Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин Страница 7

- Домой надо. Да и руку крепко порвали...

- Тогда беги к Варваре. Проводить, может?

- Спи уж. Сам дойду.

Коркин покачал в темноте головой и выждал, пока Ямин не скрылся за углом. «Зверь и тот ополчился на мужика!» – сочувственно подумал, запираясь на засов.

- Что там? – полусонно спросила Агнея, крестя растянувшийся в зевке рот.

- Братан твой нашумел.

- Александра-то как?

- Не спрашивал. Руку ему волки порвали.

- Оюшки! – ахнула Агнея и засобиралась.

- Куда?

- Попроведать пойду. Может, худо ему...

- Терпит. К Варваре Тепляковой пошёл. Спи давай.

На голбце мурлыкала кошка. Изредка строчил в стене сверчок. Евтропий задул лампу и, тихонько щипнув взвизгнувшую Агнею, лёг с краю.

- Идол! – гулькнула она, подкладывая ему под голову пухлую, как подушка, руку. Потом вздохнула, заговорила о брате: – Почто же это беды на его без роздыху валятся, Тропушко?

- Такая уж планида, – задумчиво ответил Евтропий, глядя на посветлевшее за занавеской окно. – А он крепок, золовец-то!

Как-то шутейно на Агнеиных именинах мужики решили звать друг друга золовцами, так с тех пор и нет другого имени: золовец да золовец.

Миновав второй переулок, Гордей стукнул в окошко Тепляковых. Здесь никогда не спрашивали, кто и зачем. Пришёл, значит, болен.

Отворила Варвара.

- Заходи, – не признавая состани, пригласила она. Логин тем временем вздул начищенную до блеска лампу.

- А, Гордей Максимыч! Редкий гость! – приветливо кивнула хозяйка. При свете странно блеснул в середине аспидно-чёрных волос приметный ремень седины.

- Редкий и не ко времю, – замялся Ямин.

- Боль не спрашивает, – сказала Варвара, проводя его в горницу, увешанную пучками трав. Логин, смущённо запахнув зипун[1], надетый поверх нательного белья, подвесил лампу к потолку.

- Угадывай, Лога! – велела Варвара, коротко взглянув на мужа.

- Рука, – отводя в сторону большие зелёные глазищи, сказал Логин.

В деревне их звали колдунами. Логина – за его уменье, не спрашивая, угадывать болезнь, Варвару – за то, что пользовала эту болезнь не по-больничному. И хоть колдовства этого некоторые побаивались, а всё же шли сюда.

- Батюшки светы! Кровишши-то сколь вытекло! – всплеснула руками Варвара, оглядывая рваную рану Гордея. – Где тебя так?

- Коло Волчьего буерака.

- Заговори кровь, голубь! – сказала знахарка мужу. – Да живей, живей! Чтоб не утекла... Крови человеческой цены нет...

Логин торопливым шёпотом читал заговор. Варвара хлопотала в избе. Обмыв рану тёплой водой, потёрла её первачом и, плеснув в стакан, поднесла Гордею. – Испей, полегчает!

- Душа не принимает.

- Всё одно выпить надо. Бог не осудит.

- У бога своих делов много, не до нас ему, – брезгливо морщась, сказал Гордей: он не употреблял.

Варвара уже готовила зелье, подливая в него из разных кринок, стоявших в углу под божницей. Оно пахло загадочно и пряно. Пропитав в снадобье кусок холстины, туго перевязала рану.

- Дюж ты, Христос с тобой! Не изурочить бы. – Щёки Гордея начали розоветь. – Не будет тебе износу вовеки. – И заторопилась, собирая на стол. – Теперь покушать надо. Кровушку потерянную обновить.

- Спасибо за лечение, Варвара Ивишна, полегчало вроде.

- На то и лечу, чтоб полегчало.

Логин молчал, нерешительно поглядывая на Ямина, что-то мучительно пытался сказать. Видя, что Гордей вышел из-за стола, заволновался, раздавил в тонких немужичьих пальцах коробок спичек. А перед уходом гостя, перемогая себя, всё-таки спросил:

- Ежели попрошу о чём, не рассердишься, Гордей Максимыч?

- Какой спрос! Говори давай!

- Опять руки свербят? – покачала головой Варвара.

- Разве я виноват, Варя?

- Да ты не робей, Лога, сказывай, что надо, – подбодрил Гордей.

- Рисовать тебя хочет, – пояснила Варвара. – Охота есть, а смелости бог не дал...

- Меня рисовать? – опешил Гордей и дёрнул себя за курчавую бороду. – Вроде иконы, что ли?

- Ага, – простодушно подтвердил Логин.

- А для чего? Всё одно на меня молиться не станут, – пошутил Гордей, но, тотчас посерьёзнев, сказал:

- Баловство это! Ты на иконах бога рисуй, а я грешный человек.

- Почто баловство? Душа требует – спасу нет, – расстроился Логин.

Ямин помолчал и, подумав, согласился.

- Ну, ежели спасу нет, тогда рисуй. Ишо раз бог спасёт, хозяева!

На улице теперь вился спокойный тёплый снежок. Медленная кроткая ночь неслышно плыла над землёй. Вокруг рассыпалась чистая, непуганая тишина. Шагая через пруд к своему одиноко стоявшему дому – отчего и прозвали Одиной, – Гордей растроганно думал о Тепляковых. В груди оттаивало. Забылась боль в руке.

На стук калитки из конуры выполз одноглазый Китай, пёс приблудный. Он никогда не лаял. Прокопий подобрал его на улице, привязав на цепь от собак. Пёс не возражал: когда стар – свободу ценишь меньше.

Бросив волчьи тушки в амбар, Гордей дёрнул за верёвочку от крюка, открыл дверь и неслышно вошёл в дом. Раздевшись, лёг в скрипучую деревянную кровать. Сокрушительная усталость смежила веки. Кровать качнулась маятником, рванулась вниз и стремительно завертелась. Спустился сон. Тревожный сон в декабре тридцать третьего года.

Глава 5

Хмурясь из-под дремучих бровей, Гордей искоса наблюдал, как дети уплетают казённый хлеб, запивая его молоком. Старший кусал крупно, по-мужицки; младшая, как мышонок, отщипывала кусочками.

Они были похожи друг на друга, только у брата лицо длиннее; у сестры – круглое, в веснушках.

- Тятя, а Проню трактористом посылают, – выпалила Фешка, бурля неистребимой детской радостью.

- Болтушка! – нахмурился брат. – Не спрашивают – не сплясывай!

- В кузнице разонравилось? – строго взглянул на сына Гордей.

- Науменко вызывал вечор... Давай, говорит, учись трактор водить. Весной, должно, получим.

- А я думал, меня в кузнице сменишь...

- Как велишь, так сделаю.

- К чему душа лежит, то и