Лидия Вакуловская - Пурга уходит через сутки Страница 7

Вчера покинуть танкер его заставила необходимость. За неделю на почте могли скопиться для него письма, их надо было забрать. Радиограмм, безусловно, не было, иначе их принес бы прямо на судно мальчишка-почтальон. На почте его ждали четыре письма от Светланы и одно от матери. Ничего особенного в письмах жены не было: в основном охи и вздохи по поводу его неудачной зимовки. Мама беспокоилась о его здоровье, советовала тепло одеваться и, если есть возможность, пить на ночь чай с малиновым вареньем. Он прочел письма, сунул их в карман и отправился в правление колхоза.

На удивление, председатель был на месте. Вероятно, у него только закончилось какое-то совещание: в кабинете плавали тугие космы дыма. Трое чукчей, важно восседавшие за столом, не могли устроить такую дымовую завесу, если бы даже два часа подряд не выпускали изо рта своих трубок.

Ершов быстро договорился насчет продуктов, а когда, выписав в бухгалтерии накладную, зашел опять в кабинет, здесь уже был мальчишка-почтальон. Председатель молча читал радиограмму. Потом он положил бумажку на стол и негромко сказал что-то по-чукотски. И, словно специально для Ершова, перевел по-русски:

— Райком инструктора в колхоз шлет, — он посмотрел в бумажку, уточнил: — Бабочкина. Собрание делать будет.

Ершов не ослышался: именно Бабочкина.

«Не может быть», — мелькнуло у него в первую секунду. И тут же он подумал: «Может, однофамильцы?»

— Бабочкина? — переспросил он — Уж не Ася ли Николаевна?

Вместо Опотче ему ответила черненькая, с татуировкой на щеках девушка. Он и не заметил, когда она появилась.

— Ася Николаевна, — обрадованно закивала она головой и, широко улыбаясь, спросила: — Она друг ваш, да?

Все нацелили глаза на Ершова, а древний старик чукча, сидевший почему-то на председательском месте, даже вынул изо рта трубку, чтобы дым не мешал ему лучше видеть Ершова.

— Да, мы знакомы по Хабаровску, если это та Ася Николаевна, — ответил он.

— Та, та, — снова закивала девушка. — Там партшкола есть, она училась. Точно знаю.

Тогда она, — Ершов уже вполне справился с собой, — Никогда не думал, что здесь окажутся знакомые.

Вечером он не знал, куда себя девать. Раскупорил бутылку коньяка. Налил стопку, вторую. Хмель не брал Всплывали обрывки разговоров с Асей. Казалось, раз и навсегда забытых разговоров. Завтра он с нею увидится «Не ожидала? Ну, как живешь?..»

…Вот и наступило «завтра». Интересно, как она встретит его: удивится, смутится, обрадуется, останется равнодушной?

Стук в дверь заставляет его отойти от зеркала.

— Товарищ старпом, я вам принес. — Кок в неизменной белой куртке и чепчике-блине поставил на стол поднос.

— Напрасно. Я бы вышел в салон, — сказал Ершов.

— А-а, — безнадежно махнул рукой кок, — на салон смело можно замок вешать, никто ключ не спросит. Механик еще в пять утра понесся нерп стрелять. Прохоров взял привычку раньше обеда не просыпаться…

«Непорядок, — подумал Ершов, — расшаталась дисциплина».

— С завтрашнего дня, — повернулся он к коку, — никому еду в каюты не давать. Тем, кто не явился вовремя к столу, тоже не давать. — И добавил: — Включая меня. Объявите всем.

— Есть объявить, — уходя, вяло отозвался кок.

Ершов снял крышку с судка. Ага, оленьи языки. От такого не откажешься. Подцепив вилкой один язык, он перекинул его на тарелочку. Нет, недаром считается что оленьи языки — пища богов. Как-то в «Огоньке» он читал, что на Аляске убивали тысячи оленей, бросали туши в тундре на растерзание волкам, а языки отправляли самолетами к столу королей бизнеса. В самых фешенебельных ресторанах Нью-Йорка и Вашингтона оленьи языки — редкость в меню.

«Подлая аристократия, — рассуждал Ершов, с наслаждением пережевывая мягкие кусочки ароматного мяса — Понимает толк в деликатесах».

Да так куда ему, собственно, направить сейчас стопы на аэродром, в правление? И прилетела ли она вообще? Пожалуй, прилетела: самолеты, как правило, приходят в первой половине дня. Сейчас пятнадцать двенадцатого. Что ж, сперва можно заглянуть в правление. Если ее нет, тогда — на аэродром.

Ершов вышел на палубу.

«Вот это погодка!» — обрадовался он взбунтовавшейся вдруг природе.

У трапа, прижавшись к палубной надстройке, притопывал ногами вахтенный матрос.

Ершов подошел к вахтенному, достал сигареты.

— Закуришь?

— Спасибо. Только что бросил.

Спички гасли одна за другой. Так и не прикурив, Ершов спрятал в карман пачку.

— Зря вы, товарищ старпом, идете, — сказал вахтенный — Задуло-то не на шутку.

— Ерунда! — ответил Ершов. На всякий случаи он отвернул уши шапки, завязал их у подбородка. Спросил: — Стармех вернулся?

— Вернулся. Две нерпы притащил.

— Ну добро, — кивнул Ершов, берясь за поручни трапа. И уже через плечо бросил: — Если заночую в поселке, тревоги не поднимайте.

С каждой минутой идти становилось труднее. Ветер настолько осатанел, что то и дело сталкивал Ершова с тропинки. Тропинку быстро заметало. Вскоре она вовсе исчезла под снегом. Но ветер дул в спину и заставлял чуть ли не бегом двигаться вперед.

«Врешь, дойду, — мысленно твердил Ершов. — Два километра по льду, а там — поселок…»

Вокруг Ершова все гудело, пело, клокотало. Теперь он шел, не видя по сути, куда идет. У одного из торосов он остановился. Держась руками за скользкую глыбу льда, перевел дыхание. Вдруг услышал резкий, как выстрел, треск. Лед раскололся в двух шагах от него. В узкой расщелине кипела черная вода, выплескивалась на лед.

«Какого черта я тащусь? — зло подумал Ершов. — Куда тащусь?..»

Он оглянулся назад. Что-то большое, черное мелькало в перекатах снежных волн. Конечно же, корабль! Выходит, он не так уже далеко отошел от него.

Ершов глубоко втянул голову в поднятый воротник шинели и, защищая рукавицами глаза от снега, пошел на танкер — грудью к ветру.

В стороне, где стоял танкер, с тяжелым скрежетом кололся лед.

8

Ушаров был взбешен. Он сидел в кресле бортрадиста с надвинутыми на голову наушниками и настойчиво вызывал «Пингвина». Рядом замер бортрадист Митя Ветров, молоденький, безусый паренек. Напряженно, так, что не шевелился ни один мускул, Митя смотрел на своего командира.

— «Пингвин»!.. «Пингвин»!.. «Пингвин»!.. Я — «Льдина-четырнадцать»… Я — «Льдина-четырнадцать»… «Льдина-четырнадцать»…

В наушниках трещало, шумело, скрежетало. В эфире шла какая-то чудовищная свистопляска.

— «Пингвин»!.. Я «Льдина-четырнадцать»!..

Самолет находился на подходе к Северному: осталось десять минут лету, а аэродром все молчал. Напрасно Ушаров считал, что виноват новичок радист. Прошло ровно десять минут, как он сам ловит и не может поймать проклятую землю.

— «Пингвин»!.. «Пингвин»!..

И вдруг земля отозвалась.

— Я «Пингвин», — послышался в наушниках забиваемый шумом голос.

— Почему не отвечаете? Я «Льдина-четырнадцать». Иду к вам.

— У нас пурга… Принять не можем…

— Что значит, не можете? — свирепо спросил Ушаров. — Почему молчали раньше?

«Пингвин» на какое-то мгновение пропал, потом далекий голос повторил:

— У нас пурга… Принять не можем… Идите Крестовый.

— Ветер? — Платон Ушаров уже не пытался сдержать злости.

— Норд-ост, тридцать метров в секунду… Ожидается пятьдесят.

— Я сяду, давайте посадку!.. На борту хирург, у вас тяжелобольной…

Но «Пингвин» твердит свое:

— Идите Крестовый…

— Перестраховщики! — язвительно ответил ему Ушаров.

Но «Пингвин», вероятно, не услышал. «Пингвин» снова пропал.

— Под нами Северный, — спокойно произнес за спиной Ушарова штурман.

Ушаров обернулся к штурману, увидел, что Саша Рокотов, второй пилот, управляющий сейчас машиной, тоже выжидательно смотрит на него.

— На Крестовый! — сказал Ушаров и принялся снова вызывать злополучного «Пингвина».

Прошло какое-то время, прежде чем с земли ответили.

— «Льдина-четырнадцать», я вам сказал… — назидательно начал «Пингвин».

Ушаров перебил его:

— Запишите радиограмму!

— Давайте, — смиренно согласился «Пингвин».

— Северный. Больница. Плотниковой, — отчетливо произнес Ушаров. Секунду он молчал, потом раздельно начал: — Кружусь над Северным. На борту хирург. Посадку не дают. Ухожу Крестовый. Буду зависимости погоды. Злой Ушак. Все.

— Вас понял, — ответил «Пингвин».

Ушаров уже собирался снять наушники, как услышал сквозь потрескивание английскую речь.

— Ол райт, Ушак-паша! — донесся далекий голос.

Ушаров ничуть не удивился такому приветствию.

Сколько раз, находясь неподалеку от воздушной границы с Аляской, его окликали радисты американских аэродромов. И не просто окликали. Он мог наперед сказать, что последует за этим любезным приветствием.