Станислав Мелешин - Любовь и хлеб Страница 61

Ольга пишет на отдельном листочке: «Сокращать перегон оленей». Это Матвееву, как практическая мера; остановилась, грызет карандаш. «Фф-уу, химический! Горько!» Улыбнулась, вспомнила о Комове. «На свадьбах тоже кричат «горько». Звенят стаканы, люди много говорят, поют. Не то я думаю, не то, наверное, пишу. Это же не диссертация — это раздумье… Может, это не хорошо? Я ветеринар — лечу… Это главное…»

Отодвинула диссертацию, придвинула листочки. «Болезни начинаются после пастбищных выгонов». Где причина? Где выход?.. Матвеев ждет. Замахнулась сама. Выскочка? Нет. Трезво обдумала. Письменные соображения будут.

Пока диссертация — ни к черту! Главным будет результат обследования после пригона оленей — факты, анализ приведут к рациональному зерну, к системе. Притом не стоит на отдельных догадках строить целую диссертацию. Засмеют на первой же заявке.

Ольга откинулась на стуле, закрыла глаза. Болели плечи. Жарко. Хотелось освежиться в холодной воде.

Письменные соображения будут.

И первое — осмотр копыт!

Олени ранят ноги — чахнут от боли, от нервного судорожного напряжения — вот самое главное! Впервые задумалась над этим привычным фактом Ольга. Она записывает эту мысль в диссертацию красным карандашом и приписывает: «Проверить и развить» — и ставит три восклицательных знака.

Говорит вслух, скандируя: «Проверить и развить», — и улыбается, представляя в памяти всех виденных ею за все время работы молодых оленят. Ей очень запомнился один — маленький, тощий, тихий… Олешек стоял, растопырив ноги. Ольга шла на него прямо. А он стоял и не пугался. Голова большая, тяжелая. Смотрел на нее бездумными печальными глазами…

Ольга встает, открывает форточку. Ветер бросает на стол хлопья снега, серебрит черного чугунного льва на пресс-папье: «Вот еще не хватало!» — сердито захлопывает форточку, шлепает босыми ногами по полу, переходит на ковер, на половицы, идет к двери. Приоткрывает ее, чтоб освежить комнату.

Из кухни слышны голоса. «А-а! Это хозяйка и соседки заняты чисткой картофеля к завтрашнему воскресенью. Будут гости. Пригласят меня и обязательно Комова. Все еще сватают по-старинному». Ольга прислушивается к разговору на кухне: «Может, обо мне?.. Судачат. Обсуждают какую-то интересную новость. Что-то стихли разом».

Ольга слышит грудной бабий выкрик:

— …Привез намедни жену. У-у-у! Ведьмистая баба! Еще как уехал в армию, и пишет оттуда: женился, мама, я. Можно ли мне, грит, привезти жену? Ну и привез! — Подождала, говорит с нескрываемым ехидством: — Уж больно шибко грамотная! — Опять подождала: — Всю улицу матом покрыла, со всеми запросто переругалась, перецарапалась. Пьет наравне с Тимофеем, мужем-то моим, да с мужиками. Песни горазда петь! Глазища-то вытаращит, и то-о-неньким голоском: «Шу-у-мел камыш…» Ух, ты! — снова подождала. — Родила. Дочь — девочка тихая. Ну… остепенилась… Да-а-а.

Чей-то голос второй, глухой, с частыми паузами:

— Николай тоже-ть вернулся из армии и тоже-ть собирался жениться на грамотной. Дак сноха-то моя говорит: ежели Николай оженится, так я ее прогоню…

Ольга удивляется: «Кто это так воинственно?» Заглядывает в дверь раскрытой кухни. На скамье сидят четыре женщины — две дородные старухи и две молодицы, городские на вид. Разговор продолжается громче и бойчее.

Ольга закрывает дверь: «Бабы, бабы!» Стало тоскливо на душе и стыдно. «Подслушала чужой разговор. Не обо мне. Какое мне дело, что у кого-то житейские семейные дрязги: вот и я грамотная…»

В голову пришли стихи. Ольга припоминает строчки. Взобравшись с ногами на диван, стоя на коленях, декламирует вслух, любуясь своим певучим голосом, вибрируя на минорных интонациях:

К чему раздумие у цели?Куда желанье завлекло?В какие дебри и метелиЯ унесу твое тепло?!

«Чье тепло? Комова?» Вспоминает его небритое лицо, теплые серо-зеленые глаза, сутуловатую фигуру — закрывает лицо руками. «Не знаю, не знаю, не знаю…» Как сильно желание увидеть его, заглянуть в глаза, погладить щеки, услышать дыхание его!.. Открывает ящик письменного стола, достает альбом. «Вот его фотография! Вот он! Тогда открылась школа. Он на трибуне что-то говорит с улыбкой. А рядом Матвеев, Мария, Куриков, представители крайкома, работники совхоза, пастухи, оленеводы, охотники, рыбаки и много, много детей. И Комов! Милые, родные, хорошие люди!» Стало радостно, свободно, тепло на душе.

Ольга впервые уверенно думает: она любит, любит этого человека. Ей мучительно то, что она понимает сейчас: любит Комова давно, а все время с первой встречи с ним была занята другим — работой, собой, печалью, она мало думала о нем, а больше о себе.

А сейчас Ольга сидит на диване, упершись руками в подбородок, — сидит уставшая, одна. «Может, это и есть счастье: работа, любовь, жизнь?! Вчера я еще не знала об этом, не чувствовала этого — была раздражительной. А сегодня какая удивительная тишина на душе! Все, все на земле хорошо! Хорошо смотреть в окно, видеть небо, снег, чувствовать холод. Даже звуки льющейся на кухне воды, шаги, голоса хозяйки и женщин-соседок приятны, приятно быть одной, думать, вспоминать Матвеева, ожидающего ее «письменные соображения»…

Ольга ходит по комнате. «Наладится работа. Наладится жизнь. На душе будет спокойно. Я скажу с своей любви, о решении выйти замуж за Комова… Матвееву! Почему Матвееву? Как счастливому семьянину: у него жена, дети — хорошая, дружная, крепкая семья. Он поймет, посоветует, как построить правильно жизнь, чтоб не сделать потом больно Комову и себе. Матвеев умный, понимающий, хоть и грубый. Ведь он сказал мне однажды, что мы мало думаем о человеке — редко заглядываем в его душу. А больше всего думаем о работе, о неприятностях, об устранении их — и забываем о себе, о семье до жестокости.

Скажу Комову, что люблю его. Когда скажу?! А вдруг он не придет больше? Или ушел от меня навсегда?»

Ольга вздрагивает, останавливается. Ее пугает эта мысль. Она глядит себе под ноги, снова начинает ходить, считает шаги, слушая частые стуки своего сердца. «Нет, нет! Да нет же!.. Он не ушел. Он только рассердился.

Нет. Он придет… Он придет на экскурсию со школьниками. Я встречу их всех вот так, улыбаясь… Я буду экскурсоводом. Они будут смотреть на здоровых, упитанных оленей, на совхозные постройки — молочную ферму, лабораторию, холодильник, загоны, газокамеры, ванны… Я расскажу им о болезнях оленей. Они, а с ними и Комов, увидят, и поймут, и оценят мою работу, живую мою диссертацию…»

Ольга стоит у окна, глядит в ночное звездное небо. На земле темно, и только у горизонта от снега полоса и далекое мерцание огней окраины совхозного поселка.

Магнитогорск

1953

ПЕЧАЛЬ

От зноя потрескалась земля, надломились и обвисли в канавах стебли крапивы, высохла широкая пойма горной реки, и на берег, где в беспорядке громоздились бревна, а рядом булькала быстрая холодная вода, оседала, когда проезжали автомашины, серая дорожная пыль. Улицы деревянного северного города дремали, и только на площади со столетними тенистыми кедрами в киосках и будках шла бойкая торговля хлебным квасом и мороженым.

Александр Петрович, председатель горисполкома, тучный мужчина, не спеша, покачиваясь, шагал по пыльной набережной, опустив тяжелые руки. Отвечая на «здравствуйте» кивком головы, хмурил голубые глаза, устало дышал: был не в духе.

До места работы оставалось пройти немного.

Длинный и узкий дощатый мост-дорожка с наглухо обшитыми перилами покачивался и скрипел на столбах, вбитых в грунт высохшей речной низины. Мост тянулся вдоль берега к старинному деревянному зданию с колоннами.

Александр Петрович шагал по настилу и утирал белым платком с синими полосками большой круглый лоб, мягкие щеки, пышные седые волосы, зачесанные назад. На нем была плотная, зеленая гимнастерка, обтягивавшая его богатырское тело и потертая на плечах. Был он туго подпоясан широким рыжим ремнем. Летние брезентовые сапоги запылились.

Навстречу торопилась женщина. Осторожно ступая по доскам и высоко подняв раскрытый запыленный черный зонт, она несла на руках белобрысого мальчишку. На малыша падала тень.

Когда женщина поравнялась с Александром Петровичем, он уступил дорогу, прислонившись спиной к перилам, успел взглянуть ей в лицо, позавидовал малышу: ему в тени зонта не жарко — и, решив, что это, наверно, приезжая, потому что осматривается по сторонам, потому что у нее кавказское лицо с острым подбородком и грустными глазами, недовольно пробормотал про себя:

— Ну куда она потащилась с ребятенком в этакую-то жару?.. В магазин, наверно… Тоже ведь выдумала: зонт! Хм! Зачем, интересно, приехала — в гости или работать? Без квартиры, наверно, мается…