Валентин Катаев - Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф Страница 66

Третьяков пришел в ПЧ-2 к Неведрову и сказал:

— Товарищ Неведров, я служу на дороге двадцать лет…

— Так-с.

— Являюсь кандидатом ПД с двадцать второго года.

— Так-с.

— Выдержал экзамен при правлении дороги на эту должность.

— Так-с.

— А на нашем участке есть свободная вакансия ПД.

— Есть вакансия. Верно.

— Так прошу меня назначить.

— Увы, Третьяков! — тяжело вздохнул Неведров. — Не могу я тебя назначить на эту вакансию. Работник ты хороший, это факт. Служишь двадцать лет — факт. И все права на должность ПД имеешь — это тоже факт. А назначить не могу.

— Почему же?

— По тому самому. Мне о тебе много говорил Былов. Беспокойный ты человек, Третьяков. Писать очень любишь, Третьяков. И по этому самому не бывать тебе, Третьяков, ПД. Уж такая, значит, твоя судьба рабкоровская. До свиданьичка, Третьяков!

У рабкора Третьякова шесть душ детей, из которых трое учатся в Серпухове, а живет он, рабкор Третьяков, на перегоне, в трех верстах от станции, так что ребятишкам приходится ежедневно молотить пешком по шести верст. Туговато.

Желая облегчить положение своей семьи, рабкор Третьяков подал заявление о перемещении его на свободную вакансию в Люблино по той же должности ПДР.

Вопрос о перемещении был согласован в соответствующих инстанциях, и Третьякову было предписано переместиться на 1-й участок.

Третьяков явился к ПЧ 1-го участка и побледнел. На месте ПЧ-1 сидел не кто иной, как сам грозный Былов собственной персоной.

— Как! — воскликнул Былов. — Ты опять здесь? Не потерплю! Не допущу! Не р-р-разрешу! Не надо мне тут никаких писателей!

— Так ведь я же имею официальный перевод!

— А я не пущу!

— УДР знает…

— А мне наплевать на УДР!

— Това…

— Молчать! Молчать! Молчать!

И что же вы думаете, дорогие товарищи? Так и не принял, несмотря ни на что, грозный Былов рабкора Третьякова на свой участок.

И продолжают ребятишки Третьякова ежедневно переть пешком по шести верст. И продолжает оставаться сам Третьяков в должности ПДР…

Совершенно невероятно, но факт.

Хоть «караул!» кричи!

1927

«На голом месте…»*

«Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место…»

Именно такими словами начинаются почти все очерки о Магнитогорске. Когда я уезжал из Магнитогорска, мои магнитогорские друзья сухо предупредили меня на вокзале:

— Имей в виду. Напишешь: «Полтора года назад тут еще было абсолютно голое место» — и твоя карьера как писателя и человека безвозвратно погибла.

— Ладно. Не погибну, — сказал я друзьям, и поезд тронулся.

Кстати, о магнитогорском вокзале.

Полтора года назад на месте магнитогорского вокзала было еще абсолютно голое ме…

Извиняюсь!..

Голого места не было. И полтора года назад не было. Вообще ничего не было.

Магнитогорский вокзал при всем моем глубоком уважении к советскому транспорту не может быть отнесен к чудесам строительной техники.

Нельзя сказать, чтобы он мог успешно конкурировать по красоте и великолепию с лучшими мировыми вокзалами. Больше того. Даже скромный кунцевский вокзал в сравнении с магнитогорским может показаться шедевром вокзальной архитектуры.

Магнитогорский вокзал представляет собой три вышедших из употребления железнодорожных вагона, уютно разукрашенных соответствующими надписями.

Но не в этом ли его прелесть?

Он как бы является скромным символом общего строительного движения. Вокзал, дескать, и тот на колесах.

Между прочим, про магнитогорский вокзал комсомольцы сложили такую частушку:

В наших транспортных вопросахЕсть один большой вопрос.Наш вокзальчик — на колесах,Только транспорт… без колес.

Полтора года назад…

Виноват!

Не полтора года назад, а двенадцать часов назад! Таковы магнитогорские темпы.

Картинка.

Раннее утро Первого мая. Просыпаюсь в номере гостиницы (полтора года назад на месте гостиницы было абсолютно го… Ох, извиняюсь!..). Мой товарищ по номеру, магнитогорский старожил, стоит перед широким итальянским окном и пожимает плечами. Чем удивлен мой товарищ? В окно виден широкий строительный пейзаж. Экскаваторы. Тепляки. Фундаменты. Подъемные краны.

— Н-ни ч-черта не понимаю… Гм… Хоть зарежь…

— Да в чем дело?

— Как это в чем дело? Видите?

— Пейзаж вижу.

— Пейзаж… Гм… А посреди пейзажа?

— А посреди пейзажа — большая труба.

— Большая труба?

— Ну да. Большая труба. А что?

— А ничего. Поздравляю вас! Мы оба сошли с ума и галлюцинируем. Здесь не может быть трубы. Вчера здесь ее не было.

— И тем не менее труба. Большая железная труба. Вышиной в два порядочных дома.

— Позвольте… Ведь сегодня Первое мая. Понимаю, понимаю! Это — первомайские штучки. Макет трубы. Не иначе. Уф! Гора с плеч!

Но каково же наше удивление, когда оказывается, что труба не первомайский макет, а действительная, всамделишная, настоящая труба.

Ее поставили в ударном штурмовом порядке в течение одной ночи.

— Испортили пейзаж, черти, — печально бормочет мой товарищ. — Вчера я его снимал, а сегодня снимок устарел. Никак за темпами не угонишься!

Однако эпизод с трубой — мелочь.

История с озером куда грандиознее.

В двух словах. Была крошечная речка. Курица вброд проходила. А для доменных печей необходимо воды примерно вдвое больше, чем для всей Москвы. Где же взять? В ударном порядке в 73 дня перегородили речку километровой плотиной и сделали «озеро площадью в 15 квадратных километров».

Пришли кулаки из соседней станицы, посмотрели — где речка? Нет речки!

— Караул! Большевики последнюю речку у людей украли! Ограбили!

— А озеро вас не устраивает? — спросили комсомольцы и дружно запели:

Нету речки — и отлично!Вот где наши козыри:Не в ручье единоличном,А в коллективном озере.

Теперь насчет магнитогорской кооперации.

Еще полтора года назад на месте магнитогорской кооперации было абсолютно голое мес…

Ах, черт! Виноват. Ну, действительно было голое место. Собственно, и сейчас гол…

Опять!.. Я извиняюсь. Место не было голое… И сейчас не голое… Наоборот, магнитогорская кооперация работает мощными толчками, так сказать, периодами.

Был, например, недавно так называемый апельсиновый период. Магнитогорск задыхался от обилия апельсинов. Магнитогорск был превращен в Сорренто. А кооперация все крыла и крыла апельсинами, пока местное население не взмолилось:

— Довольно!

И апельсиновый шквал утих так же внезапно, как и начался.

Но зато начались так называемые икорные заносы. Паюсную икру ели все. Даже местные тихие, маленькие, похожие на мышей лошадки с отвращением отворачивались от соблазнительного деликатеса.

Население снова взмолилось:

— Довольно икры!

И икра схлынула. Но зато начался буран кофе-мокко.

И так далее.

Сейчас в Магнитогорске 85000 человек.

А полтора года назад здесь было голое место.

Да, да! Опять! Именно голое место.

Было голое место, а теперь — город.

Пусть я погибну как писатель и человек, но факт.

На голом месте большевики строят мировой гигант.

И построят. Будьте уверены!

1931

Повесть об овощах, предрайисполкома и портрете М.И. Калинина*

Шел дождь. Вороны, сидевшие на каширских заборах, взъерошили перья и стали похожими на секретарей ячеек ОДД.

Предрайисполкома Каширы сидел в кресле в своем кабинете и, за неимением перьев, взъерошил толстовку, а кепку сдвинул на затылок. Напротив, со стены, улыбался портрет товарища Калинина. Предрайисполкома пристально смотрел в улыбающиеся глаза портрета и мысленно продолжал беседу:

— Товарищ Калинин, дождь идет, овощи гниют, что делать — ума не приложу!

В улыбающихся глазах портрета мелькнуло что-то. Предрайисполкома показалось даже, что губы шевелятся, выговаривая:

— Широкая массовая работа на помощь социалистическому сектору сельского хозяйства.

Предрайисполкома протер глаза, сдвинул кепку глубже на затылок и качнул головой:

— Гниют овощи. Того и гляди, из центра холку натрут. А что делать? Делать-то что?

И снова ему явственно показалось, что губы портрета шевелятся:

— Организация субботников, массовая разъяснительная работа…