Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. Страница 60

- Я подчинялась команде. "Ложись!" - значит, ложись. Была б команда "Огонь!" - я б стреляла.

Булыга нарочито весело, раскатисто расхохотался.

- Видали ее: она б стреляла из зажигалки по самолету!.. Зенитное орудие системы ТТ!.. - И, очевидно, сообразив, что он все-таки командир, добавил серьезно: - Нет, товарищ Посадова, из личного оружия по зенитным целям не стреляют. Против самолетов есть зенитки. Пушки такие. А из винтовки, из пулемета могут попадать только сверхметкие и быстрые стрелки. Поняла?.. Вот то-то!..

Партизаны разошлись по своим шалашам из елового лапника. Это были легкие временные жилища, так сказать, "летнего" типа - в них можно было укрыться разве что от дождя. Булыга, оправив рубаху, туго схваченную ремнем, и надвинув на круглый бронзовый лоб старую выгоревшую кепку, пошел на доклад к командиру отряда.

Егоров сидел возле своего шалаша на грубо сколоченной скамейке и слушал допрос пленного немецкого майора. Допрос вел Емельян Глебов на немецком языке. Свои вопросы майору и его ответы он переводил по-русски Егорову, его начальнику штаба Елисею Васильевичу Законникову, Ивану Титову, Максиму Братишке. Пограничники Ефремов и Федин и еще несколько вооруженных партизан стояли на почтительном расстоянии и с любопытством посматривали в сторону командирского шалаша. Содержание допроса они не могли слышать.

Возбужденный Булыга еще издали увидел Егорова, размашисто и решительно подошел к нему, взял по-военному руку под козырек и четко, молодцевато произнес первые слова заранее приготовленного доклада:

- Товарищ командир, разрешите доложить… - И в этот же миг он увидал немца и незнакомых ему людей и осекся, смущенно опустил руку и недоверчиво покосился на посторонних.

- Докладывай, - спокойно и, как всегда, негромко сказал Егоров и слегка кивнул головой.

- Боевое задание группа выполнила и перевыполнила, - уже совсем по-другому, вяло и не очень решительно, доложил Булыга: неизвестные люди, окружавшие Егорова, и особенно фашистский офицер при полной форме, охладили его пыл и обескуражили.

- Что значит "перевыполнили"? - Егоров приподнял тонкую крутую бровь и хитровато взглянул на Булыгу прищуренным глазом.

- На обратном пути я из пулемета сбил фашистский самолет. Самолет упал на поляне, недалеко отсюда. Экипаж не обнаружен, - уже совсем тихо закончил Булыга.

По усталому лицу Егорова скользнула грустная улыбка.

- Ну что ж. - Егоров встал и протянул Булыге свою маленькую, но крепкую руку. - За выполнение задания спасибо. А что касается перевыполнения… то лучше бы от него воздержаться. - И, кивнув головой на товарищей, сказал уже энергично: - Своих сбил, Роман. Везли ребята за линию фронта вот этого кабанчика с документами, а ты их и подстрелил.

- Так я же не знал… - начал оправдываться Булыга.

- А мы тебя и не виним, - перебил Егоров. - Случай подвернулся редчайший. Так что в другой раз… действуй так же: без промаха.

Егоров был озадачен: переправить пленного майора через линию фронта, который так стремительно откатывался на восток, не представлялось возможным. Идею Братишки напасть на аэродром и захватить другой самолет он считал нереальной. Во-первых, в районе действий их отряда не было немецких аэродромов. А во-вторых, надо полагать, что после захвата первого самолета гитлеровцы усилили охрану аэродромов. С этим согласились Глебов и Титов. Оставалось единственное: идти по следам наступающих фашистских войск, просочиться через линию фронта и доставить советскому командованию захваченные у майора документы. Решили поручить это дело лейтенанту Братишке и ефрейтору Ефремову. На рассвете следующего дня они должны были двинуться в путь. А пока что Егоров собрал на поляне отряд, в том числе и только что вернувшуюся группу Булыги, чтобы послушать неожиданно свалившихся с неба гостей.

Партизаны с большим вниманием слушали рассказы Титова, Братишки и Ефремова о героизме пограничников заставы лейтенанта Глебова, о действиях на шоссе в трофейном танке, об освобождении военнопленных, разгроме аэродрома и захвате самолета. Партизаны ловили каждое слово, каждый жест этих простых парней, которые, казалось, только что сошли со страниц какой-то героической легендарной книги. Юноши завидовали им и мечтали о боевых подвигах. Наде Посадовой теперь показался даже неловким и неуместном хвастливый рассказ Булыги о взорванном мосте.

А возле командирского шалаша в это время Глебов и Федин, тоже немного знавший немецкий язык, знакомились с содержимым майорского портфеля.

