Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый Страница 72

Собирая билеты, она по давней своей привычке, с прежним любопытством приглядывалась к пассажирам. В большинстве своем это были командированные. Сдержанные, озабоченные своими делами люди. Они, как думалось ей, и поезд-то предпочли другому, более быстроходному виду транспорта, чтобы не спеша обдумать в дороге те серьезные вопросы, с которыми ехали в свои высокие столичные ведомства. Едва успели расположиться, как тут же зашуршали деловыми бумагами, изредка равнодушно поглядывая на привычный пейзаж за вагонным окном, чтобы затем вновь с еще большей сосредоточенностью погрузиться в свои бумаги. Это была знакомая категория неприхотливых, нетребовательных людей, приветливо, как к старой знакомой, обращающихся к ней, и действительно, кое с кем она уже встречалась.

Она собрала билеты, раздала белье, заполнила бланк учета населенности вагона формы ЛУ-72. В титане грелся чай. Все шло своим чередом, без каких-либо накладок, и это радовало Антонину, как радовала ее всякая новая поездка, А сейчас, после долгого перерыва в работе, все воспринималось ею по-иному, с новой остротой. Она с радостным удивлением отметила те перемены, что произошли на дороге за ее отлучку.

Ее веселила свежая зелень листвы и травы, крыши и стены обновленных по весне пристанционных построек.

— Не узнаешь родные места? — смеясь, спросила Женька, видя, как жадно вглядывается она за окно. — Ну смотри, смотри, а я чай понесу.

Антонина взглянула на часы, взяла бланк учета населенности вагона и пошла к бригадиру.

— Все в порядке? — спросил Муллоджанов, пробежав листок.

— Да вроде бы.

— Тебе сейчас как никогда надо стараться, — сказал Муллоджанов, пристально глядя на нее, словно гипнотизируя своим тяжелым, вязким взглядом.

— Почему же только сейчас! Всегда надо стараться, — возразила Антонина. — И почему только мне? Всем надо.

— Ну это само собой, — согласился Муллоджанов, — но тебе особенно! Я-то знаю, что говорю.

На лице бригадира была написана важная многозначительность.

— Да, да! Тебе надо показать себя. Знай, что все зависит сейчас только от тебя самой. Непонятно говорю?. Потом поймешь. И не раз скажешь еще спасибо. Девчонка ты неплохая, все в тебе есть, но прежде чем сделать что-нибудь, хорошенько подумай!

Антонине было ясно, что Муллоджанов намекает на ее тогдашнее выступление. И как ни хитрил Муллоджанов, сейчас, вымащивая новые пути, ход его был понятен: приручить ее, заставить смириться с теми порядками, что завел бригадир в поезде. Грубый к другим, он не видел большой беды в том, если кто-либо из его подчиненных обошелся нетактично с пассажиром. Его заверения незаслуженно обиженному пассажиру разобраться и принять меры оставались, как правило, пустыми словами.

Проводники, хорошо изучившие характер своего бригадира, знали, что Муллоджанова всегда можно умаслить. Откупались, кто как мог, в зависимости от прегрешения — блоком сигарет, любимой бригадиром копченой рыбой, которую выносили к поезду местные жители, опять же, любимым им пивом, которое предусмотрительно брали заранее в вагоне-ресторане. Муллоджанов не брезговал никакими подношениями. От девчат-проводниц Антонина не раз слышала, что он берет и деньги. «А что? Может, и нам стоит дать, лишь бы не цеплялся? — не раз подбивала ее Женька. — Все спокойнее будет». И наверняка бы пошла и дала, если бы Антонина не устыдила ее.

В тесном бригадирском купе было душно и сумрачно из-за опущенной шторы. Приняв привычную дозу, Муллоджанов, полагая, что так будет незаметно, зачастую прибегал к этой светомаскировке.

По шумному дыханию бригадира, по широко расстегнутому вороту рубахи, обильно взмокшему, еще более закрасневшему лицу, Антонина догадалась, что Муллоджанов и теперь под хмельком, и потому так не в меру разговорчив.

— Я вот что хочу тебе сказать, — Муллоджанов промокнул большим клетчатым платком шею, — не надо противопоставлять себя коллективу. Люди не любят, когда кто-то старается быть умнее других. Будь проще, как все. Понимаешь меня?

В ней вновь начала подниматься прежняя злость на этого самодовольного, уверовавшего в свою безнаказанность маленького бая. Девчата иначе за глаза его и не называли. Она с трудом, боясь сорваться, подыскивала слова для ответа. Но помешала появившаяся Кутыргина, давняя пассия бригадира, полноватая, упорно молодящаяся шатенка.

Об их давнем романе знали многие в резерве. Знала и жена Муллоджанова — Фатима, но что могла сделать она, обремененная семейными заботами, пребывавшая в покорном повиновении у мужа. Проворная разбитная бабенка Кутыргина — и это тоже все знали — имела немалое влияние на Муллоджанова.

Кутыргина стрельнула из-под густо подведенных бровей на Антонину, изучающе посмотрела на Муллоджанова и небрежно, будто бригадирское купе принадлежало ей, плюхнулась на диван.

— И что за привычка в потемках сидеть? Или ты из разряда сов? Всерьез, Муллоджанов, отзанавесил бы! А то пассажиры подумают, что ты тут недобрыми делами занимаешься.

— Я думаю так, — Муллоджанов говорил медленно, с достоинством, — все беды только от вас, женщин. От вашего языка. Кого хотите ославите!

— Не надо давать повода, — недобро хохотнула Кутыргина, потянувшись к пачке сигарет на столе.

— Меня учить уже поздно, — в голосе бригадира послышалась строгая нотка. Муллоджанов явно был недоволен тем, что его приближенная берет на себя больше, чем нужно.

Антонина поняла, что ей не следует дольше оставаться в купе, и, досадуя на себя за то, что не ответила должным образом бригадиру, вышла.

Погода за окном резко изменилась. Солнце затерялось где-то в тучах, и то, что несколькими минутами назад веселило и радовало глаз, имело теперь унылый, печальный вид. Наволочь все приглушила, придавила к земле. В вагонах наступило затишье, люди словно бы пребывали в оцепенении. Антонина прошла в свой вагон. Женька успела разнести чай и теперь с интересом рассматривала щедро иллюстрированный цветными снимками журнал. Она любила листать подобные журналы, не утруждая себя чтением.

— В бригадирский ходила? — спросила она, подбирая ноги. — Ну и как он встретил тебя?

Антонина промолчала. Уловив перемену в настроении напарницы, Женька не стала пытать ее вопросами.

— Давай-ка лучше перекусим, — предложила она. — Я такой вкуснятины набрала, Свежего лучку, редиски, даже огурец есть. Вот!

Она сдвинула с миски крышку и, прикрыв глаза, блаженно втянула запах, исходивший от свежей зелени.

— Сейчас баночку деревенской сметанки откроем, картошечку очистим и такой салатик смастерим!

Что нравилось Антонине в Женьке, несмотря на ее взбалмошность, неорганизованность, так это ее постоянный оптимизм, который был как бы защитной оболочкой от всех напастей и бед, что нет-нет да и подкарауливали ее.

Они с охотой съели салат, который и в самом деле получился на славу, с удовольствием попили чайку, умело заваренного Женькой, слывшей большой мастерицей по этой части. В поезде считали, что лучший чай в двенадцатом, у Женьки. И девчата из соседних вагонов не раз прибегали к ним за чайником, притворно удивляясь тому, как это ей удается добиться такого вкуса. Хотя, разумеется, Женька секретов ни от кого не держала, и каждый мог посмотреть, как это делается, как Женька, прежде чем засыпать заварку, обдает чайник холодной, затем горячей водой, как щедро натрушивает в чайник заварку, не забыв бросить туда кусочек сахарку, как, плеснув туда самую малость кипятка, плотно укутав чайник полотенцем, дает ему настояться. «Будь, самовар, еще бы ароматнее чаек получился», — любила пояснять товаркам Женька, полагая, что они и впрямь перенимают ее науку. Но девчата слушали больше для приличия, лишь бы не обидеть простодушную, доверчивую Женьку. Чай же заваривали по-своему. Отдельно для себя, правда не так искусно, как Женька, но все же не так уж и плохо, отдельно для пассажиров, идя нередко на всевозможные хитрости, экономя на заварке, добавляя туда, чтобы придать чаю нужный цвет, — жженый сахар, соду.

— Пакостницы, — ругала их Женька, узнав про те штучки, что вытворяли с чаем знакомые девчата. — Этак можно погубить людей.

— Да что ты, это совершенно безвредно, — объясняли те.

— Все равно, кто вам разрешил делать такое! — не унималась Женька, стыдя их, обещая рассказать бригадиру, но так и не пошла, пожалев девчат, боясь, что им может здорово влететь за это. Хотя, подумав на досуге, решила: сомнительно, чтобы ушлый Муллоджанов не знал о подобном. Наверняка знал и имел от этого определенную выгоду.

— Как ты смотришь, если я часок-другой вздремну? — сладко потягиваясь, спросила Женька. — Дома-то и поспать как следует не пришлось. Всю ночь проворочалась. Бессонница мучила. То ли старость подошла? То ли еще чего?

Женька беспричинно засмеялась, показав чистые, крепкие зубы.