Олесь Донченко - Золотая медаль Страница 65

— Товарищи! — Коробейник встала с места. — Что она говорит? Влияние Кочеткова? Какая ерунда!

Жукова постучала карандашом:

— Сядь и слушай!

— Кочетков — присмотрись к нему — маленький бюрократ, — говорила Марийка. — Это же по его предложению ты завела в отряде эту канцелярщину. Учет успеваемости! Да разве это дело пионерского отряда? Ты так упивалась своими воображаемыми успехами, что даже не поинтересовалась, как работают другие отряды. А в них работа и интереснее, и содержательнее!

«Она права», — с тревогой подумала Нина. Вспомнилось, что и сама когда-то назвала Кочеткова «чиновничком», но никогда с ним не говорила об отрицательных чертах его характера, даже не старалась его перевоспитывать. И совсем незаметно для себя самой начала заводить в отряде канцелярщину, живые и интересные пионерские дела отодвинулись на задний план, а главным стал учет, погоня за количеством собраний, и все это в самом деле было лишь для проформы, очковтирательством.

Но чувство тревоги появилось совсем не от того, что плохо работала, что потеряно много ценного времени. Нет, сейчас Коробейник больше волновало то, что она бессильна дать Марийке отпор, ничем не может опровергнуть ее правдивые слова.

«Хорошо, — пульсировала мысль, — все справедливо, но зачем так остро подвергать критике на комитете? Разве нельзя было сказать обо всем этом тихо, без свидетелей, указать просто, по-дружески на ошибки?»

Нина подняла голову, дерзко сказала:

— Твоя правда, Мария. Признаю. Ты довольна?

«Это мне месть, — снова мелькнула тайная мысль. — За то, что выступила против ее кандидатуры».

— Нет, не довольна, — словно не своим голосом ответила Марийка. — Хочу, чтобы ты не только признала. Ты сумей исправить недостатки в работе!

Марийку поразил тон, каким Нина бросила это «ты довольна?» Стало обидно и больно.

— Тебя бесит наша критика? — остро спросила Жукова. — Напрасно, Нина! Мы же указываем тебе по-дружески, по-комсомольски. Все, что здесь говорим, это же помощь тебе! На ошибках иногда учатся, и незачем тебе злиться или падать духом. Не все у тебя плохо. Есть и хорошее. Там, где ты искала, создавала, там было интересно и заглушалась казенность. Как бурьян заглушается высокими всходами. Жаль, что раньше не поставили твой отчет. Наша вина! В творческой работе ты самая росла. А как только самоуспокоилась, зазналась, так и начала отставать от жизни.

— Факты! — воскликнула Нина.

— А, пожалуйста, вот тебе факт, — продолжала Жукова. — Помнишь, тебя как-то спросил пионер Лукаш Коровайный — правда ли, что в учебнике неправильно написано, будто земной шар когда-то был огненным? Что ты ответила? Не забыла? Ты прицыкнула, чтобы Лукаш «не молол ерунды» и ничего не слушал, так как в учебнике все правильно. Мальчик слышал где-то разговор о новой теории образования Земли. Разве так должна была ответить пятикласснику вожатая, десятиклассница? Но иначе ты ответить не смогла. Не смогла же? Так как не читала о новой теории, отстала! Мелкий факт, говоришь?

— Зато характерный, — заметил Перегуда.

«Коровайный! — подумала Нина. — Озорник, на которого я махнула рукой! Но случай такой в самом деле был».

— У меня большая дружба с Коровайным, — сказала Марийка. — Очень интересный мальчишка, ему все ужасно хочется знать. А вот никаких пионерских поручений в отряде ему почему-то не дают.

— Потому, что его может интересовать одно поручение, — раздраженно промолвила Нина, — побить где-то окна!

Нина сидела красная, тяжело дышала. Когда весь комитет единогласно признал ее работу неудовлетворительной, девушка едва сдержала себя, чтобы не пойти из комнаты, громыхнув дверью.

О Лукаше она словно угадала. На следующий же день он и в самом деле провинился: сломал возле школьного крыльца топольку.

Коробейник с удовлетворением сообщила об этом Марийке:

— А твой друг Коровайный что сегодня натворил! Это благотворное влияние твоей дружбы, что ли?

Немного спустя Нина была свидетелем Марииного разговора с Коровайным.

— Зачем же ты это сделал? — спросила у школьника Марийка.

— Большое дело! — скривился мальчик. — Тополька! Сколько она стоит? Рубль или два. У меня есть в копилке деньги — заплачу.

— Пусть даже она стоит всего гривенник, не в деньгах дело. Ты посмеялся над человеческим трудом, Лукаш, — говорила Марийка. — Люди посадили зернышко тополя, оно проросло, молодую топольку выхаживали, вокруг нее пололи сорняк, вспушивали землю. Зачем? Чтобы она украшала улицу нашего родного города. Ученики с любовью посадили ее у крыльца. А ты? Ты посмеялся над их желанием украсить свою школу! Мы мечтали, что вырастет стройный красивый тополь, и будет шуметь густой листвой. В жару тень от него ложилась бы на школьное крыльцо. И ты, ты, Лукаш, надругался и над человеческим трудом, и над нашей хорошей мечтой. А ты говоришь — заплатишь. За это деньгами не платят. Эх, ты!

Нина слушала с удивлением, как Марийка находит такие слова. А она, Нина, наверное, и не сумела бы так поговорить.

Но удивление сменилось глухим раздражением: «Подумаешь, поучает! Этого хулигана словом не проймешь!»

А тот день Нина возвращалась домой вместе с пионеркой Олей Лукошко, которая жила в соседнем доме.

— Здесь и Коровайный — в четвертой квартире! — сообщила она вожатой. — Только я на первом этаже, а Лукаш — на втором. А вы и не знали, что я живу от вас через дорогу?

Нина остановилась. «А почему бы не зайти к этому… другу? — подумала она. — Что себе думает его отец? Рассказать бы ему о поведении мальчика, о топольке, пусть бы поговорил с ним как следует! Что-что, а наверное оставит сегодня его без прогулки. А может и без обеда… Друг!..»

Нина простилась с Олей и зашла в четвертую квартиру. Отец Лукаша болел, был сегодня дома. Он пригласил вожатую садиться и внимательно выслушал все, что она рассказала про его сына.

— На него уже и учительница когда-то жаловалась, — сказал он. — Обещал исправиться, а вот, видите, снова.

— Где там исправился! — махнула Нина рукой. — Он стал хуже, чем был. Озорник настоящий! И учится плохо. Одним словом, вы, как отец, должны повлиять на него. Знаете, построже…

Но придя домой, Нина ощутила непонятное беспокойство. Было тревожно на сердце, неуютно. Она положила портфель с книжками и, не раздеваясь, села в кресло. Что же такое произошло? Словно не Коровайный, а она сама — пятиклассница, сломала деревце. Откуда это чувство?

«Я сделала правильно, — думает Нина. — Отцу надо было рассказать. Этот „друг“ слишком уж распоясался».

Неожиданно она поймала себя на слове «друг». И вдруг ей подумалось: «Ты же поэтому и пожаловалась на Лукаша, что он Мариин друг!»

— Неправда! — вслух думает Нина, схватывается и ходит по комнате, чтобы не слышать другого голоса, который кричит в груди.

В конце концов она успокаивается, снимает шубку. Входит мать, озабоченно осматривает на новое платье дочери:

— Не помяла ли? Гляди, чтобы не капнула чернилами! Переодевайся, доченька, обед на столе. Какая сегодня утка с яблоками! Пальчики оближешь!

— А крем есть на третье?

Нина спрашивает о креме, лишь бы что-то ответить матери. А думает о другом. Какой в самом деле дотошный Коровайный! Кто ему рассказал, что Земля была не горячая, а холодная? Другого бы это не заинтересовало, а он — что! Сразу прибежал, волнуется: «Как же в учебнике написали неправду?»

Утка была замечательная — золотая, яблоки — душистые, с поджаренной корочкой, как любила Нина. Но неожиданно за дверью послышался знакомый голос Оли Лукошко.

— Что случилось?

Нина выскочила из-за стола. Девочка была запыхавшаяся, бледная от волнения.

— Нина, отец очень бьет Лукаша! Ой, он так кричит! А никого из соседей нет дома!.. Ой, я так бежала!..

— Куда же ты? — кричит мать. — Нина, ты сумасшедшая! Оденься!

Не попадая в рукава, девушка впопыхах набросила шубку и выскочила за Олей.

Знакомая четвертая квартира. Нина рванула дверь — та была открыта. В передней, в уголке на сундучке, сидит съежившийся мальчик. Он сидит спиной к Нине, но она сразу же узнает его. Мальчик не поворачивает головы.

— Лукаш!

Девушка замечает, что вся его согнутая фигура мелко дрожит.

— Лукаш! — почти кричит Нина.

Тогда он порывисто поворачивается к ней. Его глаза встречаются с взглядом вожатой. Нина вздрагивает — глаза мальчика страшные, они лихорадочно горят.

— Ты? — сказал Лукаш. — Зачем ты пришла? Посмотреть? На, смотри! На!

Он вдруг сорвал из плеч рубашку. Нина отшатнулась, зажмурилась: его тело было в синяках, в темно-красных полосах. Так, зажмурившись, толкнула дверь в соседнюю комнату.

Отец Лукаша стоял у окна, молчаливый и хмурый.

Держась за косяк, чувствуя, как что-то клокочет в горле, Нина едва переступила порог.