Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана Страница 63

— Трудно человеку после тяжелой дневной работы еще и ночью работать.

Он согласился с этим:

— Да, не дай бог! Иной раз так и тянет растянуться на травке.

Я спросил, продолжая отвлекать его от основного замысла:

— Кто же заставляет вас работать по ночам?

— И он сразу же признался:

— Нужда заставляет. Нужда-матушка. Нуждишка расшевеливает умишко.

Так он ответил, признав наличие у них нужды. И ты, Юсси, порадовался бы, услыхав это признание, ибо все твои уверения находили тут свое точное подтверждение, Я спросил далее, чтобы еще более это уточнить:

— Мало платят?

Но он ответил что-то не совсем для меня понятное:

— Не мало платят, а мало сделать успеваем в дни хлебоуборки. Вдвое больше тратим времени на обмолот и очистку зерна, чем следовало бы. Вот и приходится тут смекать, ломать и уплотнять.

— А вам надо, чтобы вдвое меньше тратилось?

— Именно. Вы угадали.

— А для чего вам это надо, простите в недоумении? Или вам приказано выкроить время на то, чтобы успевать выполнять по две работы за день?

Такой коварный вопрос я ему задал. О, я знал, чем их подцепить при случае. Но он прогудел из-под веялки без всякой обиды:

— Нет, зачем же? Не для второй работы, а для дополнительного отдыха. И никто нам не приказывает, Самим хочется. А вам разве не хотелось бы?

— Чего не хотелось бы?

— Иметь больше свободного времени.

— Зачем? Я и так привык у вас иметь каждые сутки по шестнадцать свободных часов.

— Не так уж много. А как вы их использовали, если это не секрет?

— Как использовал? Гулял по вашему городу Ленинграду. Исходил его вдоль и поперек. Был в музеях и в кино. Смотрел ваши новые фильмы. Читал книги ваших новых писателей и прежних писателей тоже. Играл в шахматы, слушал радио. А теперь вот сразу получил двадцать восемь свободных дней и не знаю, куда с ними деваться.

— Ничего, привыкнете.

— Нет, это плохая привычка, надо сказать. Ведь мне придется потом от нее отвыкать, когда я вернусь в Финляндию. Там у меня только ночь была свободной от работы, да и то не вся. В крестьянстве не может быть нормы.

— Почему не может? Работаем же мы, колхозники, часов по восемь-десять в день. И по четыре будем работать, придет время.

— По четыре часа в день? А что вы будете делать в остальные двадцать?

— Найдем, что делать. Культурно отдыхать, развлекаться, путешествовать, учиться, набираться знаний, совершать новые научные подвиги, придумывать, как перейти на трехчасовой, на двухчасовой рабочий день.

Я усмехнулся, показав этим, что понял его шутки относительно стародавних мечтаний человека, которым никогда не суждено исполниться. Разве не заявил когда-то сам бог сотворенному им первому человеку, что только в поте лица будет он есть хлеб свой? И, конечно, не более как смеха ради мог упомянуть этот парень про какой-то там четырехчасовой рабочий день. А пока что не он ли тут лежал в пыли на цементном полу, работая дни и ночи напролет по причине крайней нужды в его доме? Ради чего еще стал бы человек отдавать работе полные сутки? Только ради лишнего рубля, недостающего в семье, можно пойти на это. Кстати, за какую плату согласился он так убивать свое здоровье? Вот о чем следовало его спросить.

Я присмотрелся к тому, что он делал, помогая ему в то же время пригонять к месту отдельные части механизмов. Как уже сказала женщина, он объединял веялку с молотилкой, попутно что-то перестраивая на них. Когда веялка была собрана, я слегка потянул за шкив, стараясь понять, что он в ней изменил. Понять оказалось нетрудно. Сетки у веялки колыхались не поперек, а вдоль. У барабана вместо четырех лопастей, дающих ветер, было сделано шесть. А боковые металлические планки, держащие сита, были, заменены деревянными планками, почти такими же тонкими и гибкими. Продолжая отвлекать его от расправы со мной, я спросил:

— Разве дерево крепче железа?

Он поддался на мою уловку и, забыв схватить меня за горло, опять заговорил:

— Не крепче, а нежнее. Деревянные держатели не так стучат и сетку плавно раскачивают.

— А не ломается ваше дерево при такой нагрузке?

— Нет. Уже проверено в Кривулях. Но подбирать дерево приходится строго. Не без того.

— Какое дерево берете?

— Да разное идет. Бук, ясень, яблоня, береза, клен, орех. Прямо ножом настругиваю. Люблю дерево кромсать.

Он взял в руки запасную деревянную планку, тонкую и гибкую, щелкнул по ней пальцем и, приложив к уху, сказал:

— Прочность планки по звуку определить можно. Дерево богато звуками. Не замечали? Все самые мягкие и благородные звуки — в нем. Недаром оно на скрипки идет, на гитары и мандолины всякие. Нет у него пока заменителя в инструментах подобного рода, да и не будет, пожалуй. Как вы думаете?

Как я думал? Да никак я не думал. Для какой надобности стал бы я об этом думать? Я думал о том, чтобы спросить, сколько ему платят за дополнительную ночную работу. Вот чего касались мои думы. Но все же я ответил:

— Да, дерево — это хорошо.

Он засмеялся:

— Еще бы не хорошо! Кто скажет, что дерево — это плохо?

Смех у него был мягкий и тихий. Он словно сдерживал его слегка, чтобы не дать мне повода для обиды. И лицо его на это время как бы прояснилось изнутри, утратив очертания мужской суровости. Судя по его смеху, он все еще не торопился учинить надо мной расправу. Однако каким бы ни был его смех, но все же это был смех, и касался он меня. Поэтому я добавил:

— Но дерево дает не только звук.

Он спохватился:

— Верно! Я и забыл, что говорю с жителем лесной страны, где дерево кормит целый народ. Вы правы. Не мне перечислять вам свойства дерева. А теперь прошу вас включить вон тот рубильник. Включите и смотрите на меня. Когда я подниму руку — выключайте.

Я включил рубильник. Мотор загудел. Молотилка и веялка заработали. Но вот что-то в них лязгнуло и затарахтело, нарушая плавность работы. Он поднял руку, и я выключил рубильник. Мотор остановился. Ворча что-то про себя, Иван взял гаечный ключ и снова сунулся под машину. Я ждал, стоя у рубильника. Спустя минут восемь он вылез и опять приказал мне включить рубильник. И опять что-то не так сработало.

Это повторилось раз пять, после чего он снова довольно основательно расположился под машинами и, лязгая там железом о железо, проворчал:

— Придется опять кузнеца брать за бока.

Видя, что расправа надо мной все еще откладывается, я ввернул наконец свой вопрос:

— Много ли вам платят за эту ночную работу?

Он ответил нехотя:

— Какая тут работа? Это горе, а не работа.

Я сказал:

— Ну, все-таки. Вот вы в Кривулях наладили то же самое. Сколько вам за это заплатили?

— Да нисколько. Хорошо еще, если «спасибо» скажут. А если заест механизм, то и колотушек не оберешься.

— Зато вам, наверно, здесь какую-нибудь награду дадут?

— Дадут! Догонят за порогом и еще дадут!

— Так зачем же вы работаете?

— А я и не работаю. Какая это работа? Это эксперимент. Удастся — хорошо. А не удастся — все шишки на мне.

Я больше не стал донимать его вопросами. Что пользы было в моих вопросах? И без вопросов теперь все окончательно для меня прояснилось относительно их колхозных дел. Если до этого что-то еще оставалось для меня неузнанным, то вот оно, самое наипоследнее, чего я пока еще не знал про их колхозы. И теперь я мог спокойно идти к пристани, чтобы возвратиться в Ленинград.

И пока он там копался, под молотилкой, разбираясь в ее неполадках, я потихоньку выбрался из-под навеса гумна и направился к тропинке. Так удалось мне спастись от неминуемой расправы. О, я умел при случае извернуться наперекор судьбе. А может быть, меня спасло то, что он оказался не тем Иваном? Все могло быть, конечно, все могло быть в этой таинственной России, которая только о том и думала, как бы напасть скорее на бедную маленькую Финляндию, чтобы отнять у нее болота и камень.

Как бы то ни было, мне удалось без помехи спуститься к дороге, идущей в сторону пристани. Но часы мои уже показывали десять, и, стало быть, на теплоход я опоздал. Пришлось отложить отъезд до утра и отправиться по этой же дороге прямиком на ночлег. Хозяина опять не оказалось дома. А остальные уже спали, кроме старшей хозяйки. Она сказала мне укоризненно, приглушая по случаю позднего часа свой певучий говор:

— Где же это вы пропадали весь день? Мы тут затревожились было, да парторг Василь Мироныч зашел и говорит: «Не беспокойтесь. Где надо, там он и есть». Ну, мы и успокоились. А теперь садитесь уху свежую кушать и стерлядку жареную. Это рыбаки из Чуркина прислали. Узнали, что финский гость нашими колхозными делами интересуется, — и занесли. Пускай, мол, рыбки нашей среднерусской отведает. Кушайте на здоровье!

Так у них тут водится. Они кормят редкой и вкусной рыбой того, кто интересуется их колхозными делами. Это как бы плата за проявленный интерес. Кто не интересуется, того они не кормят. Для них важно, чтобы ты интересовался. И если ты захотел полакомиться нежной русской рыбой из реки Оки — прояви интерес. Только и всего. Конечно, это весьма нелегкий труд — проявить интерес к их колхозным делам, но рыба того стоит. По крайней мере я съел начисто все то рыбное, что оказалось передо мной на столе, и лег спать с изрядной тяжестью в желудке.