Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый Страница 56

— Вот что, Тоня, — с трудом сдерживая волнение, сказал Борисенко, — не в службу, как говорится, а в дружбу, — он вытащил из внутреннего кармана и протянул Широковой деньги. — У меня тут еще кое-какие дела. А вы зайдите в магазин, возьмите что-нибудь на свое усмотрение, так чтобы нам не умереть с голоду, и прямым ходом ко мне. Адрес-то знаете? Железнодорожный, дом тринадцать, квартира восемь. Это тут рядом.

Антонина растерянно посмотрела на деньги, что сунул в руку Борисенко, туго соображая, зачем столько и каких именно продуктов взять в магазине.

Не давая ей времени для раздумий, Борисенко сказал:

— Дома буду-к четырем. К этому часу и жду вас. Приходите без всякого. Можете и не звонить, дверь будет открыта.

Видя ее нерешительность, сказал:

— Ну, да не бойтесь же!

Проводив ее до двери, Борисенко жадными глотками выпил стакан воды. Все складывалось хорошо. Очень даже хорошо. На ум пришел какой-то беззаботный мотив, и он, напевая, став вполоборота к окну, нетерпеливо забарабанил, словно аккомпанируя себе пальцами по стеклу.

VIII

Стоянка восемнадцатого скорого в Оренбурге по расписанию три минуты. Девчата-проводницы даже пальто не надевают. Выскакивают на перрон, по обыкновению, в кофточках, тапочках, в курточках, — хоть и подрагивают на двадцатиградусном оренбургском морозце с ветерком, зябко передергивают плечами, а форс все равно держат. Зато какое удовольствие нырнуть в теплое нутро вагона, тронуть мимоходом горячий бок титана, убедиться, что твой дом на колесах — надежное жилье для тебя и твоих пассажиров. Если, конечно, вагон не стар, хорошо держит тепло, если все системы работают нормально: нигде не подтекает, нигде не примерзает. Только редко бывает, чтобы зимой вагонное хозяйство работало безупречно. Чуть недоглядел — и пошло-поехало. Только успевай мотаться с раскаленной кочергой из одного тамбура в другой, гасить раскаленное жало в лужах воды, мгновенно собирающихся под туалетными раковинами.

Коль выдержишь зимние поездки, тогда тебе никакой черт не страшен. Зима — закалочка для проводника дай бог! И, конечно, никакой там не форс — выскочить раздетой, непокрытой на перрон. Просто дело привычки…

«Ну и пижонки!» — думал Алексей, поглядывая на девчат-проводниц, весело перекрикивающихся. Боясь опоздать к поезду, он прибежал на вокзал за час до его прихода и успел вдосталь намерзнуться. Родин слегка пристукивал сапогами. Холодный асфальт перрона чувствовался через подошву и фланелевую портянку.

Алексей был уверен, что увидит сегодня Антонину Широкову, потому так пытливо оглядывал каждую площадку вагона, начиная с головного. Тогда она ехала в двенадцатом, но, увидев, в тамбуре иных девчат, решил, что, быть может, это другая смена или, вероятно, его знакомая едет нынче в другом вагоне. Не дожидаясь полной остановки поезда, он заторопился в хвост состава, все так же пристально вглядываясь в лица проводниц. Добежав до последнего, шестнадцатого вагона и не поверив, что ее нет, Повел счет в обратную сторону, торопя себя, поправляя зажатый под мышкой бумажный сверток. В спешке он неосторожно задел кого-то локтем и чуть было не сбил с ног патруля — высокого прыщеватого парня с сержантскими лычками. Парень взмахнул рукой, удерживая равновесие или же пытаясь поймать его, но Алексей успел увернуться, заскочить по другую сторону маленького, отчаянно стрекочущего трактора, так вовремя выкатившего на перрон вереницу тележек, где в железных коробах чернели угольные брикеты. Больше половины тележек были уже пусты. Трактор завершал свой объезд. И, значит, поезд вот-вот должен тронуться.

На перроне было не так много народу, и, видать, его горячечное метание вдоль состава бросилось в глаза.

— Что потерял, служивый?

Алексей обернулся. На него усмешливо смотрела пожилая проводница, оглаживая серой пушистой варежкой зачехленный флажок.

— Не товарку ли ищешь, так скажи, может, чем и поможем?

Он и сам понимал всю несерьезность этого предложения, но все же остановился. Бежать дальше не было смысла. С минуты на минуту должны дать сигнал отправления. Боясь упустить последнюю возможность, Алексей подошел к проводнице.

— Угадала, сынок?

— Угадали!

— То-то же! Тебе бы сразу ко мне подойти, а то как подстреленный мечешься.

Круглое большегубое лицо проводницы расплылось в добродушной улыбке.

— Антонину из двенадцатого вагона не знаете?

— Широкову, что ли? — проводница поднялась на площадку. — Кто ж ее не знает. Так говори, какое у тебя дело к ней.

— Передайте, как увидите, вот это.

Алексей протянул свой сверток.

— Чего там?

— Да так, пустяки. Подарок небольшой.

— Кто ж, мил человек, подарки так передает. Хоть напиши от кого. Сам не смог найти, так, может, она разыщет. Дело-то житейское.

Алексей торопливо сунул руку в карман, отыскивая ручку.

— Спеши, сынок, спеши. Поезд, ждать не будет.

Шарик замерз, рвал бумагу. Приложив сверток к стене вагона, он кое-как нацарапал свой адрес.

— Все, сынок, поехали.

Вагон дернулся, и Алексей сунул сверток проводнице.

— Не беспокойся, сынок, передам лично в руки, — улыбнувшись, пообещала пожилая проводница.

Вагон поплыл мимо. В лицо сыпнуло снегом с гармошки тамбура.

— Товарищ курсант!

Приложив ладонь к виску, перед Родиным стоял патруль. Тот самый длинный, прыщеватый парень с сержантскими лычками.

— Прошу пройти к начальнику патруля!

Алексей глянул через плечо. В стороне, в сопровождении солдата, стоял, покашливая в кулак, худощавый капитан.

Кажется, влип! И весьма глупо!

— Прошу пройти! — повторил патрульный.

Алексей недружелюбно, словно этот длинный сержант был виновником случившегося, смерил его взглядом и, повернувшись, устало, отнюдь не так, как того требовал устав, пошел к начальнику патруля.

Капитан умышленно не замечал его расслабленной походки. Даже не сделал замечания на этот счет, может, потому, что и сам не придавал серьезного значения внешним атрибутам, может, потому, что не был уверен в способностях курсантов летного училища по части строевой подготовки.

Капитан вяло на уровне глаз шевельнул пальцами.

— Товарищ курсант, вашу увольнительную!

«Ведь знает, что не суббота, — Алексей вызывающе смотрел на капитана, — какая может быть увольнительная». Это была его третья «самоволка» сюда на вокзал, к вечернему поезду, в надежде увидеть ее. Две сошли с рук. Прикрыли ребята. За третью, видать, придется держать ответ.

IX

Дверь осторожно приоткрылась. Борисенко хмуро глянул на вошедшую молодую женщину, с трудом вспоминая, кто такая.

— Можно, Иван Данилович!

— Чего же спрашивать, коль вошла? — недовольно сказал он.

Борисенко извлек из черного пластмассового стаканчика, стоявшего на левом углу письменного стола, свой любимый шестигранный карандаш. Была у него привычка, разговаривая с подчиненными, вертеть в руках этот синий «деловой» карандаш, ощущая его крепкие грани. Он не помнил, у кого перенял эту привычку, но за годы работы начальником резерва, разговаривая ли с кем по телефону, принимая ли кого в своем кабинете, извлекал из стакана именно этот синий «деловой» карандаш, который, странное дело, придавал ему уверенность. Эта его привычка не осталась не замеченной у подчиненных, и как-то года два назад, выпустив новогоднюю стенгазету, они поместили на него дружеский шарж, сделав весь упор на его любимый «деловой» карандаш, придав ему невероятно огромные размеры.

Этот шарж долго занимал Борисенко, он с пристрастием вглядывался в него, пытаясь уяснить, нет ли чего в этом шарже обидного, язвительного, но вроде бы ничего оскорбительного для себя в нем не нашел. И даже позвал как-то вечером жену, хотя не любил, когда Лидия приходила к нему на работу, посмотреть, как его изобразили в стенгазете. Она, взглянув на шарж, сказала: «Ишь какой бюрократ!» Сказала так, чтобы уколоть. Это за ней водилось. Но мнению жены он как раз менее всего доверял.

«С какой-нибудь просьбой», — неприязненно подумал Борисенко, присматриваясь к новенькой, мучительно вспоминая, кто же такая.

— Я из бригады Эргиша Каспаровича. Пришла вот просить за Широкову.

Борисенко поправил воротник синей форменной рубашки, показавшейся ему в эту минуту тесным. Теперь он вспомнил, что за курносая птичка перед ним. Напарница Широковой. Селихова? Кажется, так!

— А что за нее просить? — сказал Борисенко, покручивая карандашом. — С Широковой, по-моему, все ясно!

— Уж если, наказывать, то нас обеих, — сказала Селихова, — я была ведь с ней в той поездке.

— Это можно! — охотно пообещал Борисенко, странно ухмыльнувшись.

— Но Широкова ни при чем!