Андрей Упит - Северный ветер Страница 56

И по усадьбам они разгуливают не иначе, как вдвоем, втроем, а то и целой оравой. Почти у каждого есть своя милашка или «невеста», у которой он пропадает дни и ночи. Вечерами на окраинах, по закоулкам можно застать обнявшиеся парочки. Далеко за полночь виднеется свет в домах. Всюду слышны громкий говор, шутки и смех, как в праздник.

От безделья и сытых крестьянских харчей солдаты ищут каких-нибудь необычных увеселений. С разрешения начальства в имении устраивают бал. Начальство и само не прочь погулять. Из Риги ждут приезда некоторых членов семьи барона фон Зигварта-Кобылинского — тогда-то и устроят вечеринку.

Всю неделю драгуны бегают по усадьбам. Приглашают знакомых девиц и женщин. Мужчин не нужно. Пусть себе дрыхнут дома, а к утру подойдут к воротам парка и встретят своих жен и дочерей. Только музыкантов придется приглашать здешних.

Возами везут елочки и еловые ветки. Большой зал во втором этаже замка не очень пострадал. По крайней мере танцевать можно. Вдоль стен расставляют елочки, лестницу украшают душистой хвоей. Даже у крыльца дома управляющего имением в снег воткнуты две елки. На обгоревшей башне замка уже с самого утра развевается государственный флаг.

Однако торжество не обходится без помех. Еще днем в имении стало известно, что на дверях волостного правления и на столбе возле дзильнской корчмы минувшей ночью кто-то расклеил листовки: комитет лесных братьев угрожает расправой всем, кто примет участие в кровавом пиршестве. Волостного посыльного секут за это нагайками. Неподалеку от корчмы хватают какого-то крестьянина средних лет. И так как он не может сказать, кто расклеивал листовки, его гонят в имение. Сегодня драгуны особенно воинственны. Из Риги пожаловали две дамы, родственницы Зигварта-Кобылинского, и какой-то пожилой господин. Они привезли с собой несколько ящиков и корзин. В одну из них драгуны успели уже заглянуть, и настроение у них сразу поднялось. Схваченного крестьянина пришлось окатить водой и растереть снегом, прежде чем офицер мог снять допрос, а затем, обругав, прогнать прочь.

Домой крестьянин еле тащится, будто вместо тела у него мешок костей. Проковыляв шагов пятьдесят, несчастный садится на снег у обочины канавы. По лицу не скажешь, что он плачет. Просто оно какое-то расслабленное, безжизненное, без всякого выражения. Даже боль на нем незаметна. А все-таки плачет. Крупные слезы быстро, одна за другой катятся по щекам. Лет тридцать не доводилось плакать. Оттого и накопилось так много слез.

Прошел еще шагов пятьдесят и опять уселся на снег. Заслышав за спиной шаги, даже не обратил внимания. Без испуга и удивления глядит на старого Зарена — оборванного, грязного, точно вылезшего из кротовой норы.

Не видел ли он в имении управляющего Бренсона? Нет, он никого не видел… Крестьянин поднимается и плетется дальше.

Зарен забирается обратно в свое убежище. На склоне холма кусты боярышника и шиповника, доверху занесенные снегом. Вокруг них насыпь, высотой в два аршина. Там у Зарена устроено удобное логово. С дороги его не видно. Никому и в голову не придет, что там кто-нибудь прячется. Зато сам он всю дорогу видит как на ладони.

Лежит на животе, вытянувшись, и наблюдает. Двустволка зажата под мышкой. Со вчерашнего вечера залег он тут. Ему известно, что управляющий Бренсон поедет в имение. Ночью он не показывался — Зарен знает наверняка. Никто из проезжих не остался незамеченным. Сегодня уж он обязательно поедет… Глаза слезятся от ветра и ослепительной белизны снега, но Зарен, не отрываясь, глядит на дорогу. Голодный, измученный, озябший, лежит он, стиснув зубы, и борется с дремотой, которая туманом окутывает голову и клонит ее вниз. Все время ждал он удобного случая. Нет, он не поддастся, не задремлет, не прозевает, если б даже пришлось околеть здесь.

Несколько раз мимо проходят и проезжают драгуны. Страха нет. Давно уже он ничего не боится. Думает только об одном, о невыполненной задаче. Ни до чего другого ему нет теперь дела… Аккуратно через каждые десять минут он, согнув правую руку, снимает дырявую рукавицу и шевелит пальцами. Боится, что они закоченеют и тогда не нажмешь курок.

Двое драгун ведут трех девиц. Наверное, мыть полы и убирать зал к вечеру. Какое Зарену до всего этого дело? Солдаты грубо шутят с девицами, хватают и толкают их в сугроб, а те громко визжат и отряхивают снег с юбок. И это его не касается. Мельком поглядев на них, он продолжает пристально следить за дорогой.

Усилившийся ветер метет мелкий снежок над сугробами. Теперь наблюдать куда труднее. Проклятущий… Куда он запропастился? А вдруг совсем не поедет? Быть того не может. У Зарена верные сведения.

Он шевелит правой рукой и дует на пальцы. Едва сгибаются.

Кто-то едет. Нет, не Бренсон. Разве он не знает дымчато-серого коня Бренсона и желтых санок? Медвежью шубу и каракулевую шапку… А тут в упряжке молодая белая кобыла и темные сани. Заячий треух по-мужицки надвинут на уши и завязан под подбородком. Брови и борода покрыты инеем. Ездок будто сидит на дне саней, съежившись.

Едет бойкой рысью, даже в гору лошадь не придерживает. Вдруг Зарен невольно замечает плетеные кожаные вожжи и рукавицы с красным узором. Ездок поравнялся с Зареном, чуть повернул голову в его сторону, и стала отчетливо видна темная бородавка над глазом…

Зарен вскакивает как сумасшедший, припадает на колено и сжимает ружье. Ездок заметил. Натянув вожжи, он еще ниже, глубже опускается в сани. Лошадь, вскинув голову, пускается вскачь.

Зарен прицеливается. Но пока застывшие пальцы нашаривают курок, Бренсон успевает отъехать шагов на десять. Раздается два выстрела сразу. Ездок плашмя валится на дно саней. Лошадь вздрагивает. По ляжке, по боку и правой лопатке вмиг растекаются красные полосы…

Больше ничего уже не видно. Лишь ветер относит снежное облако в сторону имения.

Зарен стоит как оглушенный. Высоковато взял. Да, слишком высоко. Оба заряда дроби и картечи, наверно, задели только лошадь…

У него такое ощущение, словно он все время бережно носил свое сокровище, а вот теперь оно выпало из рук и разбилось. Вдребезги. И знает он, что второй такой случай уже не представится.

— Вот каналья… — шепчет он запекшимися, обмороженными губами.

С удвоенной силой наваливается на него усталость. И он бредет прочь по склону, уже не прячась, не остерегаясь. Теперь все равно, обещания своего он не выполнил. Он лжец и обманщик перед товарищами. Стыдно будет смотреть им в глаза.

Эх! Он раздирает ногтями ладони. Еще бы один заряд. Пустил бы себе в лоб…

Пробравшись сквозь кусты, Зарен выходит на Пликаусский луг. И тотчас замечает сарай, огороженный с одной стороны плетнем из хвороста. Место знакомое. Не одну ночь провел он здесь.

Зарен не задумывается над тем, что сейчас день: из ближайшей усадьбы, в полуверсте отсюда, все видно. Не думает и о том, что до имения не больше двух верст, а от дороги отчетливо тянутся его следы. Ему все равно. Усталость валит с ног. Сперва он сует ружье, потом карабкается наверх сам.

Глубоко зарывается в сено, занесенное сверху снегом, и чувствует, как долгожданное тепло окутывает окоченевшее тело.

— Проклятущий… — шепчет Зарен одними губами и засыпает мертвым сном…

Из лозняка, по другую сторону сарая, вылезает чуть сгорбленная, но еще крепкая старуха с какой-то ношей, завернутой в грязный передник: старая Витолиене из Пликаусов. Ей понадобилось что-то выкрасить, и она ходила в барский лес надрать ивовой и ольховой коры. Увидев на снегу свежие следы, она останавливается, рассматривает. Качает головой и подходит к сараю вплотную.

Сквозь плетень нелегко увидеть, что внутри. Но зрение у нее отличное. Витолиене долго вглядывается и наконец видит сквозь щель чьи-то обутые в постолы ноги.

Немного поразмыслив, старуха хватает свой узел под мышку и трусцой семенит к имению.

Навстречу ей оттуда уже скачут драгуны. Другие бегут с винтовками наготове. Она останавливает их и, размахивая руками, объясняет что-то, указывая головой в сторону лужайки. Драгуны со всяческими предосторожностями окружают сарай. Ползя на четвереньках, на животе, они приближаются, готовые в любую минуту открыть огонь. Шагах в ста от сарая, укрывшись за кустами и пнями, они начинают кричать, предлагая бунтовщикам сдаться. Но никакого ответа.

Драгуны привезли из имения пулемет и установили его в отдалении, как раз напротив плетня. В ожидании время тянется ужасно медленно.

Наконец какой-то молодой драгун с угреватым лицом, видно выпивший побольше остальных, но почему-то сильнее всех продрогший, вскакивает и бросается к сараю. Пробежав несколько шагов, припадает к пеньку, готовясь выстрелить. Полежав минут десять, поднимается и снова бежит. Остальные, затаив дыхание, наблюдают за ним, руки у них трясутся. Вот храбрец уже возле сарая, подползает по снегу к самому плетню. Высунет голову из-за угла и отдернет. И снова высунет. Наконец он решается ползти дальше. Пробираясь по земле вдоль стены, он больно ударяется лбом о торчащее бревно и начинает размахивать руками — пускай, мол, пулеметчик приступает к делу. Но его не понимают… Молодому драгуну давно уже надоело валяться в снегу. Расхрабрившись, он поднимает голову и глядит вверх. Приподнимается на руках, потом встает на ноги. Отстраняется чуть назад и прислушивается. Из сарая ни звука… Тогда и остальные тоже вскакивают и подбегают. Даже пулеметчики бегут поглядеть. Сквозь щель виднеются чьи-то ноги, обутые в постолы. Один постол дырявый, и оттуда торчит большой, обмороженный, грязный палец.