Евгений Чернов - На узкой лестнице Страница 6

— Что это за мерзкая железяка? — закричала она.

Он стоял рядом, выжидая момент, чтобы вручить ей упаковку хорошего лекарства «Бисептол» — пусть полечится как следует.

— Во-первых, это не железяка, а во-вторых, не мерзкая, как выразились вы. Это ваша помощница, это подставка под любую горячую вещь. Можете даже утюг поставить.

— Уберите ее немедленно. Вы слышите? Отнесите ее на кухню, в коридор, куда угодно.

— А напрасно!

Раиса Михайловна разволновалась; она хорошо переносила бестолковость детей, а взрослым… взрослым не прощала. Она встала у балконной двери, смотрела, как раскачивает ветер провисшую бельевую веревку, и представляла Раиса Михайловна на своем месте княжну Марью. Вот так же стоит княжна у открытого окна и с такой же, как и у Раисы Михайловны, болью думает о князе Андрее: сушит все-таки мужчин умственная работа. Раиса Михайловна не раз убеждалась: в женской душе мужчины совершенно не разбираются. Они судят по себе и не хотят понять, что у женщин-то все по-другому. Хорош психолог, приносит в дом женщины паршивую железяку и дарит ей, словно букет хризантем. Им только подарить, дальнейшее их не волнует, они даже не догадываются, бедной женщине ломать потом голову: а что они, мужчины, имеют в виду, делая тот или иной подарок. Любой пустяк, а уж тем более знаки внимания, женщины воспринимают чувствами. Женщина сильна своим особым женским эгоизмом, и это называется быть личностью. А иначе нельзя, иначе будет, как у Льва Николаевича: было за что ценить, не было за что любить.

— Болезнь совсем ослабила ваш организм.

— При чем тут организм… Мне хотелось бы знать, до каких пор вы будете носить в мой дом всякие болтики и шурупчики? Как видите, я прекрасно обхожусь и без них.

— Смотрите, какая смелая женщина.

На букетик цветов полку не повесишь и под холодильник не подложишь его, чтобы тот дребезжал не так звонко. И вот эти ее реплики лишний раз показывают несовершенство ее природы: полное отсутствие практичности. А она, когда стала задумываться, что же ее раздражает в Викентии Викентьевиче, уяснила, наконец, для себя: он несет в себе отпечаток среды.

Справедливости ради надо сказать: он в ней — несовершенство, она в нем — отпечаток обнаружили не сразу; поначалу все у них было как у людей. Познакомились они в читальном зале городской библиотеки. Раиса Михайловна забежала туда полистать иллюстрированные журналы, а Викентий Викентьевич — покопаться в справочной литературе. В кино ходили, бывали в Центральном парке культуры и отдыха. О себе рассказывали. У Раисы Михайловны оставался на всем белом свете единственный родной человек — мама в деревне. А у Викентия Викентьевича никого не было, воспитывался в детдоме. События они не торопили, проверяли надежность чувств. Загс, считали они, никуда не убежит. На счастье ли их, на беду ли, но шелестела тогда всеобщая молодежная дискуссия: загс — не старомодно ли это в век синхрофазотрона? На задорные письма в газеты отвечали почтенные ученые, они говорили, что не старомодно, и приводили цитаты из классиков. А кто сейчас читает цитаты? Могильщики загса и семейных отношений каркали как нельзя более кстати: они словно бы снимали квартирный вопрос. Молодые специалисты: психолог из НИИ и словесница средней школы жили тогда подселенцами в чужих семьях, занимали маленькие комнаты. А потом они прочитали открытое письмо какой-то женщины, которая рассказывала, как хорошо жить с мужем порознь, никакого тебе нижнего белья, никаких оскорбляющих душу постирушек. Каждая встреча превращается в праздник. Цветы и шампанское! Шампанское и цветы! Такое не может не запасть в душу, тем более что и Раиса Михайловна и Викентий Викентьевич считали себя людьми современными: она — без деревенских предрассудков, а он — без детдомовской ограниченности.

Викентий Викентьевич деликатно кашлянул.

— Может, выпьем вашего фирменного чая?

Раиса Михайловна вышла из задумчивости, отвернулась от балкона.

— Да, конечно… Я хотела вас, Викентий, угостить винегретом, но не успела. Вы так стремительно приехали. Вы что, на такси?

— С чего бы? Я еще утром сказал, что буду после работы.

— Да? Боже, все перепуталось.

И она пошла на кухню, высокая и стройная, и Викентий Викентьевич, следуя за ней, вдруг увидел белый волос в темных волосах. Но это был всего какой-то миг, и очень даже может быть, что ему показалось.

