Илья Дворкин - Взрыв Страница 6

Этот метод лечения давал замечательные результаты, и если его и приходилось применять, то преимущественно к людям в бригаде новым, не знакомым с местными порядками. Некоторым это не нравилось. Такие не задерживались, уходили. Театральным, злодейским шепотом говорили свирепые слова. Грозились показать Филимонову «кузькину мать».

В бригаде работали отнюдь не ангелы, да и сам Филимонов очень даже не прочь был пропустить стаканчик «проклятой», но только после работы. Тогда сдвигались в прорабке столы, пускали шапку по кругу, делегацию во главе с Зинкой посылали в магазин. На печке, сделанной из железной бочки, ловко жарили колбасу, сковородой служила промасленная оберточная бумага. Ах какая вкусная получалась колбаса — горячая, нежная и ароматная. Ну и, конечно, выпивалась водочка, но не до безобразия, а для веселости и душевного разговора.

Разговоры велись долгие, обстоятельные — про жизнь, про заработки, про детей, про семейные дела.

Треп и балаболство не допускались.

А кому выпивки не хватало, тот скидывался особо — на двоих, на троих или на четверых — в зависимости от жажды и финансовых возможностей. Но утолять свою жажду уходили уже куда-нибудь в другое место, чтоб не мешать неторопливой беседе других.

Нечастые, стихийные складчины сближали людей, и мудрый человек Филимонов понимал это и не считал за грех выпить со своими товарищами. А Балашов поначалу считал, что, если выпить с ними даже после работы, будет тогда умаление его авторитету.

Но потом он так думать перестал, потому что стал умнее и понял — если авторитет имеется, человеческими, невредными поступками его не уменьшишь и не расшатаешь, а даже наоборот. А уж если нету, тут хоть головой об стенку бейся, изображай из себя рубаху-парня или позволяй каждому хлопать запанибрата себя по плечу, авторитет от этого не народится, а выйдут одни усмешки да подмигивание за твоей спиной. Одним словом, позор и горькие слезы.

Строили огромную водопроводную станцию, а все подземные коммуникации, все эти бесчисленные всасывающие и напорные, чугунные и стальные, огромные полутораметровые И малые в четыре дюйма водоводы, прокладывала бригада Филимонова, а значит, и он — Балашов.

Он тогда не научился еще говорить такие, допустим, слова: «В этом месяце уложил столько-то метровой стали», что означает на нормальном языке: бригада уложила стальные трубы диаметром тысяча миллиметров.

Но тут есть еще одна тонкость: «Я уложил!» И все мастера и прорабы так говорят. Я — хозяин. Я отвечаю. Потому — «Я уложил». И никто не спорит, так оно и есть.

Иногда только какой-нибудь языкатый трубоукладчик, какой-нибудь Федор Елизаров, лукавый человек, спросит скоморошьим голосом у бригады:

— Кто умеет, тот делает — это нам, Елизарову, вполне понятно, а вот кто не умеет, братцы, тот-то что?

И братцы хором из траншеи:

— Ясно что — командует.

И довольны. Это шутка такая. Называется — юмор. Обижаться не полагается.

Тот же Федор пока делает свою работу руками, а через два года окончит вечерний техникум и станет делать головой, будет он тогда ИТР — техническая интеллигенция.

Конечно, Балашов попал на стройку не совсем уж несмышленышем.

Были у него летние практики всякие: учебные и производственные. Но там было все не так, там все будто понарошку происходило. Дело он видел не изнутри, а снаружи.

Будто одни люди, допустим, вкалывают — хребет трещит, а другие (очень, кстати, нормальные, совсем не тунеядцы) ходят вокруг — руки в брюки, поглядывают и ума набираются.

Правда, была у Балашова одна практика, где он впервые почувствовал, что может что-то, что он работник, какая-то величина на земле, а не круглый нуль, школяр, студентик, которого всерьез никто не принимает.

Начальнику отдела хотелось быть решительным. Он встряхивал узенькой, сухой, как дощечка, ладонью Санькину руку, и вчерашний разговор повторялся слово в слово:

— Какой курс?

— Третий.

— Прекрасно! Мне люди во́ как нужны!

Начальник пилил ладонью-дощечкой горло — показывал, как ему нужен Санька: позарез!

Потом он вскакивал, куда-то убегал, снова появлялся — маленький, решительный, ужасно озабоченный. Металлическим голосом отдавал распоряжения подчиненным — трем женщинам: старшему инженеру, просто инженеру и технику.

Санька сначала все перепутал. И не мудрено — поди догадайся, что щекастая девчонка с белесыми ресницами, которая поминутно глядится в зеркальце, делая при этом гордое лицо, — старший инженер. А две солидные тети: одна, помоднее, — просто инженер, другая, попроще, — техник.

Каждый раз, появляясь в отделе, начальник кивал Саньке. Кивок был чуть-чуть извиняющийся и в то же время очень решительный. Он показывал, что начальник все помнит, вот-вот освободится от неотложных дел и займется судьбой Саньки.

Потом обязательно начинались разговоры по телефону. Начальник с кем-то ссорился, кому-то грозил. Потом он исчезал. Насовсем.

Белесая девчонка — старший инженер, — отрепетированно приподнимая бровь, сообщала об этом Саньке, и он шел домой.

Забавная получалась практика.

На четвертый день начальник понял, что ему не отвертеться. Хочешь не хочешь, а делать что-то надо.

Он взял Санькину путевку, повертел в руках и с безнадежностью убедился, что Балашов студент третьего курса, направлен на производственную практику в железнодорожный отдел водоснабжения.

Начальник зачем-то потер пальцем солидную круглую печать на последней страничке. Лицо у него стало скучное.

Санька сидел на высокой чертежной табуретке нахохлившийся и злой. Ему было стыдно. Он понимал, что это глупо. Но ему все равно было стыдно. Будто он что-то выпрашивает.

Он поминутно поправлял очки и каждый раз, поправляя, стыдился их. Очки были круглые, в рябенькой оправе — ужасно старомодные. И пострижен он был как-то по-дурацки — на голове торчали рыжие клоки.

«Фулуалеа — Перья Солнца», — сказала про него подруге очень симпатичная девчонка в троллейбусе, и обе фыркнули. Смешливые такие девчонки. Тогда это даже понравилось Саньке. Несколько раз повторил он красивое слово — «Фулуалеа», и «Перья Солнца» было не хуже. Не «Рыжий, рыжий, конопатый, убил бабушку лопатой», а «Перья Солнца». «Славные девчонки», — подумал Санька.

Но теперь он вспомнил, что так звали какого-то подонка из рассказа Джека Лондона. Этого Фулуалеа в конце рассказа побили дохлой свиньей.

«Хорошенькое дело! Ну свиньей-то здесь меня не побьют», — подумал Санька.

Он поелозил по сиденью и сбоку, как воробей, взглянул на начальника.

Тот сидел где-то глубоко внизу, вдавленный в кожаное кресло, и тоже рассматривал Саньку. Санька потихоньку удивился — глаза у начальника были совсем круглые, как гривенники, и почти такого же цвета. Потом начальник устало улыбнулся и спросил совсем не бодреньким, а просто человеческим голосом:

— Куда ж тебя девать?

И от этого вопроса, от непривычного, неметаллического голоса Санька вздрогнул, растерялся и глупо сказал:

— Да мне все равно... Я не знаю... Куда-нибудь...

Тетя помоднее, просто инженер, весело предложила:

— Павел Александрович, а что, если ему паспортизацией станций заняться?

Павел Александрович выкарабкался из кресла и снова стал решительным начальником. Голос его зазвенел:

— Обрадовались, Вера Павловна? Перекладываете свою работу на могучие молодые плечи?

Вера Павловна кокетливо улыбнулась, а Санька невольно повел худыми, острыми плечами. Павел Александрович похлопал ладонью по путевке и сказал:

— Решено! Только оформиться придется слесарем. Единственное, что есть по штату. Но, — он поднял палец, выдержал многозначительную паузу, — работа будет инженерная! Ответственная работа.

Обстановка была торжественная. «Посвящение в рыцари Медного Крана», — подумал Санька, но хихикнуть не посмел. На него глядели серьезно и, как ему показалось, с надеждой.

Вера Павловна оказалась тетей себе на уме. Санька это понял в первый же день работы, когда, перемазанный и усталый, вылез из девятого по счету колодца. В этих колодцах находились водопроводные задвижки. Их надо было осмотреть и проверить, не текут ли.

К ужасу Саньки, все задвижки текли. Они прятались где-то под водой. Приходилось цепляться рукой за металлическую скобу, а другой шарить в воде — искать эту чертову задвижку.

Вода была грязная, стенки колодцев — в глине, а скобы ржавые. Санька появился в отделе в конце первого, рабочего дня мокрый с головы до ног, весь в рыжих пятнах, но с сияющими глазами и улыбкой до ушей. Он был хорош. Немая сцена удивления длилась довольно долго. Техник Темина даже потрясла головой, и Санька готов был поклясться, что она прошептала: «Сгинь! Сгинь!»

Первым, как и подобает, пришел в себя начальник. Он подошел к Саньке скользящей походкой и понюхал его. Пахло ржавчиной, по́том и энтузиазмом.