Андрей Упит - Северный ветер Страница 68

Подниеку не по душе такой разговор.

— Ступай, Альма, ты нам не нужна. Когда понадобишься, позовут.

Альма уходит в соседнюю комнату и сбрасывает полушубок. Через неплотно прикрытую дверь ей слышно, о чем говорят гости.

— Да… — прожевывая закуску после выпитой рюмки, рассуждает Скалдер. — Так их никогда не истребишь… Придет лето, зазеленеют леса — чего им не жить. Уж я вам говорю. Угонят с пастбища овцу, вытащат ночью из погреба горшок молока — и запируют себе, как на свадьбе. Водки-то у них вдоволь. Думаете, когда грабили винные лавки да корчмы, они не сделали себе запасец? Тот же Мартынь Робежниек. Все знают. Он раньше первейший пьяница был.

— А теперь первейший социалист… — Подниек робко усмехается.

— Да, на чужом добре да за счет дураков чем не житье. Денег у них тоже вдоволь. С одного тысячу, с другого две… Да я вам говорю, покоя не будет, пока их всех не выловят.

— В моих лесах их нет, — самоуверенно заявляет Бите, дымя трубкой. — Я каждый уголок знаю. В лесах озолского имения — вон они где. Оттуда шляются по всей округе. Проклятые, всех трех моих собак пристрелили.

— У меня лесники — олухи, — сетует барон.

— Лесникам одним не справиться, — Скалдер машет рукой. — Встретит целую банду — и глядит, как бы самому уцелеть. Надобно хоть раз устроить настоящую облаву. Все леса в один день прочесать. Пятьсот драгун и матросов поставить загонщиками по просекам и дорогам. В провожатые взять лесников, хорошо знающих все чащобы. Уж я вам ручаюсь, очистили бы.

— Нам нужны группы самозащиты, — говорит Подниек. — Одни солдаты не могут всех охранять. Пока им сообщишь, те, смотришь, уже скрылись в лесу.

— Опять письмо прислали? — спрашивает Скалдер.

Подниек мнется и бормочет что-то невнятное.

— Нынче куда хуже, чем в те сумасшедшие дни, — восклицает Скалдер. — Тогда по крайней мере прямо говорили: ты и такой и сякой. Можно было открыто объясняться и оправдываться. А теперь — пришлют письмо. Там-то и там-то положи восемьсот или тысячу…

— Сколько же раз вы уже платили? — спрашивает Бите. — Сначала говорили, что два. Теперь, выходит, уже три…

Скалдер только морщится и не отвечает.

— Группы самозащиты нужны, — соглашается барон. — Я уже говорил об этом с князем. Не соглашается. Откуда, мол, мне знать, кому тут можно довериться, а кому нет. Вы опять начнете драться между собой, а я потом возись с вами. Я ему доказываю, пусть, мол, помещики и пастор укажут, кому можно довериться, кому нет…

Беседу прерывает появление господина Вильде. Он в шубе, с папкой под мышкой. Его встречают, как дорогого гостя, и усаживают за стол. Но он приехал по делу, раскрывает папку и обращается к волостному старшине:

— Я вас ждал сегодня, господин Подниек, но вы не приехали. Вчера вечером поступил пакет от князя Туманова. — Он вынимает из конверта бумагу и разворачивает ее. — За нападение на матросов и освобождение арестованного на волость накладывается денежный штраф в размере двух тысяч рублей. Кроме того, за убитую лошадь дополнительно — двести пятьдесят. Всего две тысячи двести пятьдесят рублей. Штраф надлежит взыскать со всех живущих на территории волости мужчин в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Уплата в недельный срок, считая со вчерашнего дня. Приказано оповестить об этом на волостном сходе… Я считаю, надо будет созвать послезавтра…

— Да, да, — бормочет Подниек. Собрание и само происшествие ему весьма неприятны. — Ну, выпейте, господин Вильде. Сделайте одолжение.

Медленно, будто нехотя, Вильде опрокидывает рюмку и рассматривает закуску на столе.

— Нет ли у вас кусочка селедки?

— Альма! Принеси селедку! — кричит Подниек. Альма выходит, но тут же сталкивается с хозяйкой, которая несет уже селедку, заправленную луком и уксусом.

— Сколько же это получается на каждого? — интересуется Скалдер.

— Мы уже подсчитали… Благодарю вас. — Вильде, подцепив на вилку кусочек селедки, галантно кланяется Зетыне. — Два рубля тридцать четыре с четвертью копейки.

— Вот те и на, — с досадой бурчит Бите. — Знай только выкладывай. И так подушных за год восемь с полтиной… А все из-за них, негодяев!..

— В приказе имеется предупреждение, — поясняет писарь, жуя селедку. — Ежели такие вещи повторятся, штраф будет удвоен.

— Ну, дальше уж терпеть невозможно! — волнуется Скалдер. — Они будут разбойничать, а мы — плати. За что я должен платить? Как я могу их укараулить? Разве у меня не отобрали ружье и револьвер, как у всех других?

