Иван Лепин - Самый счастливый год Страница 6

7

Небольшое отступление.

Мы, мальчишки, любили вертеться около мужиков. Обычно на колхозном дворе возле кузницы они собирались — летом после работы. Курили, обсуждали деревенские новости, виды на урожай, трудные налоги, очередной заем и мировые проблемы, У кого из ребятни были отцы, те к отцам льнули, устроившись рядом или на коленях. А безотцовщина, вроде нас с Пашкой Серегиным, усаживалась в сторонке, за спинами мужиков.

Располагались на старых санях и телегах, нуждавшихся в ремонте, а то и просто на траве, если было тепло и сухо. Мужики почему-то нас не прогоняли, хоть наше присутствие явно сдерживало рассказчиков, и если кто-нибудь все-таки крепко выражался, его тут же одергивали: «Нельзя при детях-то…» А мы хитровато ухмылялись: и похлеще, мол, матюки знаем.

Преобладали на этих сходках воспоминания о недавней войне, разговоры про таинственную атомную бомбу. Недавно-де американцы испробовали ее над Японией, так сила у нее, писали в газетах, страшная: одним взрывом уносила тысячи народу.

— У нас, должно, тоже такая штуковина есть, — говорил конюх дед Степан.

— Должна быть, как не быть.

— Не позволють наши от какой-то Америки отстать. Не позволють, это уж как пить дать.

В конце четвертой четверти это случилось. Иван Павлович вошел в класс хмурый, озабоченный, растерянный какой-то и сбивчиво сказал:

— Наша ученица… Шишкина Галя… умерла… Сегодня занятий не будет… пойдем на похороны…

Галя жила с матерью и братом в ветхой избенке, босиком она ходила в школу дольше всех — до середины октября. Потом мы ее не видели, говорили, что заболела. И вот — умерла. От воспаления легких.

После слов Ивана Павловича меня охватила нервная дрожь. Я тоже ведь мог схватить воспаление, когда ослушался Дашу, и тоже мог умереть… (Впрочем, замечу в скобках, мое воспаление легких далеко от меня не уйдет. По весне, в пору половодья, я, не один раз промочив ноги, в конце концов слег, весь в немыслимом жару. Промедли Даша всего на сутки, сказал врач, не отвези меня в больницу, вряд ли бы я выжил.)

Не было виноватых в Галиной смерти, никто никого не осуждал: ни взрослые, ни мы, дети.

Не согласен, что не было виновных в Галиной смерти. Война, развязанная фашистами, тому виной (мы не одно десятилетие ощущали ее последствия). Она лишила нас самых необходимых благ, она разорила нашу страну, осиротила детей.

8

Мне бы с Вовкой Комаровым дружить: он хорошо учится. К тому же поведение у Вовки — лучше быть не может. Все четыре урока он сидит не шелохнувшись, а после уроков летит домой без оглядки. Вовка рад бы не бежать стремглав домой, на уроках или на перемене пошуметь, да боится, что Иван Павлович отцу нажалуется.

Отец же у Вовки — жестокий человек. За малейшую провинность порет. Да норовит не просто ремнем отодрать, а пряжкой.

Меня за провинности Даша тоже по головке не гладит. Тоже иногда мне достается, но не так, как Вовке. Ремня у нас дома нет, есть одна веревка, которой когда-то корову привязывали. Эту веревку я всегда куда-нибудь прячу, и если Даша вдруг решит меня проучить, то веревки, как правило, под рукой у нее не оказывается, За лозиной на улицу бежать? Я улизну. Тогда в ход идет рушник или тряпка. Я нарочно погромче визжу, будто меня режут, хотя мне вовсе не больно. Визг мой на Дашу действует расслабляюще, стегать она начинает легонько, принимается просто ругать. Но ругань стерпеть можно и молча, и я унимаюсь.

Случается, правда, что веревку Даша находит, и тогда — берегись. Сгоряча до синих полос на спине может отстегать.

Я пробовал, по настоянию Даши, сойтись с Вовкой и его дружками, но бесполезно. Скучно с ними: у них одни домашние задания на уме.

То ли дело с Пашкой Серегиным и Колькой Зубковым! Они учатся на двойки с тройками, и это их нисколько не тревожит. Из школы мы возвращаемся поздно, по дороге играем в чику. Если погода сухая, то играем на улице, а если дождь идет, то заходим к Кольке. Мать его работает свинаркой, почти целый день пропадает в свинарнике, а нам только это и нужно — полная свобода, что хочешь, то и делай.

Иногда в игру включается старший Колькин брат Егор (он учится в четвертом классе, причем в каждом классе сидел по два года).

Деньги у нас с Пашкой маленькие, но водятся. Нет, мы не крадем дома последние копейки, мы деньги добываем сами. Продаем в классе жмых, запасы которого у Пашки не тают. Кусок с ладошку — двадцать копеек, поменьше — пятнадцать, еще поменьше — десять. Чуть не весь класс грызет теперь Пашкин жмых. Губы и десны у многих кровоточат от твердого, как камень, жмыха, а грызут. Половину выручки Пашка отдает брату, немного — мне, за пособничество, остальные себе забирает.

Нынче вместо чики Егор взялся обучать нас игре в очко. Поначалу мы с Пашкой упрямились: «Не умеем, и ты нас легко облапошишь». Егор же уговаривал: «Не надоела вам чика? Вон штаны на коленках до дыр протерли. Садитесь, научу, тут несложно».

Переглянулись мы с Пашкой: была не была.

Сели за голый стол, Егор сдал по карте.

— Шестерка — шесть очков, — начал он объяснение, — семерка — семь и так далее; валет — два, дама — три, король — четыре, туз — одиннадцать. Понятно? Кто наберет двадцать одно очко — тот и выигрывает. Но можно и на двадцати остановиться, и на девятнадцати… Бойтесь перебора… Давайте пару раз невзаправду сыграем.

Игра показалась мне немудреной, здесь все, полагал я, основано на везении, и попервоначалу мне везло. И Пашке везло. Егор с Колькой, проигрывая, делали кислые мины.

У меня уже было около двух рублей, когда стал банковать Егор. Должно, от переживания за проигрыш он вдруг покраснел до корней волос.

Рубль десять стояло в банке, и я, осмелев, резво протянул руку за картой:

— Иду на все.

К моему тузу пришел король. Пятнадцать очков. Брать еще карту или не брать? А вдруг перебор будет?

У Егора десятка была. Пришла дама. Егор долго думал, мял в руках колоду, потом резко вытащил очередную карту — семерку.

Я отсчитал в ладонь рубль десять и небрежно высыпал монеты перед Егором.

Потом карты взял Колька, я подбил Пашку «идти на все», он меня послушался и тоже проиграл.

— Не везеть, — сказал я отчаянно.

Мы с Пашкой все больше входили в азарт, надеясь отыграться, а то и сколько-то выиграть…

Легко и просто обчистили нас братья Зубковы. Конечно, знай я, что карты у них меченые, ни за что не стал бы продолжать игру. А так — завелся.

— Мечи! — кричу Егору.

— У тебя ведь денег нетути.

— За пять патронов — пятьдесят копеек. Даешь?

Егор взглянул на потолок, подумал. Потом: спросил:

— Винтовочные?

— Винтовочные.

— Даю. Но! Ты мне приносишь четыре патрона, а пятый бросаешь в школьную плитку.

Я в изумлении вытаращил глаза. Это как — патрон в плитку?! А вдруг пуля сквозь кирпич в кого-нибудь из ребят угодит? Нет-нет, я на это не пойду.

— Соглашайся, — толкает в бок Пашка. — Мы во время перемены патрон в плитку бросим.

Может, прав Пашка: на перемене Иван Павлович всех выгоняет на улицу — просвежиться, тогда и…

— Договорились, — решительно стукнул я по столу.

…Он, видимо, подошёл к хате Зубковых через огород по жиденькой тропке. Зайди он с улицы, мы бы его заметили: на окнах не было никаких занавесок.

Двери в сенцы он открыл неслышно, потому-то неожиданно возник на пороге хаты. И именно в тот момент, когда я, проиграв, безутешно, просто так тасовал карты.

Мы с Пашкой первыми заметили его, и я, не растерявшись, сунул карты под себя. Братья же — Егор и Колька — сидели спинами к двери, и Егор сказал:

— Давай в дурачка срежемся, и по домам.

В это время Иван Павлович и поздоровался.

Я обмер: однажды он застал меня курящим, теперь — играющим в карты. Тогда он простил мой проступок, а теперь?

Братья испуганно оглянулись и одновременно, словно по команде, прикрыли ладонями пирамидки своих монет.

— Чья берет? — шагнул к столу Иван Павлович.

— А мы не играем, — нагло врал Егор (ему легко врать: не его ведь учитель пришел).

— Чем же вы занимаетесь?

— Вот эти, — кивнул Егор на меня с Пашкой, — Кольке показывали, что на дом задано.

«Ловко выручает», — обрадовался я: Колька действительно сегодня не был в школе.

— Занимаетесь, значит? — иронично улыбнулся Иван Павлович. — Дай-ка сюда карты, — обратился он — уже строго — ко мне.

— К-какие?

— Те, что спрятал.

Я, наивный, поднял руки.

— Нетути их у меня… Я задание показывал…

— А вот обманывать учителя, и не только учителя, школьнику не к лицу. Давай-давай карты, ты на них сидишь…

Я залился краской — уличен! — и, потупив взгляд, достал из-под себя колоду карт, протянул ее Ивану Павловичу.