Владимир Богомолов - Повесть о красном Дундиче Страница 59

— Нет, — откровенно признался он. — Ты лучше.

— А потом что было?

— Фотографировали… Сперва всех, а после каждого… Скоро подарю тебе…

Полюбовавшись орденом на френче, Дундич резонно заметил:

— Летом буду носить здесь, а теперь привинтим на полушубок. Пусть все видят. Как будто он у всех есть. Дали одному, а заслужил весь дивизион.

Верьте в мечту товарищи!

Еще четверть часа назад он вместе с делегатами и гостями Девятого съезда российских коммунистов нещадно хлопал в ладоши, приветствуя великого вождя революции и мирового пролетариата, а теперь всласть дышит весенним прозрачным воздухом, будто впервые открывая для себя мир. Например, такого количества скворцов, обыкновенных черных скворцов с ярким металлическим блеском на крыльях, голове, спине он не видел давно. Может, не замечал прежде, не обращал внимания? А может, на самом деле птицы прятались где-то в теплых краях и вот теперь, почуяв мировую весну, поверив в нее, слетелись со всех концов света, чтобы держать совет, как жить дальше? Вот и пролетарии всего мира присылают в Москву своих представителей. Не золото везут обратно, не вагоны с оружием, не эшелоны добра отгружают. Нет этого ничего у молодой Советской республики. Не может она сегодня поделиться с братьями и куском хлеба. Только идеи, только мысли шлет Москва за кордоны. Но какие! Они страшнее пушек, танков, аэропланов, которыми так щедро снабжает Антанта всех, кто идет против Советов. Потому что это идеи о неизбежности победы труда над капиталом на всей земле.

Вот какие чувства обуревали Дундича, пока он смотрел, как скворцы с упоением чистят перья, громко перекликаются, легко поднимаются над башнями Кремля, над куполами его церквей и соборов. Их маковки снова напомнили ему о родной деревеньке, отчем крове и матери, с ее всепонимающим и всепрощающим взглядом. Как-то они там, доведется ли встретиться? Ведь не известно, когда закончится эта гражданская. Да и будет ли она последней в его жизни?

Задумчивость Ивана Антоновича прервал Сердич:

— Иво, время… Тебе пора идти.

— Почему только мне? И тебе тоже. Разве ты не хочешь увидеть Ленина поближе, Данило?

— Я?.. В группе Буденного одни орденоносцы. Ты же знаешь, Семен Михайлович любит преподносить своих орлов по высшему разряду. А у меня…

— Не ерунди. Чем ты виноват, что тебя послали учиться в Академию? Вернешься в армию — получишь орден. Не так?

— Так-то так…

Дундич обнял друга:

— В общем, я договорился с Буденным. Говорю, дескать, и первоконники грызут генштабовскую науку. Ленин оценит.

— Ну, а командарм?

— Сказал: «Нехай будет для круглого счета, хитрюга». Идем!

По парадной дворцовой лестнице, на марше которой уже ждал их Буденный с группой, они поднялись в небольшой холл, откуда направились в длинный полутемный коридор, запруженный народом. Дым, гомон, толкотня. Все обычно и буднично. Дундич, боясь отстать, потеряться в этой кутерьме, вцепился в рукав гимнастерки командарма.

До сегодняшнего дня, даже до этой вот самой минуты Иван Антонович мало надеялся на тот счастливый случай, который сведет его с глазу на глаз с таким человеком, как Ленин, не верил, что будет иметь возможность сказать ему лично… Но что? Ведь никто не имеет права пустой болтовней отнимать у вождя мирового пролетариата драгоценные минуты. Хотя, рассказывают, он даже пьет чай с мужиками из деревни, не говоря уже о курсантах, которые несут охрану его кабинета и квартиры. Это скорее байка, но приятная. Где, когда, при какой власти царь или премьер-министр вместе с мужиком чаи распивал? Видимо, и понимая, что у Ленина столько дел и забот, тысячи людей не просто хотят, а жаждут встречи с ним.

Дундич едва заметно подталкивал Буденного. Нетерпение его возрастало, когда командарм, отвечая на чье-то приветствие, останавливался, интересовался жизнью, здоровьем встречного. Дундичу казалось, что именно в это время кто-то опередит их куда-нибудь уведет Ленина.

— Ну, что ты, братец, меня все толкаешь? — вышел из себя командарм, когда Дундич особенно настойчиво попытался продвинуть его вперед. — Успеем. Товарищ Ленин — человек дисциплинированный. В отличие от некоторых, — глаза Буденного сузились в насмешке. — На бронепоезде никуда не уедет, — напомнил он давнюю историю. — Ты же понял, браток, почему мы победили контру? Потому, что у нас железная дисциплина сверху донизу, — повторил он слова Владимира Ильича из доклада съезду.

— Понял, понял, — нетерпеливо заверил Дундич. — Ну, а вдруг…

— Никаких «вдруг», — сказал как отрубил Семен Михайлович но двинулся вперед быстрее, чем шел до сих нор.

