Эдуард Хруцкий - Этот неистовый русский Страница 6

Теперь и Москву он воспринимал иначе. Иначе воспринимал слова чеховских героев с мхатовской сцены. Как же мог он, человек, родившийся в смоленской слободке, ежедневно сталкивающийся с несправедливостью и нищетой, забыть о своём долге перед народом, уйти на два года в ненужные споры московской богемы!..

— Аркашенька, голубчик, — стукнула в дверь хозяйка Алевтина Петровна, — к вам гости.

Аркадий вскочил с постели, начал натягивать брюки.

— Простите, Алевтина Петровна.

— Не ожидали, Аркаша, — на пороге, улыбаясь, стоял Ильин, а рядом с ним товарищ по гимназии — Алёша Певенцов. Алёшка здорово изменился. Из неуклюжего гимназиста превратился в высокого студента-технолога и даже бородкой обзавёлся.

— Господи, Евгений Семёнович, Алёша! Что же вы стоите? Заходите же! Алевтина Петровна, нам бы чайку… Да садитесь!

— Не беспокойтесь, Аркаша, — Ильин шагнул к Харлампиеву, — дайте я вас обниму, голубчик. Молодец. Видел, видел ваши летние работы; от всей души рад, что не ошибся в вас.

Они сидят за столом, обжигаясь, глотают крепкий душистый чай.

Пожалуй, никому уже давно Аркадий не был так рад, как этим неожиданным гостям. Ведь Ильин понимает его, он же не похож на этих снобов из училища!

Засиделись за полночь. Говорили о Смоленске, о живописи, об общих знакомых.

— Ну что же, — Ильин взглянул на часы, — мне пора. У меня к вам вот какая просьба, Аркаша: пусть Алексей у вас несколько дней поживёт, ему домой идти нельзя.

— Почему?

— Об этом он вам сам расскажет. Так можно?

— Господи, конечно! Я сейчас к хозяйке.

Упрашивать добрейшую Алевтину Петровну долго не пришлось. Конечно, если нужно, пусть этот милый юноша пробудет здесь сколько нужно.

Ильин ушёл, товарищи остались вдвоём.

— Тебе, конечно, интересно, Аркаша, почему я не могу идти домой. Но там меня ждут, видимо, для того, чтобы арестовать.

— Значит, ты…

— Да, я работаю для народа. Ты, конечно, помнишь наши споры о долге, призвании, служении людям. Я выбрал свою дорогу.

Аркадий молча мерил шагами комнату, потом открыл шкаф, достал папку с акварелями, с карандашными набросками, молча положил перед товарищем.

— Смотри.

Проговорили до самого рассвета. Они ещё и сами не понимали, какая огромная ответственность легла на их плечи. Ответственность за будущее Родины.

Через три дня Алексей ушёл. Жизнь пошла своим чередом. Училище, выступления в цирке, поездки по окраинам. Всё казалось было таким же, но вместе с тем всё удивительно изменилось. Вечеринки художников в мастерской, театральные премьеры и поэзо-концерты на какое-то время заслонили от него самое главное, без которого не может жить ни один честный человек.

Он вновь вспоминал свой первый московский день. Вспоминал дома на Пресне, разбитые снарядами. Ему, конечно, было ещё трудно разобраться в этой политической обстановке, которую переживала Россия. Он с трудом разбирался в программах многочисленных партий. Но знал он одно — его судьба неразрывно связана с судьбой народа и место его среди тех, кто борется за светлое будущее всех трудовых людей.

Аркадий не знал адреса Алексея. Из последнего разговора он понял, что его друг перешёл на нелегальное положение. А именно Алексей был необходим ему сейчас. Только он мог бы ему помочь разобраться в происходящем.

Это случилось в апреле. Алевтина Петровна ушла на базар — приближалась пасха. Аркадий оставался в квартире один.

Внезапно в прихожей забился колокольчик. Аркадий открыл дверь.

— Алёшка! Каким ветром?

Алексея узнать было нелегко. Он был в щеголеватом пальто с воротником шалью, массивной тростью в руках, на голове вместо студенческой дворянская фуражка с красным околышком.

Рядом с ним офицер с погонами поручика.

— Не удивляйся, Аркаша. Это мой друг, зовут его товарищ Сергей. Мы к тебе по очень важному делу.

— Заходите, заходите, я совсем один в квартире.

Поручик, звеня шпорами, прошёл первым, небрежно скинул шинель, за ним Алексей.

— Аркаша, у нас к тебе вот какая просьба, мы решили издать несколько листовок — обращений к рабочим. Хорошо, если бы ты помог как художник — нарисовал карикатуры на фабрикантов.

В эту ночь в комнате Харлампиева долго не гас свет. Никогда ещё Аркадий не работал с таким подъёмом и радостью.

