Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника Страница 6

Николай поднялся, но генерал остановил его:

— Одну минуту… Еще одно. Я должен вам сказать о людях. Будут у вас и местные комсомольцы и эвакуированные из западных областей, но будут и бывшие из лагерей. Сложный и нелегкий народ. На них обратите особое внимание и, главное, проверяйте на каждом шагу. Впрочем, если найдете правильный подход, гору свернуть можно.

Николаю вспомнился ночной разговор в гостинице, он понимающе кивнул.

— Ну, я наговорил вам сейчас об одних трудностях, так вы не теряйтесь: в жизни все бывает трудно — и предельно просто… И еще давайте условимся. По графику вы должны опробовать первую скважину в конце июня. Но это график, инженерная арифметика. А мы вот здесь, с глазу на глаз, давайте договоримся на партийный срок. А?.. В общем, жду вас на доклад месяца на полтора раньше, и обязательно с хорошими результатами. На поддержку можете рассчитывать. Хорошо? — Он улыбнулся и крепко, обнадеживающе пожал руку Николаю. — Желаю успеха, Николай Алексеевич! Сейчас зайдите к нашему главному геологу. Я позвоню Штерну.

— Андрею Яковлевичу?! — воскликнул пораженный Николай.

— Да. А что?

— Ничего… — пробормотал Николай. — Я учился по его учебнику. Я не знал, что профессор здесь…

— Здесь много интересного люда. Не удивляйтесь.

Через час Николай вышел от главного геолога.

Разговор с генералом, а потом с главным геологом — видным нефтяником страны — не столько прояснил Николаю будущую работу, сколько насторожил и взволновал. На комбинате не хватало специалистов, на инженерных постах сплошь и рядом орудовали практики. Можно было поэтому понять генерала, назначившего его, молодого инженера, начальником отдаленного участка, на самостоятельную и, несомненно, ответственную работу. Но оттого, что все легко объяснялось, не становилось легче. Давняя надежда — поработать под началом опытного специалиста — не оправдалась. И опасаться приходилось не за себя — Николай думал о том деле и тех людях, которые, еще не зная его, уже ждали, надеялись на него.

«Хватит ли тебя, Горбачев, на это?» — с грустной усмешкой подумал Николай, захлопнув за собой дверь главного геолога.

В коридоре, около отдела кадров, неожиданно столкнулся с Федором Ивановичем.

— Эге! — закричал старик, устремившись к Николаю. — И ты здесь, сынок? Здорово! Вот, понимаешь, воистину тесна земля наша! Неспроста подружились!

Они подошли к окну в конце длинного коридора.

— У меня и направление сюда было, а вот вы как? — спросил Николай.

— Комбинат-то у них, как я вижу, по площади целая Бельгия с Голландией! Дочка в этой системе и работает, только на шахтах, — объяснил старик. — А я-то приехал, да не вовремя: она совсем уж в дорогу собралась. Новый участок какой-то ударный. Кто похитрее, те не очень стремятся на голое место. А она вызвалась добровольно. «Дня три, говорит, побуду с тобой, а там оставайся в квартире с газом, и до свидания!» А на черта он мне, газ, если без дочери?

— А когда она собирается на Пожму?

Старик удивился, что Николай правильно назвал будущий адрес дочери:

— Вот-вот, верное дело — Пожма! А я позабыл это мудреное название. Недели через две обещают амбулаторию дать, но она-то уже собралась.

— Так вы не пускайте ее до назначенного срока, а потом отправляйтесь вместе, жилье к этому времени приготовят. Чтобы без разлуки, — посоветовал Николай.

— Мне-то что там делать? Тоже гигиеной заниматься?

— Да ведь вы металлист! Как же так — что делать? — И добавил, вконец ошарашив старика: — Приезжайте! Через пару недель буду ждать. Я тоже туда направлен, на Пожму.

— Тоже? Зачем?

— Бурить. Нефть и газ искать.

Они распрощались «до скорой встречи»…

Огромное здание комбината выходило на широкую белую площадь. Утром площадь была пустынна, зато сейчас к управлению непрерывно подъезжали и приходили люди, торопливо вбегали в подъезд, будто подгоняемые крепким морозом, а потом так же торопливо и озабоченно расходились и уезжали во все стороны. Оживление было словно у крупного войскового штаба.

Тыл работал.

Николай постоял на высоком крыльце, полюбовался городом. Со всех сторон наступала угрюмая, засыпанная снегом лавина тайги. Она и звала и предостерегала человека.

«Что ж, — с чувством тревоги и решимости подумал Николай, — послезавтра едем…»

3. НОЧНЫЕ ВСТРЕЧИ

Тишина…

Мертвая тишина в лесу. Замерли до весны бурые нахохлившиеся ели, сплетаясь лапами в сплошную, осыпанную ледяными иголками чащобу. А на земле — выпирающий из-под сугробов бурелом, валежник, вздыбленные корневища.

С осени снег рыхлый, пушистый, долго лежит девственно нетронутым, как будто в день снегопада. На ослепляющей белизне его золотистые брызги опавшей хвои, птичья прошва, замысловатые цепочки звериного следа… Но временами сюда, в таежные глубины, с шумом прорывается из тундры ледяной ураган-полярник. Несет целые горы не успевшего задержаться в кустарниках снега, рвет мерзлое оперение ельников, сбрасывает щедрыми пригоршнями кедровые шишки, гнет и ломает хрупкие березовые ветки.

И тут же, вблизи, из зарослей чернолесья, поднимаются к суровому небу вершины красавиц лиственниц. Ветви их изломаны, выкручены в суставах тем же бесшабашным ветром, обсечены морозами, но они сильны, они уверенно ждут своей поры.

Падают крест-накрест в бурелом елки, гибнут в стужу белые березки, а северные лиственницы год от года набираются силы, наливаются железным звоном, обрастая все новыми и новыми кольцами прочной красножилой древесины.

По весне в чаще заснуют глухари, заворкуют тетерева на токовищах, шелохнется лес после долгой, восьмимесячной спячки…

Так изо дня в день, из года в год — сотни лет — живет дикая, нехоженая тайга. Вдали от людей, в обомшелой глухомани, скользит темно-коричневый соболь, серебристая белка стаскивает в уютное дупло отборные кедровые орехи, бесшумно петляет по свежему снегу чернобурка и важничает у водопоя древний, бородатый лось с крутыми ветвистыми рогами…

В низовьях угрюмой, темноводной речки Пожмы разбросалось по сосновому урочищу глухое старинное село Лайки. Бревенчатые избы с тесовыми кровлями спустились к самой воде. Над узкими проулочками торчат из сугробов верхушки жердевых изгородей, со всех сторон лес да лес…

Поблизости есть еще две деревушки, тоже Лайковского сельсовета, — так то еще большая глушь. А кругом на сотню километров ни души. Север!..

Живут здесь коми — рыболовы, лесорубы и первостатейные охотники. Косят горбушами, едят слабопросоленную семгу и хариуса «печорского засола», носят меховые совики и малицы да расписные унты, или, по-местному, тобоки. Но говор тут не вычегодский и не сысольский, да и в обличье иной раз легко ошибиться.

В здешней замшелой деревушке встретишь вдруг этакого былинного добра молодца — косая сажень в плечах, с белокурыми, льняными кудрями. Ни дать ни взять, внук самого Добрыни Никитича! А то проплывет в короткой шубейке, с коромыслом волоокая лебедушка — коса до пят, горделивая осанка, будто посадская стрельчиха.

Так оно и есть. Бородатые ушкуйники — голь перекатная — в кою-то пору метнулись сюда из Новгородской земли, не желая испить счастливой нови под высокой рукой государя Ивана Грозного. Часть из них осела в низовьях Печоры, обосновав русское село Усть-Цыльму (там до сих пор бабы на собрания ходят в бисерных кофтах и кокошниках), а другие смешались с лесным народом, переняли язык и обычаи, затерялись, как в воду канули. А обличье древнее нет-нет да и выдаст.

Война выбрала и отсюда парней и мужиков. Голодно и неуютно стало в заснеженной до крыш деревушке. Председатель колхоза — солдатка, а комсомольский вожак — девчушка девятнадцати лет. Так и маются.

В понедельник позвонили в правление из района по срочному делу. Председательша, грудастая, крутобедрая Прасковья Уляшова, вызвала секретаря комсомола Катю Торопову:

— В райком тебя. Бери лошадь, да чтобы к сроку! Дрова надо возить, навоз…

И залюбовалась девчонкой. До замужества и сама тоже такая вот была, люди помнят, — не тонка, не наливиста, в стану крутой выгиб и грудь клинышком вперед, самая стать. На висках волосы, те, что в косу не поместились, будто для забавы либо из озорства сами по себе завились в змейки — по одной с каждой стороны. В глазах северное сияние трепещет, — еще не натерпелась, значит, от жизни-то… Даром, что хлеба маловато, в ступах одна мякина, зато молодости еще много. Эх, жизнь!..

— В какой райком-то? В твой или в мой? — уточнила Катя.

— Комсомола, ясно. Чего это тебя в партию позовут? Тоже вздумала!

Верхом на косматой лошадке, натянув поверх короткой шубенки тяжелый олений совик, где по тракту, а где по лесной извилистой тропе, Катя отправилась в районный центр — двое суток пути. В дороге тщетно ломала голову: за какой надобностью вызывали в такую даль? Дела у нее шли не хуже, чем в других селах, девчата старались заменить в колхозе фронтовиков и маялись до слез, но справлялись.