все собрались во вместительном клубе. Над увитой цветами сценой возвышался портрет нового покорителя космических далей — Георгия Тимофеевича Берегового. По бокам висели только что изготовленные монтажи «Они служат Родине по-геройски». Фотографии, размещенные на них, говорили, кто именно берет пример с героев. Многие оригиналы этих фотографий находились в президиуме.

Родион даже оторопел, когда увидел за столом, покрытым красным бархатом, белесый хохолок своего дружка.

— К Витьке-то и на реактивном теперь не подлетишь, — дудел он Буйлову в ухо. — Вознесся…

— Тише, труба иерихонская! — отмахнулся тот.

К трибуне подошел генерал.

— О современной международной обстановке говорить не буду, о ней вы достаточно хорошо осведомлены, — подчеркнул он. — Напряженность не ослабляется, а, наоборот, возрастает. Поэтому интересы надежной охраны воздушных рубежей Родины требуют, дальнейшего повышения боевой готовности, мобилизации личного состава на безупречное выполнение своего воинского долга.

«И в первую очередь от нашего полка, — заметил про себя Орлов, сидевший рядом с трибуной. — А почему? Ближе всех к границе — больше всех ответственности. Больше всех! То-то и оно, Анатолий Сергеевич. А у тебя что получается? Пока, судя по Умарову, — меньше всех…»

Плитов продолжал:

— Боевая готовность, как вам известно, — понятие широкое. Оно означает способность к немедленным и решительным действиям по отражению массированных налетов воздушного противника на подступах к объектам обороны. — Длинная указка генерала медленно прошлась по карте, висевшей на стене. — Именно эту способность и предстоит проверить на предстоящих учениях. В любых условиях. Да, в любых — днем, ночью, в дождь и туман.

«Немедленным и решительным, — машинально продублировал командир полка. — И в любых условиях… Нет, зря я обиделся в прошлый раз, когда Иван Платонович говорил, что полк не готов к учениям. Зря. Были у нас еще слабинки. А времени оставалось маловато».

Закончил Плитов тем, что еще раз подчеркнул необходимость всесторонней подготовки к учениям.

— Это будет экзамен на вашу боевую готовность.

Родион насторожился, как будто последняя фраза генерала касалась только его. Ему даже вроде послышалось: «А вы, рядовой Кузькин, готовы к учениям?» Он беспокойно оглянулся. Нет, показалось. Никто ему такого не говорил…

Да, тогда ни Орлов, ни Плитов не говорили о рядовом Кузькине. Мало ли солдат в гарнизоне — обо всех не скажешь. Зато теперь он сам размышляет о себе, тревожит свою совесть вопросами. А как на них ответить? Готов? Тогда почему попал на гауптвахту? Нет? Тогда по каким причинам? И снова думает солдат, вспоминает о вчерашнем дне, о недавнем прошлом. Помимо воли думает Кузькин о товарищах, знакомых, однополчанах. И вот уже слышит Родион короткую беседу генерала с Камилом Умаровым, которая состоялась сразу же после того собрания.

— Ну что, орел, скучаешь по высоте?

— Мало сказать скучаю. — Лейтенант опустил голову. — Но могу без нее, товарищ генерал…

Летчик говорил о своих теоретических занятиях, о тренажах в классе и в кабине самолета, вспоминал разборы полетов, на которых анализировались ошибки, о помощи капитана Карпенко, майора Манохина и других офицеров, наконец, о том, что он, Умаров, сам докопался, умом и сердцем понял, почему допустил оплошность в тот злополучный вылет на перехват нарушителя воздушного рубежа…

Это был откровенный, профессиональный разговор двух воздушных бойцов — ветерана неба и его преемника по оружию.

— Мне Орлов рассказывал о вас, — перешел Плитов на «вы», — просил проверить. Вечером приходите в класс методической подготовки. Побеседуем, а завтра — в воздух…

— Спасибо, товарищ генерал! — просиял Умаров.

«Лейтенант, наверно, будет на учениях. А как же решат со мной?..» — тревожился безвестностью Родион Кузькин.