Александр Червинский - Шишкин лес Страница 59

— А здесь мы все. Молодые, — тихо комментирует Катков.

Бывшие мосфильмовцы смотрят на экран как завороженные.

В комнату входят Степа и Маша. Нина, оторвавшись от телевизора, идет к ним навстречу.

— Степа, почему вы вернулись?

— Я на минуту. Я кое-что тут з-з-забыл.

— Вы не знаете, где Таня? — спрашивает Нина. — Петька, наверное, с ней, но они куда-то ушли, и у нее телефон выключен. Я уже волнуюсь.

— Я не знаю, где Т-т-таня. Н-н-найдется. — Степа поспешно уходит вслед за Машей в ее кабинет.

Стрельба и музыка по телевизору звучат громче. Катков показывает маячащему в окне Жорику кулак. Жорик исчезает.

Отойдя от окна к грузовику, он достает из-под мышки пистолет и, держа его двумя вытянутыми вперед руками, начинает подпрыгивать, приседать и резко поворачиваться из стороны в сторону, изображая при этом губами звуки выстрелов.

Потом он прячет пистолет и закуривает, стараясь в свете дворового фонаря пускать дым кольцами.

Потом достает из кармана мобильник и набирает номер.

— Привет. Это ты? А это я. Кто-кто. Жорик. Из аэроклуба. Вспомнила? Ну ты даешь! Повидаться надо. Как зачем? Ну ты, в натуре, артистка!.. Все забыла?..

Договорить он не успевает, потому что кто-то, шагнув к нему сзади из темноты, крепко обхватывает его. Кто-то другой умело заклеивает ему пластырем рот. Жорика кладут лицом вниз на асфальт и связывают липкой лентой руки и ноги.

Из окна галереи доносятся звуки телевизора. К грохоту стрельбы добавляется мужской голос, поющий старинный романс:

Мне снилось: мы умерли оба,Лежим с успокоенным взглядом.Два белые-белые гробаПоставлены рядом.

Жорик яростно мычит и катается по асфальту, пытаясь развязаться. Когда угнанный фургон выезжает со двора, собравшиеся у телевизора этого не слышат.

— Сейчас будут звонить по поводу этой концессии, — говорит Павел Тане, — сегодня же все решается.

— Расслабься, — говорит Таня. — Не получится с этой Камчаткой, я буду только счастлива.

«Мерседес» въезжает во двор его дома.

— Может, еще и получится, — говорит Павел в кабине лифта, — Иван Филиппович у меня не один. Хотя твой Котя со своим фильмом сильно подгадил.

— Ты, Павлик, на этой Камчатке зациклился.

— Да. Потому что эти козлы будут вывозить оттуда золото и ничего не дадут людям взамен. А я бы превратил Камчатку в помесь Гонконга с Калифорнией. Я бы там построил небоскребы и курорты, и университет, и международный аэропорт, и киностудию типа Голливуда, и ты бы там снималась во всех главных ролях.

— И каждый день дрожала бы, что тебя убьют, как Николкина?

— Танька, поверь мне, его убили не из-за Камчатки. У них просто мания величия. Им кажется, что весь мир крутится вокруг Николкиных. Но масштаб у них не тот. Камчатка — это, типа, целая страна, а Николкины рядом с ней (складывает пальцы щепоткой), типа, блохи.

— Не любишь ты их.

— Не люблю, — признается Павел. — Имею на это основания.

— А они талантливые.

— Поэтому я пытался им помочь. Я думал помочь им устроить в Шишкином Лесу музей. Но этому старому мудаку понадобился аукцион, и теперь все растащат, все уйдет за границу.

Лифт останавливается. Они выходят на площадку. За дверью квартиры слышны поющие голоса друзей Павла. Опять собрались. И опять весело.

Представьте себе, представьте себе.Совсем как огуречик.Представьте себе, представьте себе,Зелененький он был.

— Николкины хоть знают, кто этот Петров, который все скупил? — спрашивает у Тани Павел.

— Разве это не твой человек?

— Почему мой?

— Они думают, что твой. А разве нет?

— Это смешно. Я сперва даже не знал, откуда он взялся. Сейчас уже выяснил. Это бывший кагэбист, всю жизнь за границей работал. Там какие-то немереные бабки и контакты в Кремле и на таможне, всюду. Возможно, что и к смерти Николкина он имеет отношение. Возможно, тот ему как-то насолил, и это — наказание.

Звонит в квартиру.

— И деньги с Николкиных тоже требует он? — спрашивает Таня.

— Не знаю. Но картины и вещи из их дома он не получит. Я за этим прослежу.

— Как ты проследишь? Все уже в его фургоне.

— Это технические детали. Открывает дверь квартиры.

Дружное пение теперь слышится громче. Банкир, раскинув для объятий руки, идет навстречу Павлу.

Но вот пришла лягушка,Но вот пришла лягушка...

