Антонин Ладинский - Слоны Ганнибала (сборник) Страница 7

1939

Рай

Из широких заводских ворот, над которыми поблескивала золотыми выставочными медалями вывеска «Завод натуральных вин А. С. Мухина и С-ей», то и дело вылезали тяжелые возы. Огромные ломовики, мотая от напряжения головами, вытаскивали их в гору, и под тонкой блестящей кожей коней играли и перекатывались желваки гигантских мускулов. У подвод шли бородатые извозчики в фартуках и, понукая лошадей, вертели концы вожжей.

За деревянным забором стоял никогда не продуваемый ветром кисловатый яблочный запах. В погребах звякали гроздья бутылок. В кирпичном сарае веселые бабы перемывали пустую посуду. В узкие горлышки влезали, топорщась, щетинистые щетки, в изобилии лилась вода из кранов, и черные блестящие бутылки хрустели в корзинах. В разливочном отделении их наполняли реки пахучего вина. С утра метался по заводу хозяин, купец Мухин, грузный полнокровный человек с черной бородкой, и колдовал в погребах над бочками главный винодел Мартын Францевич Седлячек, обрусевший чех, давным-давно позабывший свою золотую Прагу. Рабочие сновали по двору Хозяин, не терпевший медлительности, кричал конторщику Пузыреву:

– Поторапливайся, поторапливайся, Митрич, почту отправлять надо! Да на станцию ехать пора – экстракты прибыли.

Пузырев, тихий и покорный, оставлял белые пахучие ящики, на которые он старательно наклеивал заводские ярлыки, и шел в контору писать адреса на привычных конвертах, украшенных фантастическими виноградными лозами и яблочными плодоносными ветвями. Потом он трясся на подводе на вокзал, исполнял всякие поручения и снова шуршал бумагами в сырой грязной конторе. Часами просиживал он за обитым ветхой клеенкой конторским столом, вел торговые книги, аккуратно получал шестнадцать рублей в месяц, не считая наградных, никогда не хворал, ни разу не опоздал на работу за всю свою службу, и так продолжал многие годы. И никому не приходило в голову, что такая жизнь не удовлетворяла его.

Как это ни странно, но полуграмотный конторщик по своей натуре был созерцательным человеком. Ему была противна заводская суета, до смерти опротивели его конторские книги, и никто не знал, что за этим лысоватым лбом бродили беспокойные и возвышенные мысли. Все чаще и чаще задумывался он над смыслом своего бедного существования, но у него не хватало нужных слов, чтобы формулировать свои сомнения в ценности этой бренной жизни. Только иногда решался он робко выдавить с тяжелым вздохом:

– Живем, живем, а для чего живем – неизвестно…

На что счетовод, жизнерадостный и румяный человек, неизменно отвечал:

– Живем – хлеб жуем.

И снова в комнате скрипели перья, тарахтели костяшки на счетах.

Однажды Пузырев решил обратиться к виноделу:

– Мартын Францевич, вот вы образованный человек, австрийский подданный…

– Ну? – удивленно поднял брови винодел.

– Хочу я вас давно спросить…

Винодел вынул изо рта копеечную сигару и приготовился слушать.

– Скажите мне, Мартын Францевич, как в образованных странах, за границей, насчет загробной жизни полагают. Всякие там ученые и профессоры. В смысле научных открытий.

– Загробная жизнь? Безусловно, загробная жизнь существует. Об этом говорит нам не только религия, но и наука, и многие первоклассные филозосы.

И винодел с важным видом посмотрел на Митрича.

Но в это время в дверях появился хозяин.

– Мартын Францевич, поди-ка сюда, – позвал он винодела.

Винодел вышел. Бухгалтер посмеивался.

– Какие вопросы решать вздумал. Не нашего ума это дело. Эх, ты… Спиноза.

– Каждый обязан об этом подумать, – мрачно возразил ему Пузырев, – барахтаемся мы здесь без всякого призору, как щенки, а наступит смертный час; мы же и в ответе. Нет, все это надо заранее выяснить.

– Помрем – узнаем, – отмахнулся бухгалтер.

Оборвавшийся разговор больше не возобновлялся, но, должно быть, беспокойные мысли продолжали мучить Пузырева. Какое-то тайное беспокойство распаляло его мозг. Разговаривать в конторе на эти темы он уже не решался. Но часто он задумывался, отвечал невпопад, путал поручения.

– Чего это с ним? – удивлялся хозяин.

Никто на заводе не знал, что Пузырев в своей холостяцкой каморке в посаде у Николы-на-Юру читал по вечерам Библию. С трепетом раскрывал он таинственную книгу: эти страницы напоминали ему далекие школьные годы, когда он зубрил Священную Историю – десять казней египетских, переходы через Черное море, Иону во чреве Кита, пророка Илию, взлетающего на небо на огненной колеснице… Припоминались красивые картинки на стенах школы – белые кубические дома с маленькими окнами, пальмы и верблюды, – далекий сказочный пейзаж, в котором жили и действовали благочестивые герои Библии. Пузыреву они снились иногда в страшных и непонятных сновидениях. Иногда среди ночи он вдруг просыпался и вспоминал, что, только что слышал какие-то страшные голоса и синайские громы…

– Да никак ты, Митрич, с ума спятил, суешь мне реестр за прошлый год! – сердился бухгалтер.

– А? Что?.. – спрашивал Пузырев.

Он точно просыпался и, ничего не понимая, смотрел на бухгалтера. За его спиной сослуживцы качали головами и стукали пальцами в лоб.

– Что ты там бубнишь? – спрашивали его.

– А?.. – отрывался от своих мыслей Пузырев.

– Я говорю, что ты там бубнишь?

– Я ничего…

– Как же «ничего»? Бубнит и бубнит.

В контору приходил иногда хозяйский сын, гимназист. По секрету от отца он таскал своим приятелям бутылки вина.

– Вот, – как-то обратился к нему бухгалтера – не знаю, что с нашим Митричем делается. Все о каких-то высоких материях думает, о загробной жизни.

Гимназист только что прочел тощие образцы материалистической литературы и с убежденностью неофита махнул рукой:

– Все это ерунда. Какая там загробная жизнь.

Пузырев необычно встрепенулся.

– То есть как это – ерунда? – с какой-то даже мукой в голосе спросил он.

– Конечно, ерунда, – продолжал гимназист, – есть одна материя и больше ничего.

Пузырев ничего не ответил. Слово «материя» укололо его с необъяснимой дьявольской жестокостью. Он сумел понять молодую убежденность гимназиста, и что спорить здесь не о чем.

Больше никаких событий в конторе не происходило. Но что-то осталось в душе Пузырева от уверенных слов молодого Мухина, грубым посторонним телом вошло в его смутный мир. Однажды он явился на завод без шапки, дико размахивая руками. В контору он не зашел, покружился немного по двору, изумляя баб в перемывочной, и опять вышел за ворота. Размахивая руками и что-то бормоча себе под нос, он направился по улице и завернул за угол.

– Ишь, какой веселый, с утра нализался, – сказал с завистью и уважением проезжавший извозчик.

Пузырев завернул за угол и продолжал свой путь. Потом он почему-то остановился перед полицейским участком. Постояв минуту, он решительно поднялся по ступенькам и вошел в канцелярию.

Было еще рано. Пристав пил чай у себя на квартире, городовой побежал в лавочку за папиросами, письмоводитель запоздал – в канцелярии не было ни души. Пузырев обвел мутным взглядом комнату. Вдруг он нахлобучил на голову полицейскую фуражку, висевшую на вешалке, надел на правую сторону шашку пристава и сел за стол.

Он схватил перо и стал лихорадочно писать: «Ангелы и архангелы, возьмите моего хозяина Мухина с сыном в рай и кормите его белым хлебом, предварительно помазав хлеб медом». И подписался с лихой закорючкой: «Член рая Пузырев».

Когда изумленный пристав появился в дверях, а в других – перепуганный городовой, Пузырев с важным видом подписывал полицейские бумаги: «Член рая Пузырев», «Член рая Пузырев»…

Сильные руки схватили его. Он почувствовал страшную усталость и не сопротивлялся. Потом он трогательно и нежно улыбнулся – над ним веяли прохладой огромные призрачные деревья, и ангельские уже голоса доносились из голубоватой чащи райского леса…

Артистка

Каждый вечер, когда работники возвращались с поля, Мишка запрягал Серко в старенькие дрожки и отправлялся на станцию за почтой. За эти поездки его прозвали в имении почтмейстером. Так его называли – Почтмейстер. Попутно ему поручали делать в станционном поселке разные хозяйственные закупки. Там была такая лавчонка с горделивой вывеской: «Торговля бакалейными и колониальными товарами Прохора Красильникова и С-вей». Необыкновенно вкусно пахло в ней крепким букетом селедок, керосина и мятных пряников.

Чтобы Мишка не забыл чего-нибудь и не напутал, так как по своему характеру отличался большой мечтательностью и ротозейством, Полина Александровна писала на бумажке, что надо купить.

На этот раз список был длинный:

керосину 5 фунт.

муки аваевск. 10 ф.

горчицы сух. на 5 к.

желатину разного 1/4 ф.

цикория 1/2 ф.

Мишка с уважением посмотрел на записку, хотя прочесть не мог за неграмотностью, сунул в шапку, а шапку напялил по самые уши. Затем отправился в путь.