Василий Еловских - Старинная шкатулка Страница 61

«Смерти бояться — на свете не жить».

Автор хотел бы ко всему этому добавить, что история, рассказанная им, достоверна (фамилии изменены).

1977 г.

БОЛЬШИЕ И МАЛЕНЬКИЕ

Кирпичный, старинной кладки дом этот стоял на окраине города, в окружении столь же старых плакучих берез, рядом с хилыми деревянными избенками и поначалу показался Степану Дунаеву тоже хилым и запущенным. Была поздняя осень, уже подмораживало, и простуженное солнце тяжело бросало на землю свои розоватые воспаленные лучи. Небо было голым и холодным. На улице прела густая, еще не усохшая от давнишних проливных дождей грязь, и Степан с трудом пробрался через дорогу.

На слепой грязно-красной стене висела вывеска «Дом ребенка», маленькая, выцветшая, чем-то неприятно похожая на деревенские надгробные надписи-дощечки, и Дунаев печально подумал: «А все же какая судьба у этих детишек…» Но внутри здания было чисто, уютно, тепло. И его удивило: как тихо тут. Почему тихо? Но вот послышались звон посуды, видимо, из кухни, и женский хрипловатый голос.

Дунаев третий день как в городе. Устроился радиокорреспондентом. А до этого работал в редакции маленькой райгазеты с громким названием «Вперед». Здесь он снял комнатку у одинокой старушки в бревенчатой избенке. Конечно, за дорогую плату. И, конечно же, безо всяких удобств. Какие уж тут удобства. Впрочем, Степан никогда и не жил в домах с городскими удобствами, если не считать гостиниц. Русские печи, голландки, колодцы, железные умывальники с ведерками…

— Велели мне подготовить о доме ребенка радиопередачу, — сказал он жене Вере, причесываясь у зеркала железным гребнем. Волосы у него густые-прегустые, никакой шапки не надо. — Моя первая радиопередача. И вот эту штуку с собой возьму, — показал он на репортерский магнитофон. «Купи-ка ребятишкам конфеток». — «А это, пожалуй, мысль! Куплю понемножку разных». — «Нет! — поморщилась Вера. — Купи одинаковых. И каких-нибудь получше. А то кому-то достанутся шоколадные, а кому-то простые». — «Ну, чего я буду так тратиться? Денег у нас с тобой и так — кот наплакал». — «Да не жалей для таких ребятишек».

Денег у них, действительно, кот наплакал. Жена экономит каждую копейку. И на́ тебе: «Не жалей». Она сама из детдома. Хорошая жена. Не нытик. Веселая. Только вот глаза все время усталые.

Кабинет главврача обширен и смахивает на квартиру: телевизор, шкаф с книгами, репродукция картины Саврасова «Грачи прилетели», гардины веселенького розоватого цвета с бордовыми цветочками. За письменным столом, придвинутым к стене, сидит женщина лет тридцати пяти с угрюмым лицом, в строгом черном костюме. От ее низкого голоса тоже отдает строгостью:

— У нас пятьдесят восемь детей. Возраст — до трех лет. Потом мы их отправляем в детские дома.

— А как они к вам поступают?

— Ну как… Привозят из родильного дома, если мать отказалась. Родила и пишет отказную: я такая-то, проживаю там-то. Отказываюсь от своего сына. Разрешаю усыновить. И в дальнейшем никаких прав на него иметь не буду.

— А папа?..

— Ну, что папа… Тоже пишет отказную, если состоит в браке. Но!.. Чаще всего неизвестно, кто он и где он, папа-то. И в графе «отец» свидетельства о рождении может появиться вымышленная фамилия. Бывает порой вымышленная фамилия и в графе «мать». Ведь мамашу примут в роддом и без паспорта. С поезда сняли или как там. Не будет же она на улице рожать. Воспитываем мы и подкидышей. Вон на прошлой неделе привезли нам грудную девочку. Ее в подъезде девятиэтажного дома нашли. Уже поздно вечером. Одета была очень тепло. Но ведь подъезд есть подъезд. Там же холодно. И девочку могли до утра не заметить.

— Нина Павловна! А вам приходилось разговаривать с такими мамашами и папашами?

— К нам приходят только документы с ребенком.

Нину Павловну, по всему видать, пугал микрофон. Она заметно напрягалась, стараясь говорить погромче и пограмотнее.

— И никто из них никогда не приходил на свидание со своим ребенком?

— На свидание? Нет. Да мы и не можем разрешить им свидания. Не имеем такого права. И еще есть у нас дети, родители которых лишены родительских прав. И таких вообще-то большинство. У этих, как правило, есть и папы. Таким родителям тоже нельзя показывать своих детей.

Она замолчала и, недовольно вздохнув, поглядела на микрофон, Дунаев выключил магнитофон:

— Говорите, говорите!

— Но мы все же показываем. Думаю, что это пойдет на пользу и папам и мамам. Увидит ребеночка своего и плачет: «Ты меня помнишь?» А ребенок кивнет не кивнет — не поймешь. Конфетки жует. Никаких эмоций. А одежонка у папы и мамы — страх глядеть. Старенькая, измятая, грязнущая. Дочиста пропились. Иногда у соседей что-то попросят. Пальтишко. Или костюм. Оденутся в чужое и приходят. А ведь видно же, что чужое. В общем, пьянчужки. Забулдыги. Тунеядцы. Где уж им до детей. Бывает, даже бьют и истязают своих детишек. И не кормят их.

В кабинет зашла пожилая женщина с мальчиком лет трех, широколицым глазастым крепышом. Она стала говорить с главврачом.

— Как тебя звать? — спросил Степан у мальчика.

— Дима. Включи мультики! — Мальчик показал на телевизор. — Мультики!

— Не могу, брат, — улыбнулся Степан. — Я тут не хозяин. Я тут гость. Скажи, тебе нравится здесь?

— Да! — Улыбается.

— Пойдем, Дима! — Женщина взяла малыша за руку.

И они ушли.

— Отец и мать у этого Димы лишены родительских, прав. Его привезли к нам в прошлом месяце. Хороший мальчик. А вот родители — алкоголики. Беспробудные.

— Мне бы хотелось побольше узнать об отказных.

— Ну, как побольше? Назвать их фамилии я не могу.

— А почему?

— Не имею права.

— Но мне надо.

— Только через прокуратуру. И должно быть письменное указание оттуда.

— О, как засекречивают тех, кто бросает своих детей! Бросай себе, как щенка, не бойся, никто не узнает. Никто не посмеет даже произнести твою фамилию. Скажите хотя бы, кто они по профессиям? Их возраст? Ну и все прочее.

Она помолчала, думая о чем-то.

— А разные. Ну, вот летом, например, к нам поступили дети… Матери их… Студентка медучилища. Учащаяся из ПТУ. А одна родила пятнадцати лет. А вот прошлой зимой, помню, привезли мальчика, которого родила слабоумная. Ну… есть женщины и средних лет.

— А как с отказной у слабоумной? — Он с некоторым напряжением произнес слово «отказной».

— За слабоумную пишет опекун.

Его удивляло, что Нина Павловна говорит обо всем этом с какой-то странной безучастностью.

— Часто отказываются и от больных детей. Родит недоношенного. Кривые ножки или еще чего-то. Могла бы сделать аборт, но думает: а может, женится на мне. Ведь обещал. И сроки проходят.

В столовой чистенько, опрятно. Малыши обедали. Ели в маленьких тарелочках суп, неторопливо и привычно орудуя большими — «взрослыми» — ложками.

— Это трехлетки, — сказала Нина Павловна.

«А конфет моих что-то не видно», — с недовольством подумал Степан. Он отдал три килограммовых кулька главврачу. А Нина Павловна тут же, в кабинете, передала их пожилой женщине, видимо, поварихе.

У трех мальчиков черные болячки под носом.

— Что это у них?

— Аллергическое.

«Странное место избрала себе аллергия».

— Ну, как дела? — спросил Степан, наклонившись к девочке и поглаживая ее по плечику. — Как тебя звать?

Она так тихо произнесла свое имя, что он не расслышал и переспросил.

— Валя.

Опустила голову. Смущается. Девочка, сидевшая напротив Вали, робко протянула руку с ломтиком хлеба.

— Это она вам предлагает, — сказала потеплевшим голосом Нина Павловна.

— Спасибо, деточка, спасибо! Я уже пообедал. Кушай давай сама. Ешь.

Он погладил ее по костистой спинке. Девочка вздохнула. Во вздохе тихая удовлетворенность. Наверное, ей захотелось, чтобы с ней поговорили и погладили ее.

Дети выглядели бледными. А может, здесь такое освещение? Вялые. Какие-то слишком покорные. Маленькие старички. И Степан вспомнил своего четырехлетнего племяша Витю, шалуна и проказника, который с утра до ночи носится по дому и двору. И все чего-то говорит, говорит. Смеется. Племяш и год и два года назад был таким же юлой. Накануне отъезда в город Витька так надоел ему со своей беготней и криками, что Степан сказал сердито: «Прекрати или я тебя выпорю!» — «Э-э, посмотрим, кто кого перепорет».

«Возможно, не совсем сбалансировано питание? Мало витаминов».

В соседней комнате, похожей на зал, было множество игрушек. Сотни, если не тысячи. Каких только нет. Они стояли и лежали на полках, на кроватях, на столе и на полу. Даже у взрослого и то глаза разбегаются.

У окошка, за длинным столиком, сидели пять мальчиков и три девочки. Эти совсем малышки, от года до полутора. Едва-едва ложки держат. Но держат. Едят. Неторопливо. И не совсем уверенно. В тарелках что-то мягкое, вроде пюре или кашицы с молотым мясом. Одна из девочек не ест, уперлась глазами в стол. Ее тарелка на середине стола. Степан подвинул ее к девочке: