Иван Рахилло - Первые грозы Страница 6

Река шумела, била крутой, тяжёлой грудью, раскачивая столбы, мост шатался, как подвыпивший. В хвосте отряда катился на дутых шинах реквизированный у хозяина поташного завода фаэтон, запряжённый парой сильных вороных коней. В нем сидел скучный Никита Шалаев, невесело облокотившись подбородком на гармонь. Управлял лошадьми рябой матрос. Он весело чмокал на лошадей и довольным голосом подгонял отстающих:

— А ну, ходи живей, оркестр везу!

Оборачиваясь к седоку, рябой усмехался и приятельски хлопал его по плечу:

— Не стесняйся, браток, — шубу дадим.

Никита сдвигал картуз с затылка на брови и, не отвечая, угрюмо сопел. Рябой ёрзал на облучке широким обтянутым задом и удивлялся:

— Шо стесняться, не понимаю. Може, ты гари хочешь, — допытывался он, — то у мене спирт есть.

Проехали мельницу и повернули садами к кирпичному заводу. Лошади тяжело тащили по крутой дороге. Над качающимися папахами всадников медленно поднимался кривой, как сабля, месяц. Перевалив первую гору, обошли станицу и, спустившись к реке, спешились в овраге: здесь устроили засаду. Снизу гора казалась очень высокой, по выжженной солнцем траве карабкались редкие кустики тёрна и боярышника. Ребята закурили и расположились в ожидании условного сигнала.

Висевший над водой густой туман зашевелился и, расползаясь на небольшие облачка, стал таять. Дядько в бинокль уже ясно различал пятно отряда. Минут через пятнадцать можно было разглядеть даже отдельного человека, лошадь, коляску.

На горе тоже замечалось оживление — пробежали четверо с лопатами, от крайнего домика вверх по станице проскакал верховой в бурке.

— Роют окоп, — передавал Дядько, не отрываясь от бинокля. — Из хаты с зеленой крышей вышли трое. Остановились... Разговаривают. Один што-то указывает рукой... К ним подъехал в бурке. Опять ускакал... Ах, черти!

— Шо такое? — без интереса справился матрос с длинными волосами.

Дядько улёгся поудобней и положил локти на винтовку.

— Обнаглели. Орудия подвезли к самому плетню... Завернули. Выпрягают лошадей...

— Дай, и я побачу, — сразу оживился матрос. — Так, так, — улыбнулся он, — думают, у нас пушек нема?.. Мечтают голыми руками забрать, чудаки! У нас один долго так мечтал...

— И што? — спросил Дядько.

— У него голова пухла-пухла, а потом он в кобылу превратился.

И матрос рассмеялся, обнажив сразу полдюжины золотых зубов.

— Ого, да у тебя, брат, во рту целый ювелирный магазин! — шутливо заметил наборщик.

Матрос нажал кнопку, аппарат пикнул под его твёрдым грязным ногтем.

— Алё! Говорить двенадцатая... За плетнём, около хаты с зеленой крышей кадеты поставили батарею... Шо?.. Да-да, зелёная. — Положив трубку, он выволок из кармана серебряный портсигар. — Теперь, кадюки, мажьте салом пятки, утекайте до мамки, душа с вас вон!

Митю одолевало любопытство.

— А мне можно посмотреть в бинокль? Чуточку.

— Подивись и ты. Сперва токо слюни подбери, а то заслюнявишь, не дай боже, стёкла — увесь бинокль спортишь!

Дрожа от нетерпения, Митя припал к биноклю. Гора совсем рядом. На троицу с ребятами они ходили туда за чебором. Домики — хоть рукой бери... Вот они и наши. Верблюд?.. Верблюд. Почему там коляска? Никита? Он, он, гармонь на руках держит!..

Митя от гордости задрыгал ногами:

— Я его знаю. Товарищ Дядько, это Никита. Гармонист. Его ночью забрали. Мы на одном дворе живем.

— Неужто на одном?

— Честное слово... У него телёнок есть.

— Ай-яй-яй, как интересно, скажи, пожалуйста! А мыто и не знали... Ну и скрытный ты, Митька!

Атаку открыл бронепоезд, он развил бешеную пальбу по неприятельскому расположению. Белые, по-видимому, не ожидали такого начала. По горе встревоженно забегали люди, вправо скакал сорвавшимся галопом гнедой конь с седлом. К плетню поспешно подвезли ещё одно орудие, и возле него суетливо завертелись артиллеристы.

У ствола пушки расцвёл белый дымок, и почти одновременно на заставе услышали взрыв в городе.

— Горняжка, — определил по звуку моряк. Он неотрывно доносил по телефону: — Батарея в действии. Огонь по ней!..

Далеко за плетнём возник дымок разорвавшегося снаряда.

— Сапожники! — выругался матрос, — опять переплюнули...

В трубку он ответил спокойно:

— Перелёт!

Ударили вторично — дымок распустился над рекой.

— Недолёт!

Митя лихорадочно трясся, словно находился в леднике. Вывернув наизнанку карман из штанов, он нервно теребил его и на каждую неудачу чесал в затылке с таким сожалением, будто неточную наводку орудия производил он сам.

Третий снаряд взорвался прямо над плетнем: это было так ловко, что Митя не заметил, как отодрал от штанов карман и, обтерев им вспотевшую шею, беззвучно захлопал в ладоши.

— Вилка! — сообщил по телефону длинноволосый. — Повторить вилку!

Четвертый разорвался там же: из-за плетня в разные стороны, как клопы, расползлись маленькие и смешные человечки.

— Одна пушка выбыла из строя, — сообщил наблюдавший Дядько, — вторая продолжает стрелять...

— Счас собьем, — ответил уверенно матрос.

Безухий проснулся и сонным, набухшим голосом справился:

— Ещё не заняли станицу?

— Не.

— Когда займут, разбуди, — предупредил он и, перевернувшись на другой бок, спокойно захрапел.

Аппарат заплакал тоненькими голодными всхлипами — заставу вызывали.

— Двенадцатая слухает. Шо?.. Сигнал к атаке?.. Уже?.. Есть!.. Ну-ка, хлопчик, — обернулся к Мите моряк, — карабкайся на крышу, а я тебе флаг подам. Стань на краю и махай им с бока в бок, доки я не окликну. Да поворачивайся швидче!

Взбираться по стене было не легко: Митя цеплялся за каждый выступ. Ему казалось, что его увидели кадеты. Он ясно представил: к орудию подходит офицер и отдает приказание: «Эй, казаки, угостите снарядиком вон того мальчишку, что взбирается на стенку!»

Казаки зарядили пушку и сейчас бабахнут прямо ему в спину. Митя весь подобрался и прижал шею. Вот она и крыша! Он повис на руках и никак не мог подняться. Из окна подстегнул окрик длинноволосого:

— Э-э, баба, чухается там!..

Собрав все силы, Митя согнул руки в локтях и, подтянув своё тело, с трудом закинул ногу на крышу.

Сухой ветер дул в пустой карман и надувал штанину. Прибитая к шесту кружевная простыня с розовыми разводами распахнулась так стремительно, что Митю чуть не снесло вниз. Простыня вырывалась из рук, как пойманная птица, Митя крепко держал её за деревянное горло и наклонял то в ту, то в другую сторону: она урчала сердитым полотняным голосом.

* * *

В отряде сразу заметили белое крыло сигнала, — сначала из оврага кони вынесли коляску, за ней потянулись рысью верховые. Простым глазом было видно, как кучер нахлестывает кнутом, но отсюда казалось, что коляска ползет медленным, неторопливым жучком.

— А ну, друже, геть с крыши! — крикнул в окно матрос.— Не маячь там, як чучело...

Митя сбросил шест на землю и торопливо стал спускаться: он хотел увидеть настоящую кавалерийскую атаку.

Дядько изредка отрывался от стекол и делился короткими фразами:

— Выбрались на взгорье... Кадеты увидели. Отходят на вторую линию окопов... От церкви несутся тачанки... Объехали плетень... Круто завернули... Пулеметы!

— Та бачу, бачу сам, — судорожно хватал матрос за рукав Дядько, — а нашим-то не видно! — кричал он с сожалением. — Назад, черти, назад — засада!

Митя обнаружил у безухого футляр на ремне; тихо отстегнув кнопку, он вытащил оттуда тяжёлый бинокль. Устроившись за спиною наборщика, он поспешно начал подкручивать его по своим глазам. Голубой туман стекол постепенно прояснялся, и перед Митей четко и выпукло возникла гора, словно она стояла в ста шагах от заставы. Вот и тачанки. Две. Вторая уже открыла огонь. Наши скачут. Никита спрятался за облучок. Кучер тычет ему в спину револьвер, Никита садится на место и, нагнув голову, растягивает гармонь. Смешались. Упал конь. Бьют обе тачанки. Наши остановились. Две секунды...

Повернули обратно.

Скачут как попало. Пулеметы жарят вслед. Одна лошадь споткнулась и покатилась с горы вместе с всадником. Фаэтон остался без охранения, кучер стегал по спинам коней, но они мялись и не двигались с места. Из-за косогора, поблескивая иголочными шашками, появилась казачья сотня. Увидев её, кучер прыгнул с облучка и, отстреливаясь, побежал с горы к мосту, но, видно, его настигла пуля: раскинув в стороны руки, словно вздумав лететь по воздуху, он кувыркнулся через голову и беспорядочно покатился по крутому откосу вниз, прямо в реку.

Оставленные кони повернули влево и понесли мимо станицы в степь. Никита, закрываясь гармонью, свернулся комочком на том месте, куда в коляске ставят ноги. От сотни оторвались пятеро всадников и погнались за Никитой. Митя с остановившимся сердцем следил, как фаэтон становился всё меньше и меньше, пока совсем не скрылся за линией горизонта. Всадники растаяли следом.