Александр Шмаков - Гарнизон в тайге Страница 62

— Варюха! — оживленно сказал дядя. — Замени-ка рюмки-то стаканчиками…

Андрею не терпелось спросить об Ольге. Он посмотрел на сестру и понял, что она тоже хочет рассказать о ней, но выжидает удобного случая. Но Андрей спросил:

— Как работаешь-то, дядя?

— Как? Работал 35 лет смазчиком, теперь отдохнуть не мешает. На пенсии. Триста целковых в месяц получаю от Советской власти.

Андрей поинтересовался:

— А как с партией-то у тебя?

— У меня? — дядя Максим сморщился. — Неважно! Прорабатывают на собраниях. Читать газеты и политграмоту заставляют, а у меня глаза, Андрюха, дурят. А у тебя как?

— А я принят в члены, — с гордостью поведал Андрей.

— По такому случаю грех не выпить, — дядя Максим протянул стакан, чтобы чокнуться.

Раздался стук в дверь. Торопливой походкой вошла мать и просто спросила:

— Не приходил?

— Не приезжал, — протянул братишка, сделав грустное лицо.

— Не случилось ли чего в дороге? — озабоченно проговорила она и, заметив шинель на вешалке, припала лицом к серому сукну.

Андрей вышел навстречу. Мать бросилась к нему и замерла на груди.

Андрей провел мать к столу, усадил на стул.

— Я-то, старая дура, трухнула. Дорога. Все передумаешь…

Семья уселась за стол.

— Ну, выпьем за встречу! — произнес дядя Максим. — Вот так, командир, пьют! — он выпил, крякнул, перевернул стакан вверх дном и постучал по нему пальцем, понюхал ломтик черного хлеба, закусил соленым огурчиком.

— Прошла, как надо, словно поезд по «зеленой улице», без задержки, — и опять рассмеялся.

Андрею необычайно вкусным казалось все, что он пробовал: соленые огурцы, капуста, помидоры, пироги, пельмени.

— До чего вкусно все, — глядя на мать, проговорил он, — соскучился я по домашней еде…

— Завтра оладушек напеку твоих любимых, — заботливо ответила мать, не спуская с сына полных нежности глаз.

— Не терплю, Андрюха, остановки в пути, — сказал дядя Максим. — Нальем по махонькой, — и, не дожидаясь, закинул голову назад, опрокинул стаканчик с водкой. — Под праздник угодил. Тракторный скоро пускаем. Построили не завод, а махину — глазом не окинешь, разве с аэроплана…

Старик быстро захмелел.

— Андрюха, а Василь Константинычу от меня привет не забудь. Это человек! Ну, блюхеровец мой, подтяни-ка, — и он затянул песню, больше всего нравившуюся ему:

Реве-е-ла-а буря-а, дождь шу-умел,Во-о мраке-е мо-олния-а блиста-ала…

Дядя Максим угомонился как-то сразу. Попросил, чтобы ему постелили на лавке. Укладывая его, Андрей накрыл старика шинелью.

— Про Василь Константиныча не забудь…

— Не забуду, дядя.

…На Андрея долго и влюбленно смотрели теплые материнские глаза. Она рассказывала о многом, хотя говорила сбивчиво, односложно, отрывистыми фразами.

Постель Андрею мать накрыла на своей кровати, а сама легла на диване. В доме давно спали, а у матери все еще не иссякали разговоры.

— Ольга нынче кончает университет. Изредка забегает, когда приезжает на каникулы. Хорошая девушка, умная, — шептала мать. — Стара я уже. Маленьких ребятишек на улице увижу, — сердце от радости замирает. Бабушкой быть надо, внучат иметь…

Андрей слышал, как она тяжело вздыхала, хотела спросить у него что-то, но не решалась. «О-ох, и хитрая же ты, мама!» — хотелось сказать ему.

Засыпая, Андрей слышал, как сквозь сон братишка кому-то рассказывал:

— Дальневосточник-брат приехал… Большим взводом командует… Японцев не боится нисколько…

Андрей улыбнулся словам братишки. В голову лезли разные мысли. Они были по-таежному дремучи. Его сковывал крепкий, здоровый сон.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Дядя Максим был прав: пуск тракторного завода действительно превратился в большой праздник. Тысячи челябинцев, не только рывшие котлованы и укладывающие кирпич за кирпичом в стены гигантских корпусов, но и те, кто на заводах других городов изготовлял станки и оборудование, чувствовали себя именинниками.

Андрей с волнением читал «Челябинский рабочий». Газета посвящалась пуску тракторного — событию, справедливо названному «триумфом генеральной линии партии». Чувство, не сравнимое ни с чем в жизни, захватило впечатлительного Аксанова: в этот день с самого утра он находился в каком-то торжественном угаре.

«Большевики Челябинска сегодня пускают величайший в мире тракторный завод», — сообщали газетные строчки, набранные крупным жирным шрифтом.

В газете публиковались приветствия строителям и монтажникам, давались их портреты. С теплым словом обращался к ударникам стройки Демьян Бедный:

Еще одна в родном краюТвердыня новая в строю.Труду, упорству и талантам,Бойцам, ударникам, гигантам —Героям тракторных побед —Демьяно-бедновский привет!

В то время как Аксанов с увлечением читал газету, появился дядя Максим. Он укоризненно покачал головой, платком протер потную лысину, вкрадчиво и таинственно сообщил:

— На праздничек-то пожаловал Михаил Иванович Калинин…

— Когда? — удивился Андрей.

— Не спи долго. Встречал. Старик успел, а молодой прозевал. Как же это, ай-яй!

— Почему же не предупредил меня? — с обидой сказал Андрей.

— Да я и сам-то толком не знал, — дядя Максим откинулся. — Гляжу, идут люди с флагами на вокзал. Ну и я увязался. — Он опять склонил голову над газетой, лежащей на коленях у Аксанова. — Молодец Василь Константиныч! — ткнул пальцем и взял газету.

Дядя Максим отошел к окну и полез в карман за очками. Он подолом рубахи протер стеклышки в тонкой металлической оправе, потом аккуратно приладил душки за ушами, сел на стул и, не читая, заметил:

— Знает, где корни пустил. Не забыл нас — строителей мирового гиганта.

— Какой же ты строитель, дядя Максим?

— Самый первый, Андрюха. Лопатой землю не рыл, не хвастаюсь, а поездов столько с разными материалами Тракторострою доставил, что не счесть.

Старик опять ткнул пальцем в газету.

— Приятно узнать, что пишет-то Василь Константиныч, — и стал громко, с выдержкой читать приветствие Реввоенсовета ОКДВА ударникам Тракторостроя.

— «…ЧТЗ — пущен. В короткий срок выстроен и оборудован по последнему слову техники завод мощных тракторов. — Дядя Максим склонил голову и посмотрел поверх очков на Андрея. — Пуск ЧТЗ знаменует дальнейший расцвет СССР — могучей, индустриальной страны, независимость от капиталистического мира…»

Дядя Максим передохнул.

— Верно, Василь Константиныч, нос буржуям утерли. Был бы жив товарищ Ленин — порадовался бы за нас. Мечтал о ста тысячах тракторов, чтобы крестьян повернуть за комунию. А теперь они будут.

— Читай дальше, дядя Максим, — попросил Андрей.

— «…В то же время ОКДВА ясно представляет себе, какую громадную силу содержит социалистическая индустрия — в том числе тракторные заводы и особенно ЧТЗ — в деле обороны страны.

В случае военного нападения извне ЧТЗ превратится в могучую крепость обороны, даст Красной Армии надежную технику для отражения врага».

Дядя Максим отложил газету на подоконник.

— Правда твоя, Василь Константиныч. Так и будет, — сказал он уверенно. — А не подойти ли, Андрюха, на праздничек, не послушать ли Калинина? Большого человека послушаешь, — сам подрастешь…

День был солнечный, безоблачный, со свежим ветерком. Трамвайная линия, построенная месяц назад — к Первому Мая, соединяла гигант индустрии с центром города.

Трамвай не успевал перевозить желающих попасть на торжества: люди висели на подножках, чудом прицеплялись сзади, но упорно ехали на ЧТЗ. Делегации заводов и учреждения шли организованно — колоннами, украшенными портретами и транспарантами, расцвеченными алыми стягами с золотистой бахромой и кистями. Не умолкали песни, звучала музыка самодеятельных оркестров.

Улица Спартака, прямая и казавшаяся бесконечной, пролегая то городом, то заводским поселком, по-праздничному приоделась. На домах были флаги, на заборах расклеены плакаты, лозунги. Вдоль шоссе, ведущего к заводу, большие панно отображали путь побед, пройденный строителями. Приподнятость духа, радость отражались на лицах людей, медленным потоком идущих к ЧТЗ.

В три часа заводская площадь была запружена делегациями. Все бурлило, ликовало здесь. Люди будто сильнее почувствовали свою близость, родство душ, спаянных общим чувством торжества.

Аксанов вместе с дядей Максимом и Варенькой, поизмятые в трамвайной давке, облегченно вздохнули, когда вывалились вместе с другими из новенького, пахнущего краской вагона. Но в воротах завода их снова притиснули, и вся эта человеческая живая волна вынесла их к большущей деревянной трибуне. На шпиле ее алел флаг, по бокам ровными рядами сбегали стяги помельче. В солнечных лучах они походили на продолговатые языки пламени. Площадь и проезды тоже были залиты кумачом, ласкаемым ветром.