Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг Страница 74

Ловкий ответ!

Да, Мухтар-ага хорошо помнил, как однажды в беседе о советской нефтяной промышленности Хабибулла высказывался в том же духе, что и сейчас бек Шамхорский, и как возник у него тогда с Хабибуллой об этом спор. Мухтар-ага считал, что сжигают и разрушают свое добро — пусть даже на время попавшее в чужие руки — только безумцы. Но вот сегодня Хабибулла круто повернул, по-видимому считая себя теперь владельцем промысла и стремясь уберечь свое добро от разрушений.

— Я полагаю, — продолжал Хабибулла, — что нашей задачей должно быть сохранение нефтепромыслов в целости. И особенно — сохранение в неприкосновенности самих нефтеносных недр.

Мысль о сохранении недр ни для кого здесь не была новой: с самого начала национализации нефтяной промышленности бывшие собственники, в надежде на будущее, делали попытки законсервировать наиболее богатые нефтеносные участки. Но сейчас, в присутствии промыслового инженера, эта мысль приобретала действенный смысл.

Хабибулла не замедлил это подчеркнуть:

— Разве не могут, скажем, такие люди, как наш инженер Кулль, быть полезными в решении указанной мной задачи?

Рюмка застыла в руке Кулля.

— Консервация тех или иных нефтеносных участков зависит не от промыслового инженера, а от геологического управления — оно дает указания, какие пласты разрабатывать и какие консервировать, — хмуро пояснил он.

— Не скромничайте, Кулль, и не преуменьшайте своего значения на промысле! Промысловый инженер, если только он не окончательно продался большевикам, в силах подправить те или иные задания геологического управления — подобно тому, как и мы, в театральном управлении, подправляем те или иные указания, идущие сверху.

— Подправить? — усмехнулся Кулль. — Нефтепромыслы — это не управление театрами. Вспомните, Хабибулла-бек, ваши недавние слова о подозрительности и бдительности промысловых рабочих, в частности, нам обоим хорошо знакомых апшеронцев. Разве не они…

Хабибулла прервал его:

— В таком случае необходимо завоевать их доверие! И я думаю, что есть верный способ этого добиться.

— Может быть, вы поделитесь с нами, в чем он состоит? — не без яда спросил Мухтар-ага: он, как и сам Хабибулла, достаточно хорошо знал норов апшеронцев.

— Охотно! Я считаю, что для того, чтобы завоевать доверие на промыслах, необходимо поначалу проводить мероприятия, действительно полезные для промышленности — разумеется, лишь в малом и в малых дозах и при этом неизменно помня, что делается это лишь для того, чтобы в дальнейшем бороться за наши подлинные интересы в большом и в широких масштабах… Я бы назвал такой способ действий условно «методом А».

Мухