Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин Страница 56

требуется натура. — Повернулся к полковнику. — Я сделаю, Семен Семенович, я нарисую, можете не сомневаться, я же здесь двадцать два года в школе номер восемь учителем рисования проработал, а теперь на вольных хлебах, меня в городе все знают, я могу и на холсте, и на стене, но на стене лучше, использую темперу, все русские иконы написаны темперой, я давно уже думал, пробовал, эскизы имею, а потом бросил, нет у меня завершающей точки, вы приехали, должна появиться.

— Смотри-ка, ты, значит, художник, — с удовольствием протянул полковник Шургин, приостанавливая сбивчивую речь Мартынова. — И портреты можешь?

— Вы не волнуйтесь, Семен Семенович, — торопился Мартынов. — Я бесплатно сделаю, совершенно бесплатно. Без учета себестоимости, как этот живодер, он у меня еще попляшет. Мне от вас потребуется только одно.

— Проси, — сказал Шургин. — Все, чему мы можем посодействовать, будет исполнено.

— Краски? — догадался младший лейтенант Рожков, привставая с дивана.

— У Сергея Андреевича прекрасная мастерская, там все оборудовано, заметила Наташа Веселовская. — Правда, сама мастерская старовата, но мы сейчас думаем по этому вопросу.

— Все есть, все, — нетерпеливо подтвердил Мартынов, протягивая руку к полковнику. — Мне нужны ваши фотографии.

— Да вот же она, совсем свежая. — Шургин указал на фотографию, которая к тому моменту оказалась лежащей перед ним на столе.

— Не то, не то! — Сергей Мартынов безнадежно взмахнул рукой. — Мне необходимы фотографии военных лет.

— Сказанул. Откуда мы их тебе возьмем? — удивился подполковник Неделин. — Нас тогда не фотографировали. Мы воевали, а не позировали.

— Весь мой личный архив в Пруссии сгорел, — сказал полковник Шургин.

— У меня была такая малюсенькая, как от партбилета, — сказал младший лейтенант Рожков. — Но она дома, в Новосибирске.

— У меня тоже ничего нет, — сказал Николай Клевцов, качая головой. Откуда?

— А у тебя? — Мартынов повернулся к Сычеву.

— Что-то есть. Сорок пятый год, уже после войны, в штатском, — Аркадий Миронович пожал плечами. — А фронтового ничего.

— Вот, вот, я предвидел, — путанно торопился Сергей Мартынов. — Где высшая мысль, откуда ее взять? Сбивается замысел. А если ее нет, тогда и победы нет, старуха говорила, где они, молодые, в земле лежат. Но я все равно сделаю, товарищ полковник, я обязан, перед вами тоже, но в первую очередь перед ними, которые в земле лежат, я сделаю, дайте мне срок два дня, вот увидите.

Мы и опомниться не успели, как Сергей Мартынов, крепко сжав кулаки, с напряженным бледным лицом, выходил из комнаты, выкидывая вперед протезную ногу. Это было похоже на бегство, но вместе с тем такой уход казался неизбежным, во всяком случае, никто из нас не удивился, мы приняли все это как должное.

— На комбата-один мы можем положиться, — уверенно заявил полковник Шургин. — А это что? Не взял, выходит?

Сброшенная кем-то со стола фотография валялась на полу.

6

РИСУНОК С НАТУРЫ

Позднее Сергей Мартынов рассказывал, что это было как землетрясение, как обвал. Ему показалось, будто дом качнулся и уплыл из-под ног, но он тут же понял, что это удар внутренний и к окружающему миру отношения не имеет. Но что именно его ударило изнутри, он тогда еще не знал. Одно было несомненно: скорее в мастерскую, к своей картине. А как быть дальше, когда он окажется один на один с картиной? Это не имело значения, потому что удар был, он и подскажет, что делать дальше. Это был удар длительного действия.

Сергей Мартынов не помнил, как добрался до мастерской, как сбросил простыню со стены и начал писать. Он вообще не помнил того, что было в последующие два дня. Приходила жена Клавдия, приносила еду, готовила краски, он ел или не ел — он не помнил, не мог бы восстановить последовательности своих действий и всей работы. Спал ли он? Неизвестно. Не зацепилось в памяти. Но, кажется, курил, потому что окурков на полу обнаружилось много, особенно по углам. О чем рассказала обглоданная нога курицы, также догадаться нетрудно. Но куда девалась начатая пачка чая, если электрический чайник оказался неисправным и его нельзя было включить в сеть. Об этом можно только гадать.

Главный свидетель — сама картина. Вот она — нависла перед всеми нами. Она расскажет обо всем, что недосказано. Она расскажет нам, о чем страдал художник.

— И тут я увидел, что она закончена, — говорил Сергей Мартынов. Больше ни мазка, ни единой черточки. Я и не знал, что она закончена. Она сама мне об этом сказала. Шепнула на ухо: я готова. И я побежал за вами. Бегу и думаю: как же все это у меня получилось? Сам не понимаю. Чтобы картина со мной разговаривала — такого никогда не было.

Впрочем, все это произошло потом, забегать вперед никто не обязан, более того, такое забегание вообще противопоказано. Мы люди военные и потому наша функция: соблюдать последовательность — во всем! — в накоплении материала, пересказе, при обсуждении и после него.

Итак — не отставать от событий, но и не высовываться вперед.

Что же было за эти двое суток?

А было то, что никто не знал, куда запропастился Сергей Мартынов. Пробовали обратиться к Аркадию Мироновичу, который похвалялся тем, что был у Мартынова в мастерской, но Аркадий Миронович делал таинственное лицо и по секрету сообщал, что Сергей Мартынов просил его не беспокоить. На деле же Аркадий Миронович сам умирал от желания узнать, куда пропал Мартынов и что с ним. Секрет же состоял в том, что Аркадий Миронович действительно был ночью в мастерской Мартынова, но начисто забыл — где это? Ведь они ехали в инвалидной машине, петляя по улочкам, где-то в центре, совсем