Свет в окне господина живописца почему-то очень беспокоил невысокого господина в просторном пальто и котелке, надвинутом на глаза. Он мерил шагами противоположный тротуар, дымил дешёвой сигаретой, позёвывал в ладонь. А утром его сменил другой господин в таком же пальто и котелке и с такой же вонючей сигарой. А тот, первый, крикнул извозчика и назвал адрес «Гнездниковский переулок».

Извозчик внимательно взглянул на седока: «Из сыскного». Он в сердцах сплюнул, значит, поедет на шермока, их брат денег не платит.

Помощник начальника Московского охранного отделения Евстратий Павлович Медников, рыжеватый, человек, стриженный скобочкой, был больше похож на купца-старообрядца, чем на начальника всей агентурной сети империи. Он не курил, пил только домашние наливки, одевался как чиновник средней руки.

Рабочий день Медников начинал с разбора рапортичек. Утром сменные филёры доставляли в сыскное результаты наблюдений.

Так и есть, опять его ребята зацепили бывшего студента-технолога Алексея Певенцева, а вместе с ним неизвестного, проходившего по агентурным донесениям.

Улов был серьёзный, и поэтому Медников приказал вызвать к себе филёра, следившего за ними. Тот осторожно вошёл и вытянулся, не доходя до стола начальства.

— Ну, что скажешь, голубь?

— Евстратий Павлович, взяли на Тверской, в кафе Филиппова, довели до Гранатного переулка, там они вошли в дом нумер шесть.

— К кому, к кому?

— Доподлинно знаю, что посещали квартиру вдовы бывшего военного фельдшера Алевтины Никитиной, там у неё живописец из Смоленска проживает — Харлампиев Аркадий.

— Ходили-то зачем, голубь?

— Не могу знать.

— А Харлампиев кто?

— Студент, живописец, не пьёт, платит исправно за квартиру. Выступает в цирках Никитина и Соломонского, говорят, что человек со средствами.

— Эх ты, голубь. В цирках выступает, эка невидаль! Ты слышал, господин Зубатков что говорил? Борода и Корнет типографией подпольной занимаются. Смекай, зачем им живописец нужен. Глаз не спускать. Упустишь, голубь, морды разворочу.

Цирк был полон. Артистов несколько раз вызывали на «бис». Особенным успехом пользовались атлеты. Аркадию несколько раз приходилось повторять номер. Он очень устал. В уборной сел к столу, посмотрел на себя в зеркало. Так перегружаться нельзя, тем более он несколько дней не тренировался. И Алексей пропал куда-то, не пришёл за рисунками.

Дощатая дверь уборной отворилась без стука.

— Аркашенька, — заглянул в уборную клоун Бим, — тут тебя господин дожидается.

Аркадий накинул халат, вышел в коридор. У лестницы стоял Ильин.

— Аркаша, вам надо уезжать. Срочно. Алёшу и Сергея взяли, за домом вашим слежка. Помните, говорили о том, что вы хотите учиться в Париже?

— Да.

— У вас есть деньги?

— На год хватит.

— Поезжайте, я достал вам рекомендательные письма к ректору Школы изящных искусств. Уезжайте, Аркаша, мало ли что… Только спокойнее, не волнуйтесь, мы с вами в Париже встретимся.

Щеголеватый пристав с гвардейскими усами протягивает ему заграничный паспорт.

— А позвольте полюбопытствовать, господин Харлампиев, что заставляет вас, студента-выпускника Училища живописи и ваяния, уезжать в Париж?

— Я, господин капитан, еду продолжать образование в Школу изящных искусств.

— Значит, у вас есть средства или… — пристав глубокомысленно проводил пальцами в воздухе.

— Нет.

— Ну что ж, добрый путь, — офицер недоуменно развёл руками.

А потом был Брестский вокзал, и крик паровоза, печальный и резкий, и к чувству радости от скорой встречи с Парижем примешивалась боль за тех, кто остался в Москве.

Поезд набирал скорость…

СОЛНЦЕ НАД КРЫШАМИ

Раньше всего солнце приходит сюда, под крыши, в мансарды. От него невозможно спрятаться, оно занимает всё окно. Значит, пора вставать. Аркадий никогда не просыпался так охотно, как здесь, в Париже. Здесь не чувствовалась обыденность бытия. Не было ощущения ненужности, когда заводишь часы на новые сутки.

Правда, у Харлампиева давно уже не было часов. Заложены. Увы, не хватало денег. Но разве это главное! Ведь из окна его комнаты был виден Париж. Крыши, море черепицы, похожей на зыбь, струйка дыма и Эйфелева башня.

В комнате умывальник, кровать, стол, скрипящие стулья, шкаф, ровесник якобинцев, и мольберт. И главное, красок много. Значит, можно работать.

Солнце сбрасывало его с постели. Часы были не нужны. Лёжа, он безошибочно определял время. Если солнце в правом верхнем углу окна, значит, скоро шесть. Гимнастика, недолгий туалет, и он бежит вниз по лестнице.