Из кухни высовывается его пятнадцатилетняя жена. По щекам ее льются слезы. В руке нож.

— Не пугайтесь, это я лук режу. Только что позвонили. Твоя лицензия! Твоя! Чего смотришь, королева камчатская? Иди, иди на кухню помогать!

Степа и Маша вынимают пачки денег из сейфа и укладывают в чемоданы.

— Ты уверен, что не надо никому говорить? — спрашивает Маша.

— Нельзя, Машенька, говорить. — У Степы перехватывает горло от сдерживаемых слез. — Потому что Петька там, у них.

— Что?! — вскрикивает Маша.

— Они п-п-потом дали ему трубку. Я слышал его голос. Если мы не привезем деньги к двум часам ночи, мы его больше не увидим.

— Куда это надо везти?

— В п-п-поле, на место, где разбился самолет. Они хотят убедиться, что нас только двое.

— Но туда не подъехать на машине, а здесь килограммов сто.

— Придется д-д-дотащить. Руки у Степы сильно дрожат.

Мой папа от природы не очень храбрый человек, но в жизни ему так часто приходилось бояться, что чувство страха у него постепенно притупилось. Поэтому, когда в восемьдесят втором году ему предложили поехать с выступлениями в Афганистан, он поехал.

2

Стоя в кузове грузовика, одетый в камуфляж семидесятилетний Степа читает свои стихи на летном поле военного аэродрома перед сидящими на земле и на броне танков солдатами. Слышен звук приближающегося вертолета.

Женщина огромной силы,В шахту метрополитенаТюбинги в руках носилаТетя Поля по две смены,Заковав в металл к утруКолоссальную дыру.

Солдаты ржут и аплодируют. Рев пролетающего вертолета заглушает Степины слова.

— Эти мои стихи, — кричит в микрофон мой папа, — знакомы вам с д-д-детства. И с детства были знакомы в-в-вашим родителям. Я, деточки, уже очень старый человек. И я боюсь летать на самолетах. Но я к вам не мог не п-п-прилететь. Потому что есть у меня т-т-такая книжка — «Наша история».

Дружные аплодисменты.

— И здесь, на афганской земле, исполняя свой интернациональный долг, вы, деточки, вписываете в эту к-к-книжку новые страницы.

Аплодисменты.

— Страницы новых п-п-п-побед, — продолжает кричать в микрофон Степа, — в нашей борьбе за счастье всех народов нашей п-п-планеты. И разрешите мне закончить цитатой из себя самого: «Это наша история, и д-д-д-другой истории у нас нет!»

Громовые аплодисменты.

Степа с помощью солдат спускается с грузовика, пожимает руки офицерам, раздает автографы и направляется к ожидающему его газику.

— Браво! Браво! — хлопает в ладоши прикрепленная к Степе пухленькая офицерская жена.

— Спасибо, милая.

Она открывает перед ним дверцу газика и садится в него вслед за Степой.

— Послушай, деточка, а я т-т-т-тебя не очень обременяю? — спрашивает Степа.

— Ну что вы! Для меня это такая честь помочь вам, Сергей Владимирович! — радуется офицерская жена.

— Степан Сергеевич, — поправляет ее Степа. — Меня, Клавочка, зовут Степан Сергеевич. Можно просто Степа.

— Ох, простите, Степан Сергеевич! — смущается Клавочка. — Это я по инерции. Мы же Сергея Владимировича Михалкова ждали, а в последний момент Москва его на вас заменила. Вы уж меня извините.

— Да ради Б-б-бога. Меня с Михалковым часто п-п-путают. Наверное, потому, что он тоже заикается.

И, задумчиво пожевав губами, спрашивает:

— А что, если у багажа будет перевес?

— Не имеет значения, — успокаивает Степу Клавочка. — Мы все, что вы купите, на нашем самолете отправим. Вот как раз на этом завтра и отправим.

И показывает на большой самолет, из которого солдаты выгружают длинные ящики.

— Это б-б-бомбардировшик? — уважительно спрашивает Степа.

— Нет, это «черный тюльпан». Видите, гробы привезли.

Степа морщится и закрывает глаза.

По сторонам дороги валяются опрокинутые и обгоревшие танки и БТРы. Газик, в котором едет Степа, и две бронемашины с охраной мчатся со скоростью девяносто километров в час. Охрана едет впереди и сзади, чуть сбоку от газика, так что встречной «бурбухайке», сверху донизу изукрашенному афганскому грузовику, приходится свернуть на обочину. Из «бурбухайки» вываливаются ящики и выпрыгивают люди в чалмах.

Солдат за рулем газика крутит настройку приемника. Поет Пугачева:

Жил-был художник один,Домик имел и холсты,Но он актрису любил.Ту, что любила цветы...

Он тогда продал свой дом,Продал картины и кров,И на все деньги купилЦелое море цветов.

— Так вам нужна хорошая дубленка? — спрашивает у Степы Клавочка.