— Пусть платят батраки, испольщики и их девки, — вмешивается Зетыня. — Они бегали по собраниям социалистов. Освободители! Землю им надо было делить! А теперь всё — хозяевам! И так покоя от этих чертей нет. То и дело слышишь: тому угроза прислана, у того тысячу потребовали.

— Мы, госпожа Подниек, ничего поделать не можем. Препровождают приказ, наше дело исполнить.

Зетыня в отчаянии. Господин Вильде, наверно, подумал, что она его обвиняет.

— Да я не о вас, господин Вильде! Я же понимаю.

Барон откашливается.

— Вот видите, дорогие мои, как получается. Вам всем приходится страдать. Потому что и вы бегали по митингам, слушали, что социалисты болтают.

— Не говорите так, господин барон! — Зетыня волнуется. У нее даже слезы на глазах. — Не все бегали. Пусть докажут, что я хоть на одном митинге была.

Барон не слушает ее.

— Вот видите, дорогие хозяева, вы до сих пор были дураками. Зачем кричали вместе с батраками: помещики, помещики… имение наш общий враг! А я вам говорю: социалисты обманывают вас. Они сожгли бы все имения, разделили землю — потом подошел бы и ваш черед. Думаете, социалисты вас пощадили бы? Освободители… Так я вам скажу: для них все равно — мы или вы. Вам они такие же враги, как и нам. Недаром они прозвали вас серыми баронами.

— Совершенно правильно, — подтверждает Скалдер. — Я всегда говорил: имение нам не враг! Какая может быть у нас вражда с помещиками? Разве я в своей усадьбе не такой же барин? Кто имеет право прогнать меня с моей земли? Мой враг — мой батрак, который ест мой хлеб, обкрадывает меня да еще деньги с меня получает… Я это всегда говорил…

— Хорошо вам, богачи, так говорить… — ворчит в бороду Бите.

— Каждый, кто прилично одет и у кого рубль в кармане, им враг, — рассуждает Вильде. — Мое — мое, а твое — тоже мое. Вот их закон… Что вы сказали, госпожа Подниек?

— Да, да… — Зетыня восторженно вздыхает и кивает головой.

— Поэтому я и говорю, — возбужденно продолжает барон, — нам надо держаться вместе. Всем, у кого есть собственность. Если мы начнем драться между собой, говорю я вам, они проглотят нас всех. Вы, хозяева, до сих пор плохо относились к нам. Но мы не помним зла, прощаем вам и первые протягиваем вам руку.

Он действительно протягивает руку — как раз посередине между Скалдером и Подниеком. Скалдер не замечает руки. Подниек, правда, видит, но не уверен, достоин ли он пожать ее. Зетыня толкает мужа в бок. Тогда он хватает руку барона и с особенным усердием пожимает.

— Ах!.. — вздыхает Зетыня, блаженно улыбаясь.

Альма Витол входит в людскую. Стукул только что вернулся из леса с возом еловых сучьев и обедает за столом. Перед ним жареная свинина с картошкой в мундире. Стукулиене, присев на корточках у плиты, чистит золой дно котелка. Слегка повернув голову, она язвительно говорит мужу:

— Фрейлейн наша все-таки вернулась…

И тот исподлобья смотрит на девушку.

Стукулиене следит за каждым движением Альмы, и по лицу видно, до чего ее возмущают чистая кофточка и башмаки девушки.

Альма отгородила в углу свою кровать ситцевой занавеской. Отодвинув ее, она видит там гостью. Мать впервые пришла к ней.

На кровати лежит какое-то платье. Из ящичка стола вынуты Альмины письма и всякая мелочь: мать сует туда разные кружева, ленты и тонкую вышивку.

— Где ты шляешься? — корит она дочь. — Я принесла тебе блузки и кружева. Кружева я положила сюда. А бумажонки и прочую дрянь брось в печку. Зачем тебе всякий мусор?

Мгновение Альма смотрит злыми глазами, потом подходит и отталкивает руку матери.

— Чего ты тут роешься! Какое тебе дело! Зачем пришла! — Одним рывком она сгребает из ящичка все эти красивые вещички и швыряет на кровать. Часть падает на пол. Она наступает на них и сердито укладывает обратно свои вещи.

— Ишь ты!.. — Мать со злостью шлепает ее по руке. — Рехнулась, что ли! Чего кидаешь! Такое добро на земле не валяется!

— Где ты его достала, не знаю. Но мне его не нужно. Забирай свои тряпки!

Мать страшно обижена и возмущена.

— Ты, поди, ошалела или ослепла! Не видишь, что чистый шелк.

— По мне — хоть золото. Раз не мое, мне и не нужно.

— Ах, не твое! Тогда покажи мне свое. У тебя только и есть, что юбчонка да блузка эта да еще красная. И… — она вставляет такое словечко, что Альма густо багровеет.