Аркадий Первенцев - Матросы Страница 61

Черкашин не дал ей закончить, вспылил:

— Перестань! Это отвратительно! Или ты издеваешься над тем, что мне свято, или превращаешься в чеховскую душечку! Выбрось из своего арсенала святые слова! Слышишь? Не твое дело! Я могу многое снести, могу угождать тебе, но олухом не стану…

Он схватил в руки кухлянку и выскочил из комнаты. Подождав, пока хлопнет наружная дверь, Ирина сказала:

— Вот видишь, какое мне попалось сокровище! Неуч, кривляка, ничтожество… Изволь лебезить перед ним, восторгаться… — Ирина широкими шагами прошлась из угла в угол. — Вот так и живем. — Она нервно покусала губы. — А кто-то завидует… сплетничает… А я по-прежнему одинока, одна… одна…

Ирина уткнулась в стенку, плечи ее вздрогнули.

Григорий Олегович оглянулся, приблизился к ней.

— Нельзя падать духом. Нужно временно чем-то поступиться. Многое уляжется. Я приеду к вам…

Она судорожно всхлипнула.

— Вообще жизнь нелегкая штука. — Григорий Олегович прикоснулся к ее волосам. — Не только нам трудно… Успокойся, девочка…

…Ну, как будто ничего особенного не случилось. Свозил офицера в Саки, прикатил обратно в Севастополь без всяких происшествий. Путевка в порядке, бензин в норме, разрешен даже суточный отдых. Можно попариться в бане, настегать тело веником, попросить приятеля потереть спину, чтобы горела, как ошпаренная. Если уж на то пошло, можно отправиться в кино, полюбоваться девицами, щебечущими и на экране, и в погруженном в темноту зале. Но почему, несмотря на полное благополучие, тревожится сердце, ворошатся какие-то глупые мысли? Петр пытался разобраться в своем состоянии, разложить все факты по полочкам, отыскать причины… Ясно одно: не по его характеру работать «легковиком», открывать дверцы, бегать за папиросами, выслушивать упреки и понукания. Хорошо бы от старшего начальника, от офицера — на то и служба, терпи, матрос, адмиралом будешь. А то — от супруги. Стоило ему поколебаться, везти ли обратно в Симферополь этого московского старикана, — и готово. Дамочка взбеленилась, и Черкашин разгневался, накричал. За всю дорогу до Симферополя старик по-прежнему не проронил ни слова, а когда приехали, заставил тащить чемодан к поезду и попытался сунуть Петру в карман шинели четвертной. Пришлось вступить в пререкания, силком вернуть чаевые. До самой столицы Черноморского флота Петр придумывал обидчику самые пакостные казни.

И не только это удивило Петра. Вскоре после возвращения в город, после двух ездок в Балаклаву и Ялту, его вызвал к себе в конторку начальник автобазы, земляк, из Ставрополья, и попросил дать письменное объяснение по поводу рейса в Саки.

— Зачем? — спросил Петр с недоумением.

— Чтобы все было в порядке, — уклончиво ответил начальник автобазы, смотря куда-то вбок и избегая взгляда старшины.

— Путевой лист подписан от и до… — пробовал отговориться Петр, учуя недоброе в таком любопытстве. Прежде всего неприятности касались Черкашина, а его, исполнителя, только косвенно. Но все же осторожность подсказывала спустить это дело под горку на тормозах. — Видите ли, товарищ начальник, если вас интересуют немаршрутные поездки в Симферополь, так и тут есть оправдание. Машина была полностью предоставлена в распоряжение капитана первого ранга…

Начальник автобазы остановил Петра красноречивейшим взмахом руки и движением своих выразительных бровей.

— Никто ни в чем не сомневается, товарищ старшина. Твоя честь тем более не затрагивается. Только прошу, не задерживай, надо мной тоже есть начальство. Напиши все обстоятельства. Могу дать позывные: какого-то ты человека привозил в Саки.

— Из Москвы приезжал. Старикан с чемоданом… Думаете, чаевые? Я же его так отбрил за невежество в отношении флотских правил…

— Знаем, знаем. Вот напиши про этого пассажира. Подошьют к рейсовому отчету, и лады… Понятно? Давай, давай, ты же писарь неплохой, старшина.

Увез рапорт начальник, и все как в воду кануло. Видимо, и в самом деле какой-то отъявленный бюрократ обожал подкалывать бумажки. Все же после этого случая Петр твердо решил уйти с непривычной работы, ущемлявшей его достоинство.

— Разрешите мне снова перейти на грузовую технику, — попросил Петр начальника автобазы. — Дайте мне что угодно, какой хотите трухлявый автомобиль, хоть бочки от кваса возить из Дома офицеров, хоть строительный мусор…

Не стал допытываться начальник автобазы, деликатно не полез в душу. Может быть, и сам догадался. И вновь крепкие руки Архипенко легли на будто из чугуна литую баранку самосвала. Вздохнул полной грудью старшина, мгновенно вернулось к нему прежнее настроение. А тут еще присватали его к ударной сверхплановой стройке, начатой эскадрой по почину истоминцев.

Теперь самосвал возил не цемент-портланд для новых фортов, не боевые припасы и орудийные стволы, а камень и песок, рамы и двери для будущих жилых домов. Казалось Петру, что, строя дома, он строит свою собственную жизнь, приблизилась она к нему раньше срока, населила его голову реальными мечтами. Скоро, скоро застучат колеса пассажирского поезда, пахнёт в ноздри сухопутным дымком паровоза, покатятся вагоны по Таврии, Украине, Донщине и достигнут Краснодарского края. А там чемодан в руку — и прямым ходом к своим акациям, к выкрашенной суриком крыше; из трубы поднимается дымок, знакомый с детства, и будто пропитан он запахами пышек и куриной лапши. Эх, и превосходные же это штуки, изделия материнских рук!

Короче комариного носа показалась суровая, не по климату, зима. Наступила весна. Сечевая степь давно уже пахала и сеяла, а тут — море и свой извечно устоявшийся быт. Уходили сиреневые корабли в сверкающие ворота бухты, мимо сторожевых утесов, снижались усталые чайки на опустевшие швартовые бочки, доглатывали там рыбешек или куски выловленного хлеба.

Тянуло Петра к Минной стенке, куда приходили барказы с кораблей. На пирсе Минной звонче стучали ладони друзей при встрече, ласковей светились глаза, веселей представлялся мир.

— Ничего, Петр, не волнуйся, — успокаивал Карпухин своего приятеля, — флот не только на воде. Без берега флот — отрезанный ломоть. Попробуй не подвези мазут или пресную воду для моего хозяйства, что окажется на поверку? Водоплавающая бесполезная шкатулка, не боевой корабль…

— Тянет все же, черт забери, туда, к вам, Карпухин. И до чего же страшная отрава в этой соленой воде! Ночами снится сигнальный мостик, флаги и наша функциональная газетка «Зоркий глаз», в которой ты соблаговолил помещать некоторые свои карикатуры. Ведут ли сигнальщики на вашем «Истомине» свою газету? Не замечал? Даже туда не поднимаешься? Эх ты, изменник флагу! Как держит корабль Сагайдачный?

Помнил Петр, как с весной всегда зорче становился боцманский наметанный глаз. Стоило только взойти солнцу и отыграть ритуал, связанный с подъемом флага, как требовательными трелями рассыпались боцманские дудки. Тут небрежными взмахами кисти не отделаться — солнце изобличит любые погрешности. Надо скоблить, пемзовать, шпаклевать на совесть. Незначительная прозелень у медяшек люков видна как под лупой. Просыхала набухшая за зиму наружная древесина, трескалась, темнела, требовала стеклышка и наждачной бумаги. Некрашеные детали шлюпочного хозяйства доводились до светло-кремоватых оттенков. Заменялись поизносившиеся от зимней штормовой нагрузки тросы, блоки, снасти, критическим оком проверялись краны, стрелы, перетряхивалась и просушивалась парусина, прибирались с особой тщательностью каюты и кубрики, проветривались и подкрашивались.

В сторону отошли эти заботы, руки исполняли другую работенку, а мысли возвращались на корабль, где прошли трудные и яркие годы службы.

— Сегодня боевое задание… — так ежедневно начинал старший над этой, казалось бы, обычной шоферней; но обойдись без нее, без шоферни, без этой многорукой, всевластной силы.

«Боевое задание» — это строить дома, подвозить материалы. На помощь себе город требовал матросов. Десятки тысяч строителей, сотни лязгающих, гудящих, режущих и сверлящих механизмов все же с трудом управлялись в сроки. С барказов сгружались ребята в парусиновых робах и таких же штанах, с запасом рукавиц, инструментов и харчей. Могучая и дружная моряцкая сила совершала чудеса.

Матросы охотно отправлялись на помощь строителям. И не потому, что берег есть берег, можно перекинуться словами с зазнобушкой, да и охота почувствовать под ногами твердую землю. А тут еще с Южного берега навезли первых, недавно распустившихся роз. В корзинах продавщиц смешались пряные запахи мимоз (их ветви будто усыпаны ароматной желтой пудрой) и запахи белых, розовых и кремовых роз. «Ать-два, ать-два!» Матросы подчинялись команде, а грудь распирало от этих весенних чудесных запахов. Лица просветлялись. Грубые башмаки стучали по асфальту: «ать-два», «правой, левой», колыхались плечи с кирками и лопатами, вились ленточки бескозырок; свежим напоминанием моря, весны, молодости, сплоченного корабельного братства казались стиранные-перестиранные матросские воротники.