Александр Поповский - Человеку жить долго Страница 7

Лукавый друг, он чему-то усмехается, вопрос задан неспроста. Свиридов знает эти повадки, Арону не удастся его провести.

— Я, кажется, припоминаю, — заговаривает Каминский с той наивной интонацией, которая с наивностью ничего общего не имеет. — Ты как будто в самом деле рассказывал мне… да, да, рассказывал и не раз… Куда девалась моя намять? Вот старость — ничего не бережет, только теряет. Ты уверял, что спасешь человечество от голода, всех накормишь этой хлореллой… Я даже тогда еще посмеялся и рассердил тебя…

Веселая улыбка Каминского говорит: «Это только начало, самое интересное впереди».

Анна Ильинична давно уже догадалась, что он хитрит. Ох уж этот Арон, он обязательно выкинет какой-нибудь фокус. Ничего, ничего, ее обмануть ему не удастся, пусть так и запомнит.

— Ты все такой же, — грозит она пальцем гостю, — солгал и не подумал, что это нехорошо. Ну как теперь верить тебе?

Ее улыбка говорит, что ложь эта нравится ей и не так уж плохо, что он «все такой же».

Благодарный судьбе, вернувшей ему память, Каминский движением руки дает ей понять, что ему некогда вступать в объяснения.

— Ты тогда говорил, — продолжает вспоминать Каминский, — что к концу века население земли достигнет четырех миллиардов. Такую ораву прокормить будет трудно. Понадобятся монбланы жиров и углеводов, не хватит белков, их и сейчас немного. Кстати, и Мальтус говорил то же самое.

Эти слова всерьез задевают сына, Каминский позволил себе неудачную параллель.

— Извините, Арон Вульфович, отец решительно расходится с возражениями Мальтуса и вовсе не считает, что следует ограничивать размножение людей. Пищи всегда будет более чем достаточно. Не прокормит нас земля, прокормят реки и пруды, моря и океаны. — Он бросает нежный взгляд на отца и с некоторой торжественностью в голосе добавляет. — Профессор Свиридов говорит: «Пока великое светило будет сиять, люди не перестанут искать средств, как обращать его энергию в пищу».

И на этот раз Каминский не спешит с ответом, он не все еще сказал из того, что вспомнил. Дайте срок, он ответит и матери и сыну. Сейчас его занимает вопрос: все ли еще хлорелла безвкусна? Самсон говорил, что она не слишком аппетитная штука.

— Да, невкусна! — вопрос этот, видимо, ему надоел, и он с раздражением отвечает. — А картофель, запрещенный к употреблению решением парламента во Франш-Конте в 1630 году, был хорош? Кто бы в этом вязком и безвкусном корнеплоде узнал современный картофель? Что значат природные свойства растения, если человек решил их переделать? Сухой порошок из хлореллы напоминает своим ароматом растертый чай или красную морскую водоросль — любимое блюдо японцев. Некоторые сравнивают этот аромат с запахом бобов или сырой тыквы. Не отказываться же из-за этого от хлореллы…

Свиридов недоволен своим другом — и напрасно.

Каминский не без оснований хитрит, он сделал вид, что перезабыл все на свете, для того чтобы лучше узнать, что разделяет отца с сыном. Расхождений этих, видимо, нет, и он на радостях решил подурачиться, вспомнить то, чего на самом деле не забывал.

— Ты неправильно меня понял, — как во время давно минувшей юности, когда надо было рассмешить чрезмерно серьезного Самсона, шаловливо подмигивая и надувая щеки, говорит Каминский. — Твоя водоросль мне так же близка, как и тебе. Ты разве не почувствовал, какой общей идеей она связывает нас? Ты хочешь утолить нужды человечества микроскопическим растением, а я тридцать лет утоляю страдания людей частицами лекарственных веществ, порой не большими, чем молекула. Ты стал вроде гомеопата в ботанике, вот наши пути и сошлись. Наконец-то мы на одной дорожке с тобой, — после некоторого раздумья добавил он, — ты более, а я менее счастлив, я одинок в своих исканиях, а тебя поддерживают двое — жена И сын…

Наступило молчание. Петр поднялся из-за стола и остановился перед дубовым резным буфетом, некогда украшавшим квартиру бежавшего за границу фабриканта. Он достался отцу в первые годы революции и с тех пор следовал за семьей из города в город. Петр смотрел через стекло на давно знакомую посуду, памятную ему с детства, и думал о том, что его ждут деловые и неделовые свидания, пора уходить. Он остался, уступив настояниям матери, теперь надо извиниться перед гостем и уйти.