Федину не терпелось рассказать своему командиру что-то очень важное, что лежало у него на душе все эти кошмарные дни плена тяжким камнем. Хотелось быстрей, безотлагательно вышвырнуть из себя этот гнетущий груз, чтобы дышать стало легче. Федин опасался, как бы обстоятельства не разлучили его с Глебовым до того, как он успеет с ним поговорить, и потому сейчас он не столько вникал в существо документов - их надо было рассортировать: особо важные передать Братишке с Ефремовым, а второстепенные уничтожить, - сколько рассказывал, с трудом сдерживая волнение, как он попал в плен к немцам в первые минуты войны на рассвете 22 июня. И почему-то все упрямо и настойчиво твердил:

- Я теперь не тот, что был!.. Не верите, товарищ лейтенант? Поверьте. Я был наивен, слеп и глуп. Именно глуп и потому многого не знал, не понимал, а может, и не хотел понимать. Теперь я знаю. Я знаю, что такое фашизм. Я понял, что есть человек-зверь. И еще многое другое понял: что такое трусость, подлость, предательство. Я узнал человеческую породу.

- Все, что вы назвали, - спокойно возразил Глебов, - никакого отношения к человеческой породе не имеет. Помните Горького? Человек - это звучит гордо! Мне жаль, что вы не узнали подлинно человеческого: героизм, мужество, беззаветную любовь к отечеству.

- Простите меня. Я не то хотел сказать. Я волнуюсь. - И он действительно волновался до дрожи в руках, до посинения губ. - Да, конечно, и героизм. Это само собой. Я о другой стороне медали хочу… Вы что-нибудь о Матвееве знаете? О нашем поваре?

- Только то, что он пропал без вести, - ответил Глебов и поднял от бумаг на Федина строгий, слегка смягченный любопытством взгляд. - Он был в наряде в одно время с вами в то утро. Вы с Гапеевым на левом, а он с Поповиным на правом фланге, - напомнил Глебов и снова стал рассматривать бумаги.

- О Гапееве я ничего не знаю, - быстро ответил Федин.

- Он погиб, как герой. Похоронен на заставе, - коротко ответил Глебов.

- Матвеева я встретил в плену, - заговорил Федин и с напряжением уставился на Глебова. - Он был ранен в ноги в первые минуты боя. Они потопили на реке много немцев, гранатами рвали резиновые лодки… Вернее, он, Матвеев. Поповин струсил. Когда Матвеева ранило в ноги, Поповин бросил его подло, предательски. А сам убежал. Шкуру свою спасал.

- Поповин бросил раненого Матвеева? - Теперь уже и Глебов отложил бумаги и удивленным острым взглядом уставился на Федина. Он отлично помнил, что и как докладывал Поповин в то страшное огненное утро, прибежав на заставу с трофейными автоматами. Он тогда сообщил, что Матвеев убит, а он, Поповин, уложил много врагов. Тогда Глебов благодарил Поповина. Он не мог подумать, что это был обман, мерзкая ложь труса и предателя. Не хотелось верить. В первый миг Глебов искал повода, чтобы отвести такое страшное обвинение в адрес бывшего своего подчиненного, бойца пятой погранзаставы Ефима Поповина. Может, Федин говорит неправду, наговаривает. Но нет, зачем ему такой навет, какой смысл? Смысла не видел. Подумалось вслух:

- А может, Поповин не разобрался, убит Матвеев или ранен? В суматохе боя всякое случается.

- Нет, товарищ лейтенант, - твердо возразил Федин и выпрямился. Глебов продолжал сидеть на лавочке. - Матвеев просил его: помоги, говорит, мне, Фима,. А он ему посоветовал: в кусты, говорит, ползи, винтовку брось и в плен сдавайся. Жив останешься. Матвеев плакал, когда об этом рассказывал. От обиды и злости плакал… что не мог задушить Иуду. Иначе его и не назовешь - подлинный Иуда. А помните, какой на заставе был? Ласковый такой, подлиза. Анекдотики рассказывал, идиотика из себя корчил. Иуда. Его бы в лагерь военнопленных: узнал бы, продажная тварь, что это такое.

- Ну а Матвеев? Что с ним потом?

- Убили, - глухо ответил Федин. - А скажите, что сделают с этим жирным фашистом?

- Решим, - неопределенно ответил Глебов. Он еще сам не знал, как быть с пленным гитлеровцем.

- А чего решать? Вешать надо. На осине. Когда шли через болото, я видал там голую сухую осину. На ней и повесить. За Матвеева, за смерть и муки наших товарищей!.. За все, что они натворили на нашей земле. Разрешите мне. Я своими руками повешу его. Для начала. А потом - в бой. Я буду их душить, стрелять, истреблять! Я себе слово дал: истребить сотню фашистов… - Он дрожал как в лихорадке, глаза округлились и сверкали холодным блеском. - - Вы представить не можете, что они с нами делали в плену!