Лесные дали - Шевцов Иван Михайлович Страница 6

- Вот тоже заладил: красоту, красоту. Будто только он один и способен разбираться в красоте. А мы сидим здесь, дураки с дипломами, и ничего не соображаем. Надо же понимать, что и надо мной есть начальство. Как и вообще у всех людей. Так заведено в мире: каждый кому-то подчиняется. Начальство приказывает - подчиненный выполняет. Нам иногда кажется: неправильное распоряжение, незаконное. А начальству с вышки видней. Я не обязан перед тобой отчитываться, но, поскольку человек ты молодой и, вижу, любишь лес, я скажу тебе: мне приказали, звонок был, и я только выполнил распоряжение. - Неподвижное лицо лесничего порозовело.

- Чье? - сорвалось у Ярослава. Он уже не обращал внимания, что Погорельцев снова перешел на "ты" - оно прозвучало доверительно.

- Какая разница!

- Да ведь этот Кобрин…

- Ну вот, опять, - перебил Погорельцев. - Мне он тоже не очень-то нравится. Но черт с ним. Мне он никто - ни сват, ни брат.

- Значит, он все же чей-то сват и брат?

- Совсем не значит, - с досадой поморщился Погорельцев. Напористость лесника ему надоела. - И вовсе не дрова ему нужны. Сарай он строит. Поросенок, корова и прочая там живность. Надо ж помочь человеку. И я разрешил неделовую, перезревшую древесину. Человек воевал. Неужели он не заслужил…

- Но почему именно эти сосны? - настойчиво перебил Ярослав. - Почему не подумали о красоте? О жителях Словенец, о школьниках, которые ходят на поляну…

- И пусть ходят на здоровье. Поляна как стояла, так и стоит, и никто на нее не покушается. Без сосен она еще лучше. Простору больше. - Погорельцев был склонен пошутить.

"Неужели он настолько туп? - подумал Ярослав о лесничем. - Нет, скорее притворяется".

- Вы это серьезно?

- Вполне. - Погорельцев невинно пожал круглыми плечами. - И никакого беззакония я тут не нахожу. Переспелые деревья подлежат вырубке. А поляну эту, к вашему сведению, на будущий год мы засадим кедром. Кедром и лиственницей.

"Формально он прав, - подумал Ярослав. - Земля лесхоза не должна пустовать. Судьба поляны решена. Ну, а сосны?" Нет, Ярослав не хотел сдаваться.

- Насколько мне известно, - взяв себя в руки, твердо и спокойно сказал Серегин и поглядел в окно, где хлопья снега ложились на слеги забора, - сосны эти, прежде чем рубить, надо было заклеймить. И делать это не в обход лесника, который несет ответственность за каждое срубленное дерево. Разве это не беззаконие? И Чупров не имел права без моего ведома…

- Правильно. Я сказал Чупрову разыскать вас.

По тону, по выражению глаз Ярослав видел, что лесничий изворачивается, отводит разговор в сторону от "беззакония".

- А что касается красоты, то это, дорогой мой Ярослав, как вас по батюшке?

- Андреевич.

- Ярослав Андреевич, это все эмоции. А нам с вами надо делом заниматься. Говорят, вы картинки рисуете. Это хорошо. Я тоже люблю картинки. Наверно, помните: мишки в сосновом бору. Шишкин рисовал. Красиво оно на картинке. А в лесу, в действительности, за такую картинку нас с вами бить бы надо. Бурелом необходимо убирать, чтоб не разводилась в нем всякая зараза. Бурелом - это порох, пожары.

Ярослав понимал, что Погорельцев нарочито уводит разговор от главного, старается не допустить конфликта и все замять. Ну, нет уж!

- Скажите, Валентин Георгиевич, кто хозяин в лесу? - Ярослав охватил Погорельцева цепким и честным взглядом. И добавил, требуя прямого ответа: - На своем участке?

- Ну, лесник, конечно… И лесничий, если вам угодно.

- Так почему же вы срубили эти сосны без ведома лесника? Разве это законно?

Он считал что окончательно припер лесничего к стенке, опрокинул, и теперь ожидал, как будет тот выкручиваться. Очевидно, прикрикнет, стукнет кулаком, мол, не тебе меня учить, как это уже не раз бывало с другими лесниками в присутствии Серегина. Но Погорельцев не повысил, а даже понизил голос - не хотел, чтоб слышали их разговор сидящие в передней комнате за тонкой тесовой перегородкой две женщины:

- Вы, Ярослав… Андреевич, плохо знаете жизнь. Вы только-только начинаете жить, а я уже тут шесть лет лесничим работаю. Нельзя к закону подходить формально. Вы вот приехали сюда на лошади. Да? А вы знаете, кому она принадлежит, чья это лошадь, знаете?

- Афанасия Васильевича, - ответил Ярослав, соображая, к чему клонится этот вопрос.

- Фактически - да. А известно ли вам, что по существующим у нас законам частное лицо не имеет права владеть лошадью?

- Первый раз слышу, - признался Ярослав.

- Вот так-то, - продолжал Погорельцев. - Мы, лесничество, не можем всех лесников обеспечить казенными лошадьми. А лошадь леснику нужна - сам небось убедился. Попробуй походи пешком километры, и каждый день. Молодому и то нелегко, а такому, как Афанасий Васильевич? Куда б он без лошади, да с его больными ногами? Так что ж, из-за этого ему увольняться, бросать дело, которое он душой любит, можно сказать, всю жизнь он лесу отдал?.. А мне лишаться лучшего лесника? Вот и выдал я Афанасию Васильевичу справку, что, мол, конь этот принадлежит лесничеству. Беззаконие это или что? С моей стороны?.. Ну, что ж вы молчите, Ярослав Андреевич, товарищ Серегин?

Ярослав растерялся. Лесничий сразил его наповал.

- Так что ж вы мне посоветуете теперь сделать: отобрать у вас липовую справку и лишить теперь уже не Афанасия Васильевича, а вас, товарищ Серегин, лошади?

Для Ярослава эти слова были внезапным ударом. Он встал, закусил губу, щурясь в голубой проем окна, где кружились несметные стаи белых мотыльков. Погорельцев отлично понимал его. Валентин Георгиевич обладал особым чутьем на людей. Увидел и разгадал он и Серегина. Честность, прямота, бескомпромиссность, излишняя горячность и преувеличенное самолюбие Ярослава не нравились лесничему. "Больно беспокойный подчиненный. Хлебнешь с ним горя, - думал Погорельцев. - Конечно, от такою лучше бы избавиться сразу, пока он еще не пустил глубоко корни и не напортил мне крови. Но с другой стороны - деловой, стервец. И лес чувствует и любит как художник. А это для нашего брата великое благо. Он под стать своему предшественнику Афанасию Васильевичу. С тем тоже не легко было ладить".

Сам Погорельцев, суховатый, пожалуй даже черствый, лесное дело знал хорошо, но леса не любил, должностью своей тяготился и мечтал перейти на преподавательскую работу в лесной техникум. Первая стычка с Ярославом - он знал, что рано или поздно она должна произойти, но думал, что это случится позже, - оставила в нем неприятный осадок. История с соснами на Синей поляне действительно была скверной. Погорельцев сознавал свою вину и уже ненавидел Кобрина, а в душе ругал себя за то, что позволил этому пройдохе так провести себя. Не сосен было жалко Валентину Георгиевичу - плевать ему на сосны, - вот только поляну придется теперь засадить, хотя раньше это и не планировалось, мысль такая пришла внезапно во время разговора с Серегиным как оправдание глупого и необдуманного поступка. Было обидно, что он, опытный руководитель - именно таким считал себя Погорельцев, - легко клюнул на дешевую приманку.

С Кобриным они были земляки, учились когда-то в одной школе; правда, когда Кобрин кончил седьмой класс, Погорельцев поступал только в первый. Между ними никогда не было ни дружбы, ни вражды. Позже жизненные пути их не скрещивались. Но вот однажды в лесничестве появился розовощекий молодцеватый, пышущий избытком сил и энергии гражданин и весело сказал:

- Приветствую земляка. Рад видеть в добром здравии и на ответственном посту. Зашел поприветствовать и пригласить к себе в гости.

Они встречались несколько раз. Последняя встреча была случайной. Кобрин затащил лесничего к себе, снова показал свою усадьбу, которую он дешево купил у бывшего председателя колхоза, затем завел в дом - добротный, рубленый, обшитый тесом, и угостил ароматной водкой, настоянной на почках черной смородины. Выпив, Погорельцев подобрел и не устоял перед стремительным натиском хлебосольного хозяина, пообещал ему эти девять сосен. Конечно, Серегин может поднять шум разговорами о том, как срубили в нарушение формальностей девять сосен, да еще красоту загубили. Сейчас это было особенно нежелательно, потому что, как намекнул ему директор лесхоза, вопрос о переводе Валентина Георгиевича на преподавательскую работу начал принимать какие-то практические формы. Поэтому нежелательно было идти на конфликт с молодым лесником. Куда лучше вежливо, уверенно охладить пыл юноши и в то же время не обидеть его. И Валентин Георгиевич сделал это великолепно и остался доволен собой. У Серегина все смешалось в голове, утонуло в каком-то тумане - и сосны, которые уже не поднимешь и не оживишь, и Синяя поляна, которую теперь засадят; все это отошло в сторону, на задний план, все оттеснил и затмил Байкал, к которому Ярослав уже привык и не мыслил без лошади своей службы. В смятении он шагнул через порог и, не обращая внимания на две пары внимательных, любопытных женских глаз, устремленных на него, вышел во двор.