Виктор Крюков - Свет любви Страница 6

Желтый испугался. Что там ни говори, а Корнев и Пучкову доложит. За нечестное отношение к службе и на комсомольском собрании пропесочат, а главное, очередных увольнений в город лишат. И если это случится, Аджемал наверняка перестанет его ждать и опять помирится со своим пузатым женихом. Упускать эту красивую девушку никак не входило в его расчеты. Он взмолился:

— Поверьте, товарищ старший сержант, больше этого не будет.

«Теперь я его прижму!» — подумал Корнев и сказал:

— Принеси дефектную ведомость.

Желтый принес рабочую тетрадь, где было указано, что надо сделать на машине, чтобы она была готова к полету.

— Я сейчас распишу тебе по дням весь план восстановления машины. Не уложишься в сроки — пеняй на себя. Но если поднажмешь и закончишь — это будет твоим оправданием.

— Хорошо! — обрадовался Желтый.

К удивлению комсорга, самолет был восстановлен Желтым за очень короткий срок. Когда Корнев осматривал его, Желтый сознался, что торопили его не только долг, но и любовь, и он поэтому «жал на всю железку». «Ах, вот в чем дело», — подумал Игорь и, как всегда, сдержал свое слово. Он давно пришел к мысли, что для того, чтобы заслужить авторитет, надо уважительно относиться к подчиненным и никогда не бросать слов на ветер.

Глава четвертая

Каждый вечер старшина эскадрильи Евгений Иванович Громов приходил на стоянку в определенный час. Он был, по словам Еремина, точен, как АЧХО — авиационные часы с хронометром. Дежурные по стоянке, увидев его, иногда заранее подавали предварительную команду:

— Эскадрилья! Кончай работу! Приготовиться к. построению!

Сегодня была суббота. В этот день распорядок дня обычно выполнялся с такой точностью, что даже самый строгий ревнитель порядка не сделал бы замечаний. Но теперь технический состав стал задерживаться и в субботу.

Когда Громов пришел на стоянку, слышался рокот опробуемых моторов, звон гаечных ключей, шуршание чехлов, хлопки капотов, плеск горючего, с силой врывающегося из заправочных пистолетов в горловины самолетных баков. На краю стоянки Громов заметил учебно-тренировочный самолет ЯК-18, который в авиационном быту именовался «яшкой». «Кто-то прилетел, уж не генерал ли, — подумал Громов. — Ничего, пусть прилетает хоть сам главком ВВС, у меня в лагере он найдет только порядок».

Около «яшки» ходил кругом, вворачивая в землю швартовочный штопор, высокий человек в комбинезоне. Громов подошел к нему.

— К нам? — спросил старшина.

— Как будто! — ответил механик. Он был молод и круглолиц. Узкие черные усики казались приклеенными. — Вот выписка из строевой. Поставьте на довольствие.

Механик подал Громову листок.

— Надолго, товарищ старшина Князев?

— Как батя захочет.

— А он здесь? — живо спросил Громов.

— Да. Часа два, как мы прилетели.

— Спасибо, что предупредили. Где он сейчас?

— Осматривает старт. Между прочим, он и ночевать здесь будет. С сыном прилетел...

— Еще раз спасибо.

Громов козырнул и пошел вдоль стоянки, внимательно осматривая, как лежат под крыльями капоты, лючки, ведра, и досадуя, что генерал прилетел неожиданно.

Начальник летного училища был прямой противоположностью своего предшественника, тоже генерала, приезжавшего не иначе как после предупреждения да еще и с целой свитой. Громову всегда хватало времени, чтобы навести в лагере надлежащий блеск, и генерал и его окружение всегда восхищались порядками в эскадрилье. А если генерал замечал какие-либо недостатки, сразу же отдавал приказания, которые «брали на карандаш» начальники медицинской, материально-технической службы или кто другой из «свиты» и все, что от них зависело, делали после наездов немедленно. Однако такие наезды были редкостью, их ждали, к ним готовились, как к празднику, как к торжественному событию.

Новый начальник училища генерал Тальянов поломал эту традицию. Его зеленая «Победа» могла в любой момент выскочить из-за кукурузного поля и появиться у солдатской столовой или в лагере, а его серебристый «яшка» садился на учебных аэродромах даже ночью, когда с летного поля уже были убраны посадочные знаки и стартовый наряд почивал. Неожиданность эта заставляла командиров всегда держать подразделения в боевой готовности. Тальянов знал: объяви он о своем приезде заранее — результаты проверок будут лучше, а ему надо было выяснить действительное положение вещей...

Через полчаса Громов подошел к грибку дежурного по стоянке и скомандовал:

— Эскадрилья! Становись!

В строй с левого фланга встал и старшина Князев. Когда колонна механиков, обутых в тапочки на мягких подошвах (чтобы не царапать обшивки самолетов), вышла на дорогу, ведущую к палаткам, Громов воскликнул:

— Эскадрилья! Стой!

Он подошел к Князеву и сказал негромко:

— Станьте по ранжиру. Направляющим.

— Направляющим я не умею...

— Станьте!

Князев вышел на правый фланг. Колонна тронулась. Та шеренга, где шел Князев, стала раскачиваться на ходу и выбиваться из общего ритма.

Впереди показались незнакомые Громову офицеры. Старшина скомандовал:

— Тверже шаг! Раз-два-три! Раз-два-три!.. Эскадрилья-яя! Руби!!!

Громов забежал к голове колонны и стал присматриваться к тому, как идет Князев.

— Вы совершенно разучились ходить в строю. Тверже, тверже ставьте ногу!..

— Меня тренировали, но сколько со мной ни бились, ничего не вышло. Такой я от природы. Меня всегда поэтому ставили на левый фланг, чтобы другие не сбивались.

— Ничего! Я научу! И прекратите в строю разговоры!

Колонна подошла к палаткам.

— Р-разойдись! Строй рассыпался.

— Старший сержант Корнев! — позвал Громов. — Пусть механики помоются, потом отведете их на ужин. А я займусь индивидуальной строевой подготовкой с прикомандированным. За это время пусть увольняемые в город приготовятся к осмотру. Осматривать буду я.

Тренируя Князева на дороге между лагерем и стоянкой самолетов, Громов подумал: «Любопытный экземплярчик». Даже тогда, когда Князев твердо ставил ногу, ступня его отъезжала назад, будто шел он по скользкому льду.

— Товарищ старшина, — засмеялся Князев, — меня из пехоты отослали учиться в техническую школу из-за этого. Ротный так и сказал: не одни строевики нужны армии... Когда я иду по снегу, след в два раза больше самой ступни... Папаша в чем-то просчитался.

Механики обычно были недовольны, когда старшина занимался с ними строевой подготовкой, подсчитывал шаг. И сейчас Громова удивила, даже обезоружила та легкость, с какой Князев отнесся к «штрафным» занятиям. Он видел, что перед ним не разгильдяй, а просто «хронический нестроевик», как мысленно окрестил он Князева. Старшина прекратил бы эти, видно, бесполезные занятия, если б не знал, что Князев — механик самолета самого начальника училища. Жить в ладу и даже дружить с людьми, которые по роду службы близки к высоким должностным лицам, было правилом Громова. Поэтому он не кричал на Князева, не выходил из себя, а, наоборот, то и дело давал ему отдыхать, разрешал курить, а сам в это время стремился показать, как надо ставить ногу, как откидывать руку, как надо делать повороты на ходу, полагая, что Князев оценит это и при случае похвалит его генералу. То и дело Громов поглядывал на стоянку. Он с нетерпением ждал, когда появится генерал. Ему хотелось показать, что вот он, старшина эскадрильи, встретившись с нетренированным в строевой подготовке военнослужащим, сразу обратил внимание на этот недостаток и взялся его устранить. Желание Громова сбылось. Издали увидев генерала, идущего от стоянки с мальчиком лет десяти, он скомандовал:

— Шагом... марш!

Князев, кусая узкие усики, двинулся своим шатающе-скользящим шагом навстречу начальнику училища.

— Старшина-а... смирно! Р-равнение направо! — отрубил Громов, переходя на шаг невероятной четкости.

— Товарищ генерал! Проводится индивидуальная строевая подготовка с прикомандированным к подразделению старшиной действительной службы Князевым. Старшина эскадрильи старшина Громов.

— Вольно! — сказал генерал остановившись.

Наступила пауза. Ожидая похвалы, Громов глазами ел начальника училища, но генерал молчал не отходя. И, продолжая смотреть в его округленные глаза, в благообразное лицо, на котором, по мнению Громова, не было решительно никаких черт, свойственных боевым генералам, старшина при всем его благоговении к высокому званию начальника училища разочаровывался в его внешнем виде. В летной, шоколадного цвета куртке с молнией, в легких парусиновых сапожках, в синих бриджах, на которых почти не было видно лампасов, генерал казался совсем нестроевым. Громову, ревниво любящему и службу и армейскую форму, стало прямо-таки не по себе.

По специальности генерал-майор Тальянов был летчик-инструктор-методист. Длительная служба в методическом отделе училища и особенности этой профессии наложили на него отпечаток. В нем было что-то от пожилого ученого, педагога, но ничего — от бравого, молодцевато подтянутого генерала, каким Громову хотелось видеть начальника училища.