Галина Башкирова - Рай в шалаше Страница 62

— Дожили, Танечка, — вдруг сказал Костя.

— Дожили? — Таня аккуратно собрала длинные ручейки в губку, получилось солнце, небрежное, как на детской картинке. Серое. В детстве его рисуют красным. — Как это мы могли с тобой дожить, если мы не жили.

— Таня! — Костя спустил ноги на пол.

— Посиди, еще не высохло. Все эти годы мы с тобой всё готовились к чему-то, разговаривали, — серое солнце на линолеуме растекалось, превращаясь в обыкновенную лужу, — и твердо знали, что созданы друг для друга, и я тянулась изо всех сил, чтобы тебе соответствовать. Ну скажи, соответствую наконец? Нет? Созрела?

Лужа медленно утекала вниз, к кухонной двери. Таня все еще стояла, опираясь на палку.

— Ты Денисова пожалел? А может, пора бы меня? Хотя, конечно, Денисов со мной эти годы жил, ты прав, ухаживал за мной, когда я болела, ставил банки, хлопотал... а ты... ты спрашивал по три раза на дню, как я себя чувствую. Зачем ты спрашивал? — Таня потерла лоб. — Я пытаюсь понять, что происходит, понять нас обоих...

— Прости, но если жизнь с Денисовым для тебя идеал, — невпопад откликнулся Костя и неприятно, одним ртом усмехнулся, но не получилось, нижняя челюсть у него заметно дрожала. — Я закурю, с твоего разрешения.

— Понимаешь, все эти годы, с самого начала, я была занята только тобой... семья, Петька, Денисов... да, даже Петька, кормишь его, а думаешь о своем, укладываешь спать, снова ты, Денисов со мной что-то пытается обсуждать, а мне неинтересно, я даже не слышу, а слышу, — не запоминаю, и он повторяет по нескольку раз, он убежден, что я рассеянная, для него я всегда рассеянная. Я с Денисовым куда-то еду, а мне не нужно, я ненавижу его машину, она меня всегда увозит против моей воли... Я сижу в компании, разговариваю, а сама мысленно комментирую разговор тебе... И так с утра до ночи. А потом наступает ночь, а за ночью, между прочим, утро... — Таня помолчала. — Ну что ты смотришь на меня, как ханжа? Да, он темпераментный человек, и утро тоже, а на утро у меня нет сил, хоть утро создано для любви, утром... — Таня только головой помотала и потянулась к пачке сигарет, но Костя перехватил ее руку.

— Не надо, тебе не нужно курить, — сказал он, — ты плохо выглядишь.

Она посмотрела на Цветкова, но лицо его расплывалось, от слез, что ли? Хотя нет, непохоже, слез у нее в глазах вроде бы не было.

— Что ты глядишь на меня так, Костя? Мы же не на небе живем! Знаешь, — продолжала Таня, — в последние дни мне что-то тяжело!

— Я заметил, — сокрушенно сказал он, — я еще в ресторане заметил.

— И что ты делаешь, чтобы мне помочь? Строишь очередной шалаш?

— Танечка, какой шалаш? Что с тобой сегодня? Первый раз тебя такой вижу.

И только тут Таня заплакала, уронив палку на пол, первый раз заплакала, всхлипывая, не утирая слез.

— Ну вот, совсем синие стали глаза! — Костя подошел, обнял, вернее, повис нескладно, потом попытался поднять к себе ее лицо, Таня отворачивалась, смахивая слезы:

— Посмотри, как наследил!

А он все гладил ее плечи и пытался улыбаться.

— Таня, милая! — он выговаривал слова очень медленно. — Ты хочешь со мной поговорить? Давай отложим, я не готов к этому разговору. — Он посмотрел ей в лицо, все еще не разжимая сомкнутых рук.

Таня съежилась, сникла под его руками, губы у нее сами собой разъехались в стороны, она заплакала еще горше.

— Просто детский сад какой-то! — пробормотал Костя с досадой. — Перестань плакать.

Таня осторожно сняла с себя его руки, села на табуретку, и он, придвинув свою, тоже сел — напротив. Она все плакала, закрыв лицо руками.

— Перестань, это невыносимо! — попросил он раздраженно.

Таня открыла лицо, залитое слезами.

— Ты знаешь, — сказала она, — я недавно нашла старую записную книжку, записывала кое-что, потом бросила. Ты не помнишь, как ты меня поздравлял, когда мне исполнилось тридцать лет? Ты говорил о том, что мой молодежный максимализм в отношениях с людьми тебя радует и умиляет. Но что он покинет меня, едва я начну стареть, «а это наступит скоро», сказал ты.

— Я не мог этого сказать.

— Что у меня появится жажда жизни без претензий, что я не буду замечать унижений от мужа, от того, что мне будут уступать место в автобусе, что для Пети я скоро стану скучным человеком, он будет заранее знать, что я скажу через минуту, две, и что день, когда он поймет, что его мать неинтересный человек, наступит непреложно, как наступает вечер, как вечер сменяет ночь.

— Я это говорил?

— А прогноз относительно моего тела? Не помнишь?

— Не понял? — Костя слушал, как будто она рассказывала ему что-то новое, любопытное и не о нем.

— Ты сказал, — Таня улыбнулась, — что тело мое скоро начнет стареть, руки, шея, потухнут глаза.

— Никогда они у тебя не потухнут!

— Тело начнет стареть, а я, хозяйка этого некрасивого старого тела, буду по-прежнему испытывать потребность любить и нравиться и подчинять себе мужчину, — Таня снова улыбнулась, — ты меня еще наставлял, что эта потребность одно из самых жестоких проявлений жизни.

— Я это говорил?

— Могу показать!

— Какой негодяй.

— Нет, ты не просто говорил, ты утверждал, что женщина может победить старость, приводил примеры. Но для такой победы, говорил ты, нужна высшая степень духовного напряжения. А у меня, убеждал ты, ничего не выйдет: я слишком женщина и слишком люблю свое тело.

— Таня, хватит!

— Ты постоянно пугал меня! Зачем?

— Не знаю, Танюша, дебри подсознания, не мучай меня, я ничего не помню.

— Странно, при своей фотографической памяти ты ничего не помнишь. А я помню все. Я помню, ты говорил, что более красивой и великодушной я уже не буду никогда, что во мне не успели пока накопиться обиды, пристрастность... а после тридцати пойдут одни мелочи жизни — новые туфли, шуба, хороший аппетит, еще одна шуба, съездить отдохнуть.

— Я ошибся, как видишь, — Он сидел, выпрямившись на своей табуретке, бледный, с тем высокомерным видом, который появлялся на его лице всякий раз, когда ему бывало не по себе. Сигарета плясала в его руке. — Я сказал, что не готов к этому разговору, дай мне время, — сказал он глухо. — Давай я отвезу тебя домой, скоро двенадцать.

— А ты знаешь, почему ты все это говорил?

— Не знаю, ты меня врасплох застала...

— А я знаю! Потому что тебе было досадно. И ты каркал, пророчил... ты не мог смириться, что я не твоя.

— Это правда, — глухо сказал он. — Ты догадалась: я злой человек, я завидовал Денисову... и ждал.

— Чего ты ждал?

Он пожал плечами на своей табуретке.

— Теперь ты понимаешь, что вся твоя «теория встречи» — фикция? Автору ее эта теория не подходит. В жизни я прорастала в тебе постепенно, как опухоль, и уже поздно оперировать. Неоперабельный случай.

— Как страшно ты это сказала! — И оба замолчали, глядя друг на друга. — Страшно, но правда.

— Нет, я несправедлива, вначале что-то было, вначале ты воодушевился, письма писал, помнишь, на Севан прилетал, когда я там жила одна. Получилось романтично — прилететь на несколько часов, поцеловать руку и... сбежать. Почему бы и нет? При профессорском окладе! А потом?

— А потом у меня были свои неприятности.

— Вполне возможно, но при чем тут наши отношения?

— Ты решила стать моим психоаналитиком? — спросил он, как показалось Тане — неприязненно. — Тебе все необходимо выяснить? Как, что, когда, почему? Мне, по-твоему, намного лучше жилось эти годы? Будь справедлива! Для тебя же все делалось!

— Для меня? Ты правда считал, что так лучше? — Таня придвинулась к нему поближе, протянула руку, чтобы приласкать, погладить. — Глупый какой!

Он отвел ее руку:

— Что у тебя происходит дома, наконец? Тебе Денисов изменил?

Таня замолчала, и молчала долго... Потом ответила:

— Не знаю, может быть. В основном он изменяет мне с собственной карьерой. Это не твой шалаш, — сказала Таня так спокойно, словно ничего не произошло. И отодвинула подальше свою табуретку.

— Таня, что за шалаш? Ты меня пугаешь!

— Пугаю? Ну что ты! — голос ее был до странности ровен. — Разве я не рассказывала тебе о шалашах? — поинтересовалась она так серьезно, словно ей сейчас и впрямь были важны какие-то шалаши и гипотезы о них. — Недавно мне позвонил известный тебе Коростовцев, — пояснила Таня, — и предложил участие в их сборнике, и таким тоном, будто приглашал в хорошее общество. Вот тут меня и осенило: Вадик предлагал не просто написать статью — существовать с ними под одной крышей. Под свою крышу чужих людей жить не зовут, не правда ли? И в гости не приглашают...

— Ты знаешь, — протянул Костя задумчиво, — у меня не раз возникало подобное чувство, в этом что-то есть.

— Ну вот, — продолжала Таня, — отсюда идея — общий сборник, общий текст, вообще любая общая работа — это среда обитания, там мы друг с другом встречаемся, говорим, спорим, там наши переживания и страсти... И незаметно получается... зачем семья, если между двумя людьми произошла любовь, зачем общая постель и общие дети, зачем родственники жены, зачем ходить в прачечную и бегать за картошкой? Можно жить проще... разговаривать по телефону, готовить вместе публикации...