Шедший следом Ворошилов улыбался.

Перед высокой белой, с позолоченной лепниной дверью конармейцев остановил курсант с винтовкой:

— Прошу подождать. Сейчас явится начальник караула.

Дундич заметил, как моментально лицо командарма из добродушного сделалось жестким, словно встал на пути прославленного полководца не кремлевский курсант, а, по меньшей мере, ординарец генерала Мамонтова.

— Товарищ Ленин нас ждет. Я Буденный.

— Я знаю, товарищ Буденный, — ответил с почтением курсант, — но велено о вас доложить.

Курсант открыл дверь и кого-то попросил:

— Позовите товарища Петрова. Скажите, сам Буденный ожидает.

Буквально через минуту явился начальник караула, взглянул на часы и жестом пригласил за собой.

Миновав небольшую залу, они оказались снова в каком-то коридоре, но уже тихом и безлюдном.

— Не советую вам, товарищи, упоминать о юбилее, — смущенным говорком прошелестел сопровождающий. — Очень сердится…

Через восемнадцать дней Владимиру Ильичу исполнялось пятьдесят лет. Многие делегации съезда предлагали скромно, но торжественно отметить эту дату на специальном заседании: посланцы с мест от имени всей партии хотели выразить вождю огромную любовь и признательность.

Буденный опять было вспылил: не жаловал он непрошеных советчиков. Но тут они увидели Ленина. Он сидел на диване, по-детски подвернув под себя ногу, и быстро писал в блокноте, положенном на колено. Эта домашняя поза, никак не рассчитанная на внешний эффект, вызвала жаркую волну в груди Дундича: Ленин, показалось ему, нуждался в защите — человеку, так погруженно думающему обо всех, не хватает времени подумать о себе.

Начальник караула поднял предостерегающе руку и подошел к дивану:

— Владимир Ильич… Привел.

Ленин вскинул голову, порывисто встал, засовывая блокнот в карман черного двубортного пиджака, и шагнул навстречу.

— Очень рад вас видеть, дорогие товарищи, — обращаясь ко всем, протянул он руку Ворошилову и Буденному. — Мне доложили, что добрались вы благополучно, устроились нормально. Но я хочу знать от вас, Семен Михайлович, как на самом деле обстоят дела.

— Да слава богу, — не раздумывая и сильно волнуясь, ответил Буденный.

— «Слава богу»? — склонил голову к плечу Ленин. — По-русски это значит — хорошо?

— Извините, Владимир Ильич. Это я так, сгоряча… — начал оправдываться командарм.

— Так, батенька, значит, «слава богу»? — и негромко, но довольно звонко засмеялся.

И эта закавыка с богом, и этот смех сняли то неизбежное напряжение, которое ощущалось при первых минутах встречи.

Дундич, приблизившись к дивану, остался за плечом Буденного.

Он старался не только не двигаться, но и притаенней дышать, чтобы не пропустить ничего из того, что здесь произойдет.

Владимир Ильич сказал, что они — почетные гости съезда, потому что главные герои разгрома Деникина. Передышка досталась республике недешево. Велики ли потери в Конармии?

— Больше косит тиф, — после некоторой паузы ответил Ворошилов. В полукольце командиров молчаливо одобрили такой ответ.

И Ленин оценил уклончивость комиссара армии.

— Значит, много. — Из глаз Ленина исчезло недавнее тепло, губы искривила горькая усмешка. — Или вши победят социализм, или социализм победит вшей — так стоит сегодня вопрос. В городе и деревне жертвы сыпняка огромны. Новый враг не божье наказание за грехи большевиков. Он следствие: недостатка продовольствия, недостатка топлива, которые усугубляются транспортной разрухой. Вы сражались на Украине и Кубани. Мешочники и спекулянты вам досаждали?

— С каждым эшелоном… Гроздьями висят…

— Это означает, что война переменила фронт и формы. Антанта теперь взяла в союзники наши нехватки. Она хочет спекуляцию сделать интернациональной. Хочет наше хозяйственное строительство превратить в мирное разложение Советской власти…

«Ну что же все-таки в нем такого необыкновенного, что притягивает миллионы людей?» — думал Дундич, вглядываясь в лицо Владимира Ильича. Сеточка морщинок возле глаз, по обе стороны клиновидной рыжеватой бородки то и дело возникали и исчезали на щеках ямки. И над этим, в общем-то обычным, лицом пожилого, дьявольски усталого человека необыкновенно рельефно нависал выпуклый гладкий лоб. Казалось, именно он, этот высокий лоб, придавал всему лицу, даже всему облику вождя то выражение величайшей мудрости, проницательности, человечности, о которой Дундич, как и все конармейцы, был премного наслышан. А потом он обратил внимание, что глаза Ленина, постоянно излучающие искорки то веселого вдохновения, то озабоченности, то гнева, когда речь заходила о врагах, делали лицо неописуемо живым, энергичным. И что-то еще, что-то еще…