Фирменным чаем здесь назывался чай, приготовленный прямо в стакане, отдельном, заварочном. Вначале это было от спешки, казалось, что так быстрей, но потом понравилось; приятно было наблюдать, как расправлялись распаренные чаинки, медленно опускались на дно, исходя коричневым цветом, словно растворяясь. А со временем стало лень каждый раз мыть стакан, к старой заварке добавлялась новая, до тех пор, пока не приподнялся однажды над стаканом диковинный ноздреватый гриб. Вот и сейчас была такая же картина. Хозяйка умяла его столовой ложкой и перевернула стакан. И оттуда в посудину Викентия Викентьевича перебежала тонкая струя. Развели ее кипятком.

— Не могу отделаться от мысли, Раиса Михайловна, будто бы сам напросился на чай.

— Опять на любимого конька?

— Ну почему же… Если бы не эта паршивая собакенция, так и не узнал бы о вашей болезни.

— Хо-хо-хо, какая жалость.

— Хватит острить. Я, между прочим, любезная Раиса Михайловна, в последнее время не могу понять, есть ли вообще между нами какие отношения?

«Задал бы князь Андрей кому-нибудь такой вопрос…»

Читая «Войну и мир», Раиса Михайловна сделала неожиданное открытие: все люди разные, то есть это она, конечно, знала, но тут ощутила. Чувство было такое — будто подпрыгнула и встала на ступеньку повыше. А еще ей с некоторых пор стало казаться, что с десятиклассниками куда интересней, с ними есть о чем поговорить.

— Может, я перед вами вывернуться должна, как перчатка, или, допустим, как чулок, чтобы вы поверили в какие-то еще дополнительные отношения?

Лицо ее стало злым, на верхней губе собрались морщинки. Раисе Михайловне хотелось поскорей за книгу, а тут какие-то пустые разговоры: есть отношения, нет отношений. Даже трудно поверить, что беседуют два интеллигента; что бы Лев Николаевич сказал по этому поводу?

А Викентий Викентьевич, как только увидел эти ее морщинки на верхней губе, сразу же стал закругляться. Появление морщинок ничего хорошего в дальнейшем не предвещает.

— Успокойтесь, бога ради, никто на вашу независимость не покушается. Да-да… не покушается.

Викентий Викентьевич и свою гордость соблюдал. Ему вовсе не хотелось выглядеть так, словно оправдывается, поэтому он добавил:

— Между прочим, на следующее лето поеду в Болгарию на Золотые пески. Надо отдохнуть.

— Ее было за что уважать, ее не за что было любить…

— Не понял.

— А почему же это вы все должны понимать?

Викентий Викентьевич встал.

— Не забыть бы насчет собаки. Я консультировался: у этой породы постоянно слюни текут. А откуда у вас время ходить с тряпочкой? Это же нервы, любезная Раиса Михайловна, а нервы — штука оч-чень серьезная.

Он прошел в комнату, постоял у балкона. Раскачивалась на ветру веревка, по-прежнему надежными оставались крепления в бетонной стене. Викентий Викентьевич всегда, прежде чем уйти, проверял всякие мелочи, сделанные в этой квартире собственными руками, и это давало ему весьма острое ощущение сопричастности миру другого человека. Только последнее время до него стало доходить: отчего-то, где-то, как-то — правда незаметно еще, — но стал нарушаться привычный порядок вещей. Он подумал: «А могли бы общих детей иметь. Об-щих… Забавно…» И ему сразу же захотелось в свое сумеречное от северной стороны и никогда не мытых окон жилище. Постель всегда разобрана, в термосе не переводится крепкий чай, пусть не фирменный, как здесь, да зато такой, какой нравится. Нырнул под одеяло, раскрыл свеженький журнальчик, и будничная сиюминутная чертовщина тут же уносится прочь. И еще, что очень важно: младенец за стеной подрос, перестал плакать.

— Так я побегу, — сказал Викентий Викентьевич. — Надо бы к докладу готовиться. Доклад, понимаете ли, поручили.

И сам — за чемоданчик.

Раиса Михайловна, хоть и ждала с нетерпением этот момент, тем не менее вдруг оскорбилась. Ей показалось издевательством, что он уходит просто так. Впрочем, пусть катится!

С силой захлопнула дверь за ним Раиса Михайловна. Привалилась она к косяку, успокаивая дыхание. Дура, дура, что не взяла собаку. Подбежала бы сейчас собачка и лизнула бессильно опущенную руку. И оттого что ушел он просто так и собаку она не взяла, такая тошнота накатила, просто сил никаких.

И тут она увидела железяку.

Раиса Михайловна взяла ее с брезгливой осторожностью двумя пальцами и понесла к балкону.