Василий Кучерявенко - «Перекоп» ушел на юг Страница 7

— За что же гибнем? За что?..

— Девяти человек не хватает, — проверив состав экипажа, сказал Бударин.

— К острову поплыл Леонид Сухонос, он мне еще пояс завязал в воде, — сообщил Андрианов. И дрогнувшим голосом добавил: — Боцман Михаил Панфилович Соколов убит. Кочегары Бронислав Стыврин, Илларион Анипко, Иван Рева — тоже. Алексей Зорин умер от раны…

— Нет Степана Агаркова, а еще кого?

— Не видно Василия Лютивинского.

— И нет Афони Будояна.

— А умел ли он плавать? Ему и годов-то, верно, от силы шестнадцать-семнадцать было.

Все заволновались, заговорили, припоминая, где и кого последний раз видели.

Капитан велел гребцам бота, в котором он находился, подойти к судну, а остальным шлюпкам еще раз внимательно осмотреть все кругом, нет ли еще кого на воде, и найти Леонида Сухоноса.

Это распоряжение обрадовало людей. У всех затеплилась надежда, что найдут пропавших. Однако нашлись и недовольные, которые ругали Сухоноса:

— Ишь, какой эгоист! Подумаешь, выискался герой, поплыл один. Это же море, а не бульвар… Переживай теперь за него!

Байдаков, Бударин, Зверев и Бахирев поднялись на борт, чтобы еще раз проверить, не остался ли на судне кто-либо из раненых.

— Ходите по двое, так надежнее, — посоветовал Демидов.

Очутившись на палубе парохода, Бахирев бегом направился на корму, в кубрик команды. Палуба была сильно наклонена, бежать было невозможно, и он то и дело хватался за фальшборт. Байдаков, Зверев и Бударин побежали в среднюю надстройку. Часть палубы была в воде, по надстройкам сбегали струйки воды, и то здесь, то там вырывались языки пламени. Раскаленные листы вздувались, вспучивались, рвали заклепки. Иллюминаторы покрывались сеткой блестящих трещин, из них вываливались куски стекла, а из образующихся дыр вырывалось желто-черное пламя.

Бахирев, отворачиваясь от полыхающего огня, вскочил в кубрик, но там ничего не было видно из-за дыма. В коридоре клокотал и гудел огонь. Людей Илья нигде не обнаружил, хотя и кричал и звал: «Лютивинский, Василий… Афоня… Будоян». Никто не отзывался.

Под руку Бахиреву попался большой узел, он схватил его, чтобы прикрыть от огня лицо. В это время трап в коридоре рухнул, и выбраться из кубрика оказалось невозможным Сердце у Ильи похолодело: «Вот так попался в ловушку! Как же быть?» И тут он услышал, что где-то совсем рядом его зовут: «Бахирев, Илья, где ты?» По голосу кочегар узнал, что это Бударин. Раздумывать было некогда. Бахирев выбросил узел наверх, подпрыгнул, ухватился за какое-то рваное, скрюченное взрывом железо. Одну руку обожгло страшной болью: оказывается, он порезался об острый край. Илья разжал пальцы и тут же почувствовал, что кто-то ухватил и цепко держит его за руку. А уже в следующее мгновение он очутился на палубе. Перед ним стоял суровый Бударин. Лишь когда помкапитана увидел Бахирева, легкая улыбка радости тронула его потрескавшиеся от жары и огня губы.

Однако судно не хотело выпускать из своего огненного плена моряков. Перед ними зияла страшная, наполненная дымом и огнем десятиметровая яма, в которую они чуть не угодили оба. Бахирев забегал по узенькому остатку палубы. Бударин же стоял как вкопанный, смотрел то на огонь, то на Бахирева.

Байдаков и Зверев, осмотрев судно и не найдя на нем людей, сбросили несколько найденных кителей и простынь вниз, а сами спустились в бот и теперь кричали Бахиреву и Бударину:

— Давайте быстрее с парохода! Судно тонет!..

Бударин крикнул Илье: «Прыгайте!» — и прыгнул в воду.

Илья вслед за Будариным бросился вниз и поплыл от судна, загребая одной рукой, потому что в другой, окровавленной, держал высоко над головой узел. Хотя этот узел и мешал ему плыть, но он не бросил его: жаль было отдавать вещи морю, оно и без того много получило сегодня. Тут Бахирев увидел на воде знакомую детскую голубую рукавичку. Вспомнился Владивосток в день отплытия. Перед глазами встали погибшие товарищи, их семьи, дети. Бахирев потянулся и схватил рукавичку зубами.

Вскоре Илью подобрали, втащили в бот, и он потерял сознание.

В боте вдруг надрывно закричали:

— Тонет! Тонет «Перекоп»!

От этих громких криков Бахирев очнулся и когда открыл глаза, то с удивлением увидел, что в шлюпке все стоят, повернувшись в одну сторону: экипаж прощался с судном. Раздался глухой взрыв — это вода продавила машинную переборку. Взвился столб огня. Бот закачался на набежавшей волне. Корма судна поднялась, и на синем небе ярко вырисовался алый флаг. Судно быстро погружалось. Флаг трепетал, как живой. Моряки смотрели, как уходил в воду «Перекоп», и на глазах у них навернулись слезы.

Над местом гибели судна поднялась волна, поплыли воздушные пузыри, появилась пена. Из пучины стремительно выскочила на поверхность доска. Потом всплыл спасательный круг, выкрашенный наполовину в белую, наполовину в красную краску. И на нем ясно выделялась надпись: «Перекоп», Владивосток».

Бударин, глядя на круг, сказал.

— Надо подобрать. Другой, новый «Перекоп» будет плавать под алым флагом. Обязательно будет плавать!..

К боту подошли шлюпки. Они догнали матроса Леонида Сухоноса, вытащив его, посиневшего, еле живого, из воды. Это был последний спасенный из экипажа «Перекопа». Как выяснилось после всех поисков, погибло восемь человек: пять на судне — от бомб, трое — от вражеских пуль, на воде.

Ночь в море на шлюпках

Все оставшиеся в живых разместились в двух шлюпках. Раненых пересадили в более просторный бот.

Мерно гремели уключины. Весла всплескивали черную воду. В южных широтах ночь наступает стремительно, поэтому уже к восьми часам было темно до черноты.

Бударин и Радченко работали на веслах бессменно. Гребли и Бахирев, и третий механик Степан Филиппович Баранов, который не проронил ни слова, будучи потрясен случившимся. Пробовал грести и капитан Демидов, но не смог — так сильно болела рана в спине. Шлюпки держались близко одна к другой. Когда они сошлись вместе и люди перестали грести. Бударин сказал:

— Давайте, товарищи, немного отдохнем и посоветуемся, что нам дальше делать.

— Как скажете, так и сделаем, — послышались голоса.

— Так негоже, зачем же тогда советоваться? Надо каждому подумать о себе и о других и взять ответственность и за себя и за других. Погиб «Перекоп», погибли наши товарищи… — Бударин долго молчал, молчали и остальные. Затем он, точно вспомнив что-то, заговорил снова: — Положение у нас — это каждому ясно — тяжелое. Шлюпки все расщеплены осколками и пулями. Маленького шторма хватит, чтобы пустить их на дно. Но вы не дети, а серьезный коллектив моряков. Вы все понимаете, что это значит. Правда, нас осталось тридцать два человека из сорока и здоровых среди нас только одиннадцать. Но жить надо. Надо, товарищи! Значит, заботу о раненых возьмут по-дружески на себя здоровые. Высадимся на остров. Если не попадем там в лапы немецким фашистам или японцам, — наше счастье. А если на острове есть их база, то уничтожат: им свидетели не нужны. И к этому мы должны быть готовы. Это — война… Ну, что носы повесили? Страшно, видно? Но ведь любой рейс, если говорить по правде, по-своему опасен. Вот и этот рейс как закончился? Ушел наш «Перекоп» на юг, и ушел навсегда. А может, уже завтра подвернется какая-нибудь оказия, скажем, какое-нибудь суденышко. Тогда уплывем на остров Борнео или на Сингапур. Удастся, дадим знать о себе на Родину и нас выручат. Не оставят так. Зачем я это вам говорю? А вот зачем. Может быть, это у нас последний разговор, последняя ночь, проведенная вместе. Вот и надо посоветоваться, чтобы вы все знали.

Все молчали…

— Мы-то остались живы, — продолжал Бударин, — а это ведь много значит… — Он замолчал, потом спросил с улыбкой: — Ну, у кого табачок есть? Перекурим пока.

И это простое слово о табачке всех встряхнуло, приободрило. Все бросились искать, что бы такое закурить. А через минуту у многих уже вспыхнули огоньки раскуренных цигарок. Курили и думали.

— Вон там, на горизонте, — сказал капитан, — виднеется остров Большая Натуна; на него и попробуем высадиться с рассветом. На острове живут малайцы. Но возможно, что остров уже заняли японцы. Не исключено, что у них там аэродром. Ведь самолеты, которые бомбили нас, должны были иметь где-то поблизости базу. Может быть, там находятся и гитлеровцы… Все может быть. Немцы в первую мировую войну здесь свою базу держали; возможно, и теперь имеют. Во всяком случае, помните, кто мы! С Японией мы не воюем, это ясно из вчерашней радиограммы. Но могут быть провокации. А сейчас, товарищи (это уже — приказ), все документы уничтожить! Записки, дневники — тоже. А вы, Николай Федорович, сожгите радиожурнал, позывные, все радиограммы. Чтобы те, к кому мы попадем, не воспользовались ими против нашей Родины.