Анна Ильинична вспомнила, как много лет назад, примерно в одно и то же время, она познакомилась со Свиридовым и Каминским. Понравились ей оба, но полюбила она одного. С Ароном Вульфовичем они оставались друзьями, и только однажды он с грустью сказал ей: «Скорей бы вы поженились… не на что будет надеяться, и мне станет легче…» Каминский вскоре женился на другой, был счастлив, а ей почему-то казалось, что ему легче не стало. Взгляд его, порой устремленный на нее, был мучительным и тревожным. Нежное ли чувство все еще теплилось в нем или он подавлял в себе желание ей что-то сказать, — кто знает.

Свиридов глядел на погрузившуюся в воспоминания жену и думал о том, как долговечны людские заблуждения и как трудно сквозь них пробиться. Есть ли что-нибудь проще его идеи? Рассказать о ней ребенку, и тот поймет. В воду вносят незначительную толику минеральных солей, которых в почве сколько угодно, и взамен получают белки, углеводы и жиры. Никаких реформ для этого не надо: ни сокращения посевных площадей, ни изменений в севообороте. Наоборот, площади, непригодные для обработки, найдут себе применение, они станут прудами для размножения хлореллы. Таких земель на свете великое множество… Хлорелла нужна густо населенной Европе, не менее важна для Азии, где питаются рисом, в котором ничтожно мало белков и еще меньше витаминов. Кажется, просто и ясно, а вот сын и его друзья этого не понимают. У этих людей своя, особая логика и своеобразное отношение к науке. Не хватит у них аргументов, они свою точку зрения дубинкой поддержат. Послушал бы их Арон, вот уж была бы потеха! Можно ему, впрочем, это удовольствие доставить. Он давно собирался поговорить с сыном. Прекрасный случай для Арона весело посмеяться.

— Говорят, Петр, — начинает отец, — что речь твоя в ботаническом обществе имела такой же успех, как и предыдущая у гидробиологов. Ты бы рассказал нам, что там происходило.

Вопрос застает сына врасплох. Он устремляет на мать умоляющий взгляд — она должна его избавить от ответа. Взгляд матери выражает досаду: время ли сейчас, в присутствии гостя, затевать такой разговор? Молчание продолжается, сын все еще надеется, что мать ответит вместо него.

— Я должен был выступить. Все хотят знать, что мы делаем, — неохотно отвечает он, умоляюще сложив руки и покорно согнувшись. Сам он не терпит этой позы у других, но не осуждает у себя, считая ее выражением учтивости. — Мы слишком много наобещали, теперь уже нельзя молчать. За границей серьезно занялись хлореллой, в Соединенных Штатах Америки много пишут о ней. Я объяснил членам общества, что мы разрабатываем способы кормления этой водорослью рыб. Страна нуждается в кормах, и мы исполним наш долг.

— Ты сказал им неправду, — со страдальческой усмешкой проговорил отец, — ведь я не этим занимаюсь. Страна не только нуждается в корме для рыб. Мы — ученая держава и должны развивать общие идеи в науке… Мы не можем отставать от Соединенных Штатов, Голландии, Японии, где проблема изучена полнее, чем у нас. Отставать — значит терять независимость… Никто по дал тебе права за меня говорить.

— Я знаю, отец, — приложив руку к сердцу в знак сожаления, что прервал его, защищался молодой человек. — Но если… если станет известно, что мы занимаемся чем-то другим, твои враги тебя не пожалеют. Я не могу этого нм позволить, ты большой человек, им не понять тебя.

— Я но нуждаюсь в твоей защите, никто не дал тебе права…

И снова сын не дает ему договорить. Он, конечно, с отцом согласен, отцу не нужна его защита. И все же продолжает:

— Мне больно и стыдно, когда тебя называют фантазером. Двадцать лет они отвергали твою идею о хлорелле, не верили, что эта водоросль чего-нибудь стоит. Ты победил, тебе разрешили ее изучать. Почему же не уступить и не помочь рыбоводам? Они будут тебе благодарны. Сделай это ради науки, ради других и себя.

То ли, что ученый слышит это не впервые, или обида на сына, который дважды не дал ему договорить, расстроили его, он холодно и строго отвечает:

— Я никому не запрещаю пользоваться хлореллой, как угодно: кормить скот, отдавать рыбам, извлекать из нее витамины. Моя цель — другая, и единственное, чего я прошу, это чтобы мне не мешали. Я думаю о судьбах человечества. Скажи мне по совести, Арон: имею я право не спрашивать совета, чем мне заниматься, во что верить и не верить? Я постоянно твержу это моему сыну и жене, по напрасно.

Есть в человеческом сердце запретные зоны, прикосновение к которым смертельно. Хирурга их знают и умеют осторожно обходить. Сейчас, когда сын отводил жалобы отца, казавшиеся ему опасными для старого сердца, он действовал, как заботливый врач: