Николай Самохин - Прощание с весельем Страница 6

Он вовсе перестал ходить в эти магазины. Даже за куревом. Знакомым объяснял: «Не могу! Верите ли, боюсь. Доконают, сволочи. Социальным шизофреником сделают. Их и так уже… раздумаешься другой раз — самому страшно делается. Ну их к черту! Береженого бог бережет».

Но все-таки Иван Иванович не уберегся. Догнала его действительность. В другом месте. Он как-то в кафетерий один зашел. Ездил на базар за картошкой — старуха послала. Ну купил, а на обратном пути вспомнил: сегодня же праздник! День Советской Армии. Надо бы отметить. Хоть свои боевые сто граммов выпить. Не осудят, поди, старого солдата. Пересчитал оставшиеся деньги — ровно на сто граммов коньяку. И кафетерий вот он, рядом.

Иван Иванович купил сто граммов, авоську с картошкой между ног поставил, облокотился на столик, задумался. Как вдруг подлетает к нему один — из бывшего знакомого контингента. Только уж вовсе драный субъект. Пальтишко, пиджак распахнуты, рубаха — тоже, до пупа. Сам прямой, как палка, а шея, непомерно длинная, вперед вытянута. Верхних зубов нет — шепелявит:

— Папаса, дай полтинник. На сницель не хватает.

Иван Иванович растерялся — шницель его нетипичный из колеи выбил, — начал оправдываться:

— Понимаешь, друг… жинка на базар послала, за картошкой. А я еще лучку по собственной инициативе прихватил. И осталось всего на сто граммов, копейка в копейку. Вот взял, видишь.

Субъекту и секунды не потребовалось на раздумье. Он только проморгнул желтым глазом, как светофор.

— Ну, давай тогда коньячку хапанем.

— То есть как это хапанем? — не понял Иван Иванович.

— Ну, ты — половину и я — половину.

Иван Иванович онемел даже, заикаться начал:

— Да ты!.. Да он… Да он знаешь хоть — почем? Два девяносто за сто граммов!.. Выходит, ты у меня рубль сорок пять отглотнуть хочешь?

— Ну да, — просто подтвердил тип. — А це, тебе залко, сто ли?

С Иваном Ивановичем что-то произошло непонятное. Какой-то вакуум внутри образовался. С ужасом глядя на желтоглазого, как на удава, он медленно подвинул к нему коньяк, развернулся и побрел к выходу.

— Эй, музык! — крикнул желтоглазый, проворно, по-собачьи, выхлебав коньяк. — Калтоску-то свою забели!

Сейчас Иван Иванович болеет. Впал в беспросветную меланхолию.

Сосед по лестничной площадке, Геннадий Трубников, корреспондент молодежной редакции местного радио, пытается его оживить.

— Вы, — говорит Трубников, — не о тот пласт действительности царапнулись. Вам положительные эмоции необходимы. Съездили бы куда-нибудь на ударную стройку. Вот где настоящая молодежь! Хотите, я вам командировку организую? Вы же все равно на пенсии, у вас время есть. Напишите очерк: «Глазами ветерана-монтажника».

Иван Иванович резонно отвечает ему:

— А у нас здесь, значит, безударная стройка? Ну-ка, вспомни, что там рядом с магазином сооружают? А с тем же кафетерием?.. Станцию метрополитена! Первого в Сибири! Так почему же эти курвецы не там ударяют, а здесь ошиваются? Почему? Или, может, это одни и те же? На время только вылезают — двадцатник сшибить. Разберись, раз ты корреспондент. Обнадежь старика.

Плохо ему, Ивану-Ивановичу, очень плохо. Хотя он теперь и вина не пьет, и не курит. Но улучшения заметного нет. Скорее, наоборот: худой стал, задумчивый. И на вопросы знакомых про здоровье наладился отвечать леденящей душу фразой: «Вскрытие покажет».

Но это он, думаем, так: пугает их черным юмором, настроение срывает.

А старуху свою, когда она на него однажды набросилась: «Дурак ты, дурак старый! Чего мелешь-то, подумай?» — успокоил.

— Ладно, мать, — сказал, — не кипятись. Я еще поживу маленько. Еще дождусь, когда они, шакалы, из людей обратно в обезьян превратятся.

ЕЩЕ РАЗ О ЗДОРОВЬЕ

И все-таки надо бы в этом полезном в принципе деле — в деле сохранения здоровья и как следствие — продления жизни — навести порядок. Выработать какие-то единые для всех рекомендации. И строгие нормы. Тем более что опыт разнообразной регламентации в нашем организованном обществе вполне достаточный. Коснись любой области — везде завидная четкость: на службу — к девяти, со службы — в восемнадцать; слесарь-сантехник — в течение дня; винные отделы — с двух до семи вечера; докладчику на собрании — пятьдесят минут, в прениях — десять; свежее молоко — с восьми до полдевятого, кефир — до одиннадцати…

А вот в деле укрепления здоровья нет подобной строгости. Правда, журнал «Здоровье» и созвучная телепередача много сил вкладывают в пропаганду этого самого укрепления, но их рекомендации больно уж многообразны. Они, похоже, сами не решили окончательно, на каком наборе средств остановиться и какой дозировкой ограничиться. В результате у отдельных людей от этого многообразия прямо голова пухнет, и они до конца дней так и не могут решить, что им лично избрать. Или — когда уже сохранять нечего — кидаются на все подряд.

Добавьте сюда еще советы разных непрофессиональных знатоков, особенно тех из них — наиболее, кстати, яростных, — которые будто бы уже одной ногой в могиле стояли, но после того, как поистязали себя в течение года постелью из нестроганых досок в сочетании с рисовой диетой, настолько распрямились, что теперь даже и не сгибаются. Этим, как ни странно, люди особенно доверяют.

К примеру, одному товарищу (я с ним в доме отдыха познакомился, под Ташкентом) бывший знаменитый тренер по тяжелой атлетике, а ныне заведующий пивным киоском, насоветовал заниматься с утяжелениями. Товарищ страдал радикулитом, и бывший тренер ему сказал:

— Никого не слушай. Выбрось эту дурь из головы — компрессы, таблетки, уколы. Пусть они собственные задницы дырявят. Гири и штанга! Штанга и гири! Нагружай поясницу. Не давай ей продыха. Посмотри на меня. Видишь, какой я здоровый. А почему? Гири и штанга! Штанга и гири!

Товарищ послушался, завел себе гири и штангу. Стал нагружать поясницу. Схватился с нею, что называется, не на живот, а на смерть. Она его догоняет, а он — ее. Она — его, а он — ее!

Но это он дома с ней воевал. А здесь лишился такой возможности. И товарищ заскучал. У него обратная связь нарушилась. Теперь только поясница его догоняла, а уж он ее не мог.

Его тут, в доме отдыха, попытались перевербовать — нашлись энтузиасты. Один жилистый дядя почти двухметрового роста начал горячо рекомендовать свой метод:

— Ты на руках не пробовал отжиматься? Попробуй! Сразу про свою штангу забудешь. В металлолом ее отнесешь. Только не ладонями в пол упирайся, а пальцами. Это эффектнее. Вот гляди, как надо. И-раз! И-два!.. Могу на трех пальцах — пожалуйста. Могу на двух. На одном только пока не выдерживаю.

Пальцы у этого дяди были, надо сказать… как железнодорожные костыли. Давно, видать, человек тренировался.

— Ну, давай! — скомандовал он нетерпеливо. — Попробуй. Хотя бы на четырех для начала.

Мы совместными усилиями перевели товарища в партер, сам он не мог, поскольку был как раз прострелен радикулитом. Однако ему не удалось занять горизонтальное положение. Он мог стоять только под тупым углом. К тому же его руки не держали, несмотря на занятия тяжестями. Он, таким образом, с одной стороны упирался в пол носками ног, а с другой — подбородком.

Жилистый дядя оказался никудышным учителем, темпераментным очень.

— Слабак! — махнул он рукой. — Распрямите его, мужики.

После дяди за беднягу принялся другой энтузиаст — мой земляк и коллега Котя Фоськин. Этот стал навязывать ему другой способ — катание на позвоночнике. Фоськина катанию на позвоночнике обучил один экстрасенс, близкий будто бы друг и ученик легендарной Джуны. Фоськин с этим катанием всех знакомых заколебал. Чуть где в компании пожалуется кто на радикулит или остеохондроз — он сразу: катайтесь на позвоночнике. И показывает.

— Ну-ка, старуха, — скажет хозяйке. — Кинь мне какой-нибудь половичок.

Сядет на половичок, колени к подбородку подтянет, катнется раза три-четыре, змей поджарый, и с победоносным видом предлагает присутствующим: ну, кто повторит?

Присутствующие хихикают и жмутся по стенкам. Дамы в юбках, им неприлично такие трюки демонстрировать. У мужчин у всех солидные «соцнакопления», некоторым колени к подбородку разве только лебедкой подтянуть возможно.

А Котька пружинисто расхаживает по комнате и хвастает;

— Четыреста катаний! Двести с утра и двести перед сном — вот моя ежедневная норма.

Врет, конечно, прохвост. Я с ним полмесяца в доме отдыха побыл и убедился. Живет Фоськин как все нормальные люди: только проснулся — сразу сигарету в зубы.

Радикулитчик наш Котькин способ тоже не освоил. И окончательно загрустил.

— Ладно, ребята, — сказал. — Я уж по-своему. Мне бы только тяжесть подходящую отыскать. Ось бы какую-нибудь от вагонетки.

И он, представьте, нашел тяжесть. Присмотрел на территории чугунную плиту, полузасыпанную глиной, ночью отколупал ее и приволок в свою комнату. И вроде ожил маленько.