Илья Маркин - Курский перевал Страница 64

— А Дробышев жив? — дрожащим шепотком спросила Валя.

— Жив, — слабо улыбнулся Бондарь, — батальоном командует… Геройский парень, настоящий офицер…

— Ирина Петровна, — тревожно зашептал на ухо Ирине вбежавший в котлованчик Пилипчук, — приказано отходить в село Прелестное. Это позади нас, километра четыре. Я с санитарами пока тут останусь, раненых собирать, а вы идите новый пункт создавайте.

— Хорошо, — послушно согласилась Ирина, твердо веря в благоразумие умудренного опытом Пилипчука.

Стрелявшие пушки, мимо которых проходила Ирина с Марфой и Валей, смотрели не на юг, откуда раньше наступал противник, а на восток и на запад, создавая длинный коридор, по сторонам которого шли бои. Беспрерывная стрельба доносилась и сзади, с юга, где еще утром был передний край.

«Неужели окружают наших? — тревожно подумала Ирина. — Конечно, окружают, поэтому и отходить приказано».

Она вспомнила, сколько за последние дни прошло раненых, и только сейчас поняла, как ослаб и обессилел полк. Если уж совсем юный, хоть и старший лейтенант, Дробышев командует батальоном, значит положение действительно тяжелое.

«А где же Поветкин? Как он? — с еще большим беспокойством подумала она и оборвала самое себя. — Командует, воюет, как и все. Что тебе за дело до него?»

Но мысль о Поветкине никак не оставляла ее. Помимо своей воли она представляла его то раненым, истекающим кровью, то по-прежнему деловым, невозмутимым, командующим остатками полка, то с ужасом думала, что он погиб в этом аду огня и дыма…

Заняв опустелый домик под горой и начав опять принимать поступавших от Пилипчука раненых, она жадно вслушивалась в их разговоры, надеясь хоть что-то услышать о Поветкине.

— Ну вот и все благополучно, — сказал Пилипчук, уже в сумерках навестивший Ирину, — наши отошли и заняли оборону на окраине деревни. Командир полка приказал подготовить списки раненых и доложить ему.

«Жив, значит, жив и командует», — обрадовалась Ирина и, опять досадуя на себя, принялась за работу.

По тому, как все меньше и меньше поступало раненых, она поняла, что бои затихают. Вскоре медпункт опустел.

Переписав начисто список раненых за последние двое суток, Ирина хотела было отправить его с Пилипчуком, но, решив, что это будет нарушением воинских порядков и может вызвать недовольство Поветкина, пошла сама.

В деревне было многолюдно и шумно. Узенький серпик луны, повиснув над горизонтом, тускло озарял приземистые хаты с черными провалами окон. За окраиной вяло перекликались пулеметные очереди, но на востоке, где, как знала Ирина, была станция Прохоровка, неумолчно гудела канонада. Частая стрельба и гулкие взрывы доносились и с запада, от реки Псел.

Ирина нашла домик, который занимал командир полка, и, узнав у часового, что Поветкин у себя, вошла в сени. Из-за неплотно прикрытой двери сочился слабый свет. На стук Ирины никто не ответил.

«Может, там еще одна комната, а в первой только прихожая?» — подумала она и решительно распахнула дверь. За столом, положив голову на руки, сидел Поветкин. Рядом с полусжатыми пальцами валялась телефонная трубка.

— Сергей Иванович!.. — решив, что с командиром полка случилось что-то недоброе, тревожно окликнула она Поветкина, но он, не шевелясь, продолжал безмолвно сидеть. Худое, изможденное лицо его неузнаваемо побледнело. Запекшиеся губы полуоткрылись, и прядь седых волос спадала на такой же, как и щеки, почти черный лоб.

Ирина еще раз окликнула Поветкина и, не получив ответа, нащупала пульс на его руке. Сердце билось учащенно, но ровно, выдавая глубокий сон смертельно уставшего человека.

«Боже мой, как же он похудел!» — подумала Ирина, и жалость к этому душевному, здоровому, сейчас совсем обессилевшему человеку властно овладела ею. Она смотрела на его седеющие волосы, на выпиравшие из-под гимнастерки плечи и с трудом удерживала желание погладить ладонью его голову и худые руки с длинными пальцами.

«Пусть отоспится, пока на фронте тихо», — подумала она и вздрогнула от неприятного, режущего слух звука. Это пищал зуммер стоявшего рядом телефона. Испуганно взглянув на Поветкина, она схватила трубку и шепотом ответила:

— Вас слушают.

— Мне подполковника нужно, — загудел в телефоне знакомый бас Черноярова. — Это вы, Ирина Петровна? А его что, нет?

«Что я делаю? — с ужасом подумала Ирина. — Что подумает, что скажет Чернояров? Он же так ненавидит Поветкина!»

— Нет, он здесь, — стараясь говорить как можно спокойнее, ответила Ирина, — только, знаете, я вошла, а он спит. Прямо на столе уснул.

— Пожалуйста, не будите его, — совсем неожиданно для Ирины, мягко, с теплым участием в голосе, сказал Чернояров. — Он же безумно устал, пусть хоть немного отдохнет.

— Да, да, пусть отдохнет. Я сейчас часовому скажу, чтобы никого не пускал.

— Совершенно верно, — поддержал Чернояров, — на фронте перед нами затихло, и нечего зря беспокоить его.

Давно не видя Черноярова и думая, что он все еще оставался прежним, Ирина никак не могла понять причины изменения его отношения к Поветкину.

Осторожно положив трубку на стол и пристально посмотрев на чуть порозовевшее лицо Поветкина, Ирина на цыпочках вышла из комнаты и строго сказала стоявшему у входа часовому:

— Подполковник очень устал и заснул. К нему никого не пускать!

XV

Командующий 11-й гвардейской армией Западного фронта генерал-лейтенант Баграмян, прикрыв опухшими веками усталые глаза, терпеливо ждал, когда Бочаров закончит разговор по телефону ВЧ. Смуглое лицо его с крохотными усиками казалось совершенно бесстрастным, но, едва Бочаров попрощался по телефону с Решетниковым, командарм склонился к нему и полным нескрываемой тревоги глухим голосом отрывисто спросил:

— Ну, что?

— Трудно там, — в тон ему, так же глухо и тревожно проговорил Бочаров. — Противник отчаянно рвется к Прохоровке с двух сторон: с юго-запада и юго-востока. На юго-западе наши войска отошли километров на шесть, но все же противника остановили. На юго-востоке сложнее. Более двух немецких танковых дивизий узким клином прорвали нашу оборону и угрожают тылам главной группировки Воронежского фронта. Генерал Ватутин для ликвидации прорыва вынужден был бросить в бой часть войск 5-й гвардейской танковой армии. А это же главная сила в завтрашнем контрударе.

— Плохо, очень плохо, — сурово нахмурился Баграмян. — Ротмистров пришел кулаком бить, а его танки раздергивают и туда и сюда.

— И часть сил армии Жадова уже введена в бой, — добавил Бочаров.

— Совсем плохо, — резко встряхнул крупной, наголо бритой головой Баграмян, — не завидую Жадову и Ротмистрову. Палажение у них никудышное. Завтра бить надо, каждый солдат дорог, а тут отвлекайся. Неприятная обстановка.

— И все же утром контрудар под Прохоровкой состоится, — желая успокоить генерала, сказал Бочаров, — и контрудар мощный, решительный.

— А был бы еще мощнее. И как это не удержались, а? — осуждающе развел руками Баграмян. — Держались, держались и — пожалуйста — в самый решительный момент не выдержали.

— Это неверно, товарищ генерал, — с обидой проговорил Бочаров.

— Как то есть неверно? — сузил гневно блеснувшие глаза Баграмян.

— Противник прорвался не потому, что наши войска не выдержали, они не смогли устоять.

— А почему же? Может, в ловушку его, в капкан заманивали? — насмешливо спросил Баграмян.

— Только потому, что противнику на какой-то момент всего на одном-единственном участке удалось создать подавляющее превосходство в силах, — выдержав настойчивый взгляд командарма, по-академически четко сказал Бочаров, — это и решило все. А наши войска дрались героически.

— Эх, полковник, полковник, — шумно вздохнув, мягко и задумчиво сказал Баграмян. — Я прекрасно понимаю, что там произошло, и не менее прекрасно знаю, что в этом никто не виноват. Война есть война, и если судить командующих и солдат за каждый вражеский прорыв, то и командовать и воевать будет некому. Но тут, тут вот, — гулко постучал он кулаком по своей обширной выпуклой груди, — сосет, дорогой, нудит, как при какой болезни. Не могу, никак не могу спокойным быть, когда слышу, что противник опять где-то прорвался. За два года эти прорывы всю душу истерзали.

Выразительное, кавказского типа лицо Баграмяна нахмурилось, темные, с едва заметной проседью полудужья бровей опустились на глаза, и длинные подвижные пальцы торопливо пробежались по бумагам на столе.

— Ну ничего, — вскинув брови, улыбнулся он, — пошел в горы — обрыва не пугайся. У всякого обрыва хоть какой-нибудь карнизик есть. Зацепиться все равно можно. Только сердце нужно орлиное и нервы как стальной канат… Пагади минутку, спешит кто-то, беспокоится, — протянул он руку к мелодично зазвонившему телефону. — Слушаю, — гулко ответил он, прищуренными глазами глядя на крохотную лампочку походной электростанции. — Минутку, минутку! Павтари, пожалуйста. Так, так. Панимаю. «Русские перешли в решительное наступление, натолкнулись на нашу сильную оборону и, не сумев прорвать ее, остановились». Панятно. Так и сказано: «В решительное наступление»? Очень харашо.