Алексей Бондин - Матвей Коренистов Страница 6

— Страшно с тобой сидеть, Родион.

— А я вот, бывает, ночь здесь сижу, и ничего, не страшно. Ни бог, ни чорт ко мне не приходит. Ухнет, бывает, кто в лесу — я знаю — филин балуется.

— Значит, по-твоему, Родион, нет ничего?

— Вранье все это, Матвей Ипатыч. Попы придумали, чтобы народ дурачить да себе карманы надувать. А путного ничего не придумали. Машину кто придумал? Бог, что ли? Святые отцы паровоз сделали? Они дьявольщиной считали все это, а теперь эти же попы на этой дьявольщине ездят... Человек своим умом все это достиг, сам по себе.

Родион с азартом выколотил на печку кучу пепла из трубки и снова, набив ее табаком, закурил.

— Бог вразумил,— возразил Коренистов.

— Бог?!. Не-е, брат. Как бы он, не то бы было.

— Чего?..

— А то! Сотворил бы бог Адама и сказал: «Да будет паровоз, на, езди», а потом сказал бы: «Да будет эроплан! На, Адамушка, летай». Во! Так бы и было... А то, вишь, человек наукой все это достиг. Чем больше человек живет, тем больше учится и природу постигает. Так-то, Матвей Ипатыч.

Мокеич подтопил печку.

Коренистов на этот раз долго засиделся у Родиона. Уходить не хотелось. Тоска затихала, в душу заползало сомнение.

Шагая домой, он глубоко вдыхал бодрящую прохладу осеннего утра. Четко цокали каблуки по шпалам, побеленным инеем. Подувал тихий ветер и ронял с березок золотую листву. Когда он пришел домой, тоска снова обняла его. Пришла Мария Петровна.

— Ты вот что, мать. Не ходи с ночевой-то,— кротко сказал Матвей.

— А что?..

— Да тоскливо без тебя.

Сегодня он внимательно слушал рассказ жены о жизни Стеши и Александра.

— ... Любит он ее. Как-то у них, отец, все это просто. Играючи живут. Квартиру ему дали хорошую, светлую да чистую. А Степанида-то как на опаре киснет. Такая славная да здоровящая, бог с ней, стает. А Ляксандра-то смешной. Вечор с Вовкой разыгрался в прятки. Экой-то большущий, да и спрятался от него на печь, ворочается там, стал оттуда вылезать, да глиняную латку и грохнул на пол. Стешка чуть не заревела, последнюю, говорит, латку разбил, квашню не в чем заводить.

На другой день Матвей только вышел на пригорок, чтобы спуститься по лесенке, к будке подошла автодрезина. Из нее в сопровождении начальника службы пути вышел рослый человек в форме красноармейца. Он сказал что-то вожатому дрезины. Она тронулась и ушла в сторону Узловой, а военный бойко вбежал по лесенке вверх и подошёл к Матвею. Начальник поднялся за ним.

— Здорово, отец,— сказал военный.

Матвей почтительно снял шапку, а военный, улыбаясь, спросил:

— Вы здесь живете?

— Я.

— А ну-ка, пойдемте.

Обошли будку, дворик... Мария Петровна испуганно выглядывала из дверей. Она была в подоткнутой юбке. Матвей строго на нее посмотрел и показал жестом, что ты, мол, разоткни юбку-то и уходи. Мария Петровна скрылась в будке.

— Тесно у вас в будке и темно,— сказал военный, выходя из будки.

— Ничего, живем... Привыкли,— ответил Матвей.

— Плохая привычка... А это что у вас? — спросил военный, показывая на ящик в углу дворика, в котором лежали старые костыли, болты, гайки, обрезки железа. Тут же лежал измятый паровозный факел.

— А это я на пути подбираю и складываю,— ответил Коренистов.— Добро ведь это, железо, металл. Ну, как накопится, я сдаю его.

— Куда?

— А в околоток или на станцию увожу в мастерские — в лом.

Военный улыбнулся. Потом обратился к начальнику пути.

— Везде у вас так ведется?

— Нет, не везде,— ответил тот.

— Не везде?.. Значит, как попала гайка под ноги, швырнул ее, чтобы не мешала? Ну, давай нам теперь покажи, как ты ведешь свое путевое хозяйство,— сказал военный.

— А вы кто будете, прежде всего? — спросил Коренистов.

— Я?.. Начальник политотдела. Слыхал о такой штуке — о политотделе?

— Слыхал.

— Ну вот: Стахов я, Павел Дмитриевич.

Матвей боязливо спустился следом за Стаховым по лесенке и направился с ним по пути.

— А как ваша фамилия?

— Коренистов, Матвей Ипатов.

Стахов задумался. Глаза его вдруг заискрились каким-то воспоминанием. Он торопливо достал толстую, помятую книжку, раскрыл ее и как-то обрадованно воскликнул:

— Слушай-ка, мы ведь с тобой старые знакомые. Помнишь ты меня?

Коренистов посмотрел в изрытое сетью морщинок бритое лицо начальника, стараясь припомнить. Лицо казалось знакомым, но припомнить он не мог.

— Нет, что-то не припоминаю.

— А я вот тебя помню,— взяв под руку Коренистова, проговорил Стахов.— Гражданскую-то войну помнишь, поди, Матвей Ипатыч?

— Ну, как не помню!

— Помнишь, как ты вот тут за горой остановил нас. Мы с броневиком шли.

— Помню, товарищ начальник. В ту пору еще Родиона Мокеича Алыпова, сторожа мостового, белые оглушили.

— Ну-ну. А он жив?

— Жив. Я, значит, его как привел в чувствие-то, он мне и сказал, что под фермой бомба положена. Я и побежал в эту сторону.

— Ну, ну!

— Ну, думаю, что раз белые в ту сторону ушли, так с этой стороны красные поедут.

— Правильно. Они нас хотели с броневиком и с мостом поднять да сбросить. Вот, дорогой мой... Тогда красноармеец тебя на паровоз вздернул за руку. Помнишь? Это я.

— Помню, помню теперь...

— Так вот. Видишь, мы, значит, с тобой снова повстречались. Хорошо ведь, а? А посмотри-ка, у тебя порядочек на пути какой, а? И стоки прочищены. Вода, наверное, на пути не застаивается после дождя?

— Ну, как можно? Вот там стала, было, застаиваться, так я прокопал да шлаком подбил.

— Так, так, Матвей Ипатыч. И столбики у тебя украшены. Пассажир выглянет из вагона, и глаз его отдыхает. Иной пассажир едет долго, скучно сидеть в вагоне,— говорил Стахов, шагая в ногу с Коренистовым по шпалам.— Вот у тебя, понимаешь, ни одной шпалы ослабшей нету, не висят они на рельсах.

— А зачем запускать? Одну шпалу подбить недолго. А оставишь до завтра, а там другая. И расстроится путь-то.

— Правильно, Матвей Ипатыч. Вовремя доглядишь — легче работать. Знаешь, есть пословица: «Одно «сегодня» лучше, чем два «завтра». Вот я тоже люблю так, чтобы все было своевременно. Чтобы чистота была. Вот я в казарме был на втором отделении — ужаснулся. Как только рабочие живут там? Грязь! Клопы! Грош цена хозяину этой казармы. А хозяева кто теперь? Ведь мы... Для себя все это?

Матвей вспомнил зятя Шкабару, но промолчал. А Стахов продолжал, обращаясь к начальнику пути:

— Александр Семенович, неужели вы не замечаете состояние этого километра?

— Ну как, Павел Дмитрич, видим.

— А по-моему, не видите. Не замечаете путевого сторожа, от которого во многом зависит сохранность жизни пассажира и всех грузов. Забыли вы моего друга, Матвея Ипатовича... Нужно вам созвать путевых сторожей, побеседовать с ними и показать вот этот километр. А Матвея Ипатовича попросить, чтобы он рассказал, как ведет свою работу. Правильно ли я говорю, Матвей Ипатович?

— Правильно, Павел Митрич.

Ему захотелось назвать его по-товарищески, просто «Павел Митрич». Это как-то проще и сердечнее.

Речь Стахова тронула сердце Коренистова и заставила его радостно затрепетать. Не похвалу, а что-то большее почувствовал он в словах начальника политотдела. Коренистов глядел на его статную фигуру, затянутую серой длиннополой шинелью... Глубокие, немного грустные большие карие глаза смотрели из-под туго натянутого красноармейского шлема с красной звездой... Казалось, в Стахове сочетаются спокойствие и сила. Коренистов, словно разбуженный ласковым прикосновением руки, почувствовал, как крепко можно полюбить новую жизнь. Он не заметил, как они прошли добрый километр. Стахов остановился и, подавая руку Матвею, заглянул ему в глаза.

— Ну, пока, до будущей встречи, Матвей Ипатович. Тебе спасибо, что ты хорошо ведешь свою работу.

Матвей неловко тряхнул руку Стахова и проговорил:

— Спасибо, Павел Митрич.

Он плохо помнил, как прибежал в будку и взволнованно рассказал все Марии Петровне.

— Вот... Это я понимаю... Раньше не видели нас... Хоть в лепешку расшибись на работе, кроме дурака, бывало, ничего не заслужишь, да еще выгонят.- А теперь... Как это он... а? — «Вы,— говорит,— моего друга забыли!» Мать, он меня другом назвал! Носоклейку-то начальнику здоровую он сделал. Вот это я понимаю. Вот это люди... Теперь я знаю, что значит советская власть. Вот Степанида-то не видала.

— Пойдем к ней.

— Пойдем. Сегодня уж некогда, мать, завтра обязательно пойдем.

Вечером другого дня, когда Коренистов хотел собираться к Игнатьевым, он услышал под окном странный звук. Звонко залаял Шарик во дворе.

— Мать, что это? Ровно к нам кто на автомобиле подъехал? Слышь, гудит, и кто-то идет.

— Слышу, отец.

— Ну-ка, выйди.

Навстречу Марии Петровне вошел незнакомый человек в очках.

— Коренистов Матвей Ипатович здесь живет? — спросил он.