Эрик Ханберг - Ржаной хлеб с медом Страница 6

Атвар Иннис все понимал. Он был не дурак и заботился не только о коровниках и загородках для свиней. Но руки были коротки. Хотелось скорее привлечь людей. Впрочем, люди шли. В том числе и специалисты. Всех манила перспектива проявить себя, начать с целины.

Полная сил, как бутон, готовый распуститься, пришла Агия Лангседен, набравшись в Булдурском техникуме знаний по декоративному садоводству.

Председатель при знакомстве не сулил легкой жизни. Скорее, наоборот, словно родниковой водой окатил:

— Сперва мы должны выжать из земли зерно, из соска молоко. И пустить консервный цех. Без золотой жилы нам не сделать рывка — потащимся, как сани по гравию. Надеюсь, ты это понимаешь. Поэтому: даю тебе полную свободу, делай что хочешь и как можешь Я в твои дела вмешиваться не стану. Палки ставить в колеса не намерен, за руку водить — тоже.

На летучке специалистов Атвар Иннис представил ее:

— Цветовод-декоратор. Прошу любить и жаловать в пределах наших возможностей.

Центр был раскопан и завален мусором. Будто там сатана кувыркался.

«Любить и жаловать в пределах наших возможностей». И ничего конкретного. Бульдозер ходи вымаливай, автомашину — выклянчивай. Всегда находится деле поважнее. Деревья, кусты, цветы подождут. Вокруг ли́ванских домиков легче народ поднять. Хозяева худо бедно заинтересованы прибрать свое жилье. А из общего дома утром разбегутся во все стороны, а вечером юркнут каждый в свою нору. Не достучишься.

В городском доме друг друга не знают, хотя изо дня в день топчут одни и те же ступени. На селе о соседе известно все, даже чуточку больше, чем надо. Вроде жильцам должно быть неловко друг перед другом. Но ни в подъездах многоквартирных домов, ни во дворах не увидишь хозяйского отношения к общему жилью. Будто под одной крышей собрались временные попутчики. Хотя сообща могли бы и украсить свой дом, и посадить цветы, кусты, деревья, как в самом лучшем парке. Особенно когда под боком дипломированный консультант. Но роптать вслух Агия не смела. Наслушалась от сокурсников, как им живется в других хозяйствах, даже утешала их:

— У меня ведь тоже по-всякому бывает, но в общем — грех жаловаться.

В конце концов председатель и другие специалисты тоже искали, тоже обивали пороги, доказывали. Были рады, когда удавалось что-нибудь выбить. Неужто Агии все должны подносить на блюдечке, раскатать в центре озеленение, будто ковер, так что самой осталось бы только отщипнуть лишнее и подключить распылитель.

У Агии дело двигалось. Но, человек с размахом, она хотела все сразу: привести в порядок остатки старого баронского имения, напустить в высохшие пруды воду и одновременно озеленить в духе времени ту часть центральной усадьбы, которая еще только воздвигалась.

Она без устали могла ходить по поселку, снова и снова лазить по местам, которые все обходили стороной, где властвовали крапива с чертополохом. Вычитанное в книгах требовало применения. В голове вертелось: элементы пейзажа следует умело сочетать с жилой и производственной зоной… Уличная сеть должна организовать застройку композиционно, функционально и пространственно… Извилистые улицы… Принцип цветущей растительной перспективы… Движение по таким улицам открывает взгляду новые фасады зданий, кварталы, акценты, формы…

И вдруг в такую минуту:

— Позволь, прелестная садовница, немножко пройтись с тобой.

И, как правило, это один их тех, кто мчит на своей машине напрямик: не ставя ни во что ее тропинки, дорожки, не говоря уже об углах газонов.

Агия была против нагромождения камней в этих многострадальных местах. Но поскольку нежная зелень не в силах была пронять сердца людей техники, пришлось пойти против собственного принципа. И в центре всюду на перекрестках навалить большие и малые камни. Такие, чтобы водителям, сидящим за баранкой, волей-неволей пришлось бы их объезжать. Некоторые называли кучи декоративным элементом и хвалили Агию за выдумку. Куда больше ее порадовало бы, если б люди замечали хрупкую зелень, цветы и ряды высаженных кустов. Но видели почему-то только камни. Агия надеялась, что настанет день, когда искусственные ограды можно будет убрать. Надеялась, что со временем мужики научатся обращаться с тракторами, комбайнами и машинами так же осторожно, как с лошадьми, которых пацанами водили по борозде, следя, чтобы те не оттаптывали им босые ноги и не наступали на ботву.

А так вообще — грех слезы лить. Жить было можно. То, что она сделала, за что принялась, замечали даже те, кто обычно ходит задрав нос. Сказать по правде, мужики были не злые, не ленивые, только пораспустили языки да ходили больно развинченно.

Гадкие ямы и кучи покрылись корочкой чернозема, а затем и травкой. Стали смотреться настолько естественно, что казалось — так было всегда.

К тому времени, когда в крупных многоэтажных домах, что строились три года, отделочные работы подходили к концу и двери все чаще стали распахивать будущие жильцы, Агия успела кое-что и прибрать, и пригладить, и даже воткнуть в землю саженцы будущей красы.

Когда радость новоселья бьет ключом, всяк смотрит, как бы подъехать поближе, чтобы удобней было перетащить в дом вещи. Хоть стой рядом с хворостиной, все равно что-нибудь растопчут, сломают. Агия это понимала и прощала. Настоящие переживания начались чуть позже, когда дома наполнились жильцами.

В многоэтажки перебрались семьи из четырнадцати старых хуторов. Большая часть — из жилищ, которые давно сопрели и развалились. Тот, кто живет перелетными настроениями, на крышу поднимается редко. Лишь когда уже льет на голову. Люди ждали, когда к их жилищам вплотную подберется мелиорация и центр магнитом вырвет их из гадючников, где все кругом заросло, а дороги превратились в сплошные колдобины.

Новые жильцы радостно обегали новые квартиры, раскручивали краны, пробовали душ, включали газовые плиты и, как косули на льду, ощупывали ногами гладкие полы. Все казалось удобным, сподручным до тех пор, пока не привезли вещи. Комнаты и коридоры наполнялись барахлом, вещи громоздились одна на другую, мешали. Достаток вламывался в дома через окна, через двери.

Самая большая беда была с собаками. В каждом крестьянском дворе есть свой сторож. В ином целых три: цепной, дворовый и комнатная такса — верные друзья, а куда их девать? Бросить нельзя. Этого не позволяет совесть крестьянина. Вообще-то в каждом местечке имеется человек, к которому прибегают, если у хозяев не поднимается рука убить дорогое существо. Утопить котят, щенят — это еще туда-сюда, но лишить жизни старого коня или собаку, которые с доверием смотрят тебе в глаза, — на это не способны даже мужики с железными нервами.

В тот день Фредис, обиженный богом человечек, не чуравшийся самой грязной работы, видно, куда-то отлучился. Отстрелять собак пригласили охотников. У них, дескать, и глаз натренирован, и рука набита на ликвидации бродячих животных.

Охотники заявили, престиж, мол, не позволяет им стрелять в привязанных на цепи. Пусть хозяева отвяжут их и полюбуются, как те упадут замертво после первого выстрела. Десять псов и в самом деле остались лежать. А по трем пришлось палить трижды-четырежды. Один, наполнив полмира жутким воем, все же увернулся и удрал в лес.

В тот день в старых яблоневых садах, по обочинам канав закопали джеков, джери, лацисов, рыжиков и бобиков. Хозяева, еще вчера ласкавшие любимцев, успокаивали себя:

— Куда в городском доме девать собаку? Был бы свой дворик, другое дело.

Восемь сторожей хозяева все же забрали с собой в многоквартирное жилище. Таксы сразу вписались в городской уют. Но бывшие цепные псы кидались из комнаты в комнату, прыгали чуть не до потолка, чтобы поймать муху. В благодарность за освобождение от цепей с медвежьей неуклюжестью клали лапы хозяевам на плечи, едва не сбивая их с ног.

Цепные чудища, что захлебываются от лая и готовы разорвать незнакомца в клочья, отпущенные на свободу, — на людей даже не смотрят. Обычно таких с цепи и не спускают, чтобы знали свои обязанности. Говорят, у побывавшего на воле пса портится нрав. Посаженный снова на цепь, он якобы ярится пуще прежнего, но причиной тому не бдительность, а жажда неизведанного, которую успел познать за час-другой на свободе.

Именно с такой сторожевой собакой въехал в многоквартирный дом землеустроитель Илгмар Луксис. Его позиция по этому вопросу не оставляла сомнений:

— Бросить сразу две святыни — колодец и собаку — грех. Забрать с собой колодец, как вы сами понимаете, я не мог.

Илгмар Луксис был слаб на язык, каждый свой шаг сперва обосновывал. Частенько чтобы просто поболтать. О собаке и колодце вроде бы со смешком. Чтобы не выглядеть сентиментальным. Человеку, родившемуся и выросшему на деревенском хуторе, трудно разом перечеркнуть свое прошлое. Наверное, это понимал и председатель Атвар Иннис, которого все считали заклятым рационалистом. Не кто иной, как он положил начало традиции: оставлять на месте хутора купу деревьев или хотя бы одно дерево. Чтобы человек спустя годы мог показать своим детям и внукам: