Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия Страница 63

От вагона контрразведки отделились два офицера. Взяв начальника конвоя под руки, отошли с ним в сторону, убеждая его в необходимости расправы.

— Не согласен! Приедем в Иркутск, там — ваше дело! — упорствовал тот. — Не с вас спросят, а с меня! Снять пулемет с крыши, загнать заключенных в вагоны! — распорядился начальник конвоя. Солдаты, развязывая на ходу арестованных, вталкивали их обратно в вагоны.

В теплушке Михаил Новгородцев вздохнул с облегчением и улегся на нары. Раздался стук буферов, прозвучал протяжный гудок паровоза. Поезд тронулся. Неожиданно вместе с лязгом железа раздалась беспорядочная стрельба.

Контрразведчики открыли с тормозных площадок по заключенным огонь. В вагонах поднялась суматоха: люди прыгали с нар, валились друг на друга, слышались крики, стоны раненых, и на полу уже лежало несколько человек убитых. Поезд постепенно набирал скорость. Стрельба не прекращалась. Вокруг лежавшего Новгородцева образовалась куча тел, по которым из-за тонкой перегородки вагонов по-прежнему сыпались пули.

Через полчаса стрельба прекратилась. Поезд остановился. Заскрипели дверные ролики, и в вагон просунулась голова контрразведчика.

— Есть живые? На тесноту теперь жаловаться не придется! — злорадно произнес он и скомандовал: — Выбрасывай убитых!

В вагоне слышались стоны раненых. Кто-то, схватившись за голову, качаясь в углу, как маятник, кричал надрывно:

— Воды! Воды!

На приказ контрразведчика никто не отозвался. В суровом молчании было столько ненависти, что контрразведчик поспешно задвинул дверь, с опаской отошел от вагона.

Во время стоянки на станции Ново-Николаевск[18] в вагон Михаила заскочил здоровенный детина в широчайших брюках с красными лампасами. Свирепо вращая белками глаз, он гаркнул:

— Кто меня знает? Кто был со мной на Карпатах? Ага, нет таких, изменники! Нужно родину защищать, а вы по тюрьмам пошли! — Взмахнув толстой плетью со свинцовым наконечником, он остервенело стал избивать заключенных.

Удар нагайки пришелся Новгородцеву по плечу. Присев на корточки, Михаил схватил колчаковца за лампасы и сильным рывком выбросил из вагона. Очнувшись, тот поднялся на ноги и, погрозив плетью, направился к соседней теплушке.

На восьмые сутки «поезд смерти» пришел в Иркутск. Из трехсот шестидесяти заключенных осталась в живых половина. Люди были похожи на скелеты. Опухшие от голода, измученные, многие вышли из вагонов с помощью товарищей.

Едва успели построиться в колонну, как сопровождающий офицер обратился с речью к толпе зевак:

— Господа! Посмотрите на этих людей, — рука колчаковца протянулась к заключенным. — Это красноармейцы, взятые нами в плен во время боев. Вы видите, что совдепия умирает с голода, фронт красных трещит по швам. Эти люди — прямое доказательство. Советам приходит конец!

— Неправда! — Михаил Новгородцев задыхался от гнева. Собрав остатки сил, выкрикнул страстно: — Советская Армия бьет колчаковцев, как бешеных собак! Скоро, скоро настанет час, когда вас выбросят из Иркутска, Сибири, Приморья! Сбросят в помойную яму, как ветошь. — Ослабев, Новгородцев упал на руки товарищей.

Разъяренные буржуа из толпы накинулись на заключенных, избивая их чем попало.

Потерявшего сознание Михаила Новгородцева привезли в иркутскую тюрьму на телеге.

ГЛАВА 30

В холодное, пасмурное утро заключенных погнали к железнодорожной станции для погрузки в вагоны. Избитый накануне белогвардейцами Михаил Новгородцев с трудом передвигал ноги, обутые в старые галоши. Со стороны Ангары дул пронизывающий ветер. Арестованные шли тесными рядами, зябко кутаясь в пиджаки и рваные ватники. На одной из улиц, ведущих к станции, Михаилу пришлось идти по луже, покрытой тонкой коркой льда. Галоши слетели с ног. Вытаскивая их из грязи, Новгородцев нарушил ряды. К нему подскочил конвоир и занес шашку над головой. Михаил бросился под ноги колчаковца. Клинок пролетел мимо головы. Новгородцев почувствовал лишь удар кулака, в котором была зажата рукоятка. Белогвардеец разразился площадной руганью и, пнув лежавшего сапогом, выкрикнул яростно: — Иди, сволочь, на место!

Босой Михаил по замерзшей земле едва доплелся до станции.

Заключенных загнали в товарные вагоны, забили наглухо двери.

На третьи сутки прибыли в Читу. Через маленькое оконце, заделанное с двух сторон железной решеткой, заключенные могли видеть молчаливо стоявших часовых.

Начал брезжить мутный рассвет. Припав к оконцу, Михаил спросил подошедшего к вагону белогвардейца.

— Что нас ждет?

— Красивая смерть, — ответил тот с усмешкой.

Новгородцев отошел от оконца, опустился на нары.

В вагоне стояла гнетущая тишина. Каждый мысленно прощался с близкими. Говорить не хотелось, но и молчать было тяжело.

Первым подал голос Федор Клюшин.

— У нас, наверное, уже отмолотились. Народ, поди, на рыбалку в Тургай собирается…

— А хорошо бы, братцы, с бреднем по Ую побродить, — заметил старик Ковальский и тяжело вздохнул.

— Похоже, отрыбачили, — отозвался кто-то.

Михаил подошел к Петру. Старший Новгородцев лежал на нарах, плотно закутавшись в тюремное одеяло.

— Знобит?

Тот молча кивнул. Заболел он еще в Челябинске. В Иркутск его отправили из тюремной больницы вместе с группой усть-уйских большевиков. Частые побои, недоедание, подточили когда-то могучий организм, у Петра появились признаки туберкулеза. Заостренный нос, глубоко ввалившиеся глаза, острые лопатки, которые покрывала грязная рубаха, заставили Михаила невольно сжать кулаки:

— Гады, до чего довели человека!

Больной положил руку на плечо брата.

— При первой возможности беги, а я… — Петр выдержал короткую паузу и тихо закончил: — Отлежусь как-нибудь.

В полдень началась высадка.

— Стройся по двое! — раздалась команда. Со стороны станции, пересекая пути к эшелону, шли три офицера.

— Смирр-на!

Шагая вдоль нестройных рядов измученных людей, офицеры брезгливо окидывали их взглядом.

— Это что за чучело? — показывая на Петра, с трудом стоявшего на ногах, спросил контрразведчик с нашивками капитана.

— Больной, — ответил конвойный офицер.

— Сейчас ему пропишем микстуру, — отступив от рядов, капитан крикнул: — Эй вы, слушайте! На каждого арестованного у нас имеются документы. Если кто соврет, будет немедленно расстрелян. Допрос начнем с правого фланга.

Заключенные приглушенно заговорили:

— Не сознавайся, ребята. Документов у них нет. Берут на удочку.

— Не лучше ли сказать правду? Покорную голову меч не сечет.

Начался допрос.

Первым выступил из шеренги Клюшин.

— Большевик?

— Да, — ответил тот твердо.

— Какие должности занимал в октябрьские дни 1917 года?

— Был командиром рабоче-крестьянской дружины.

Офицер круто повернулся к конвоиру.

— Отвести в третью группу! — показывая на Клюшина, сказал он многозначительно. — Ну-с, а ты, старик, как попал сюда? — Вопрос относился к Ковальскому.

— Я член коммунистической партии большевиков. Работал в волкоме, — с достоинством ответил Ковальский.

— Понятно. В третью! — кивнул контрразведчик.

Очередь дошла до Михаила.

— Большевик?

— Да, — Новгородцев смело посмотрел в глаза колчаковцу.

— Казак?

— Троицкого округа станицы Усть-Уйской Оренбургского казачьего войска.

— С немцами воевал?

— Да. Имею георгиевские кресты за храбрость.

— Георгиевский кавалер и вдруг переметнулся к большевикам? Не понимаю, — пожал плечами капитан. — Запишите во вторую, — приказал он. — А этого… — указательный палец уставился на старшего Новгородцева: — в первую. Он и так сдохнет.

Вместе с Михаилом во вторую группу попали Ковиков из станицы Миасской и большевики из Долгодеревенской.

Слышались отрывистые слова команды: «В первую, вторую, третью».

Что это означало, никто не знал.

Окружив каждую группу конвоем, этапников повели во двор офицерского клуба.

Продрогшие на ветру заключенные тесно жались друг к другу.

В дверях показался офицер с бумагой в руках. Лица людей вытянулись. В свежем воздухе четко прозвучали слова:

— Первая группа пойдет на работу; вторая будет взята под особый контроль. Третью группу — расстрелять!

Михаил сделал попытку пробиться к Клюшину и Ковальскому, но удар прикладом заставил его попятиться.

— Товарищи станишники! — выкрикнул страстно Клюшин. — Будете живы, бейте гадов до конца!

Кто-то высоко и страстно начал:

Вставай, проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов!..

Величавые звуки гимна понеслись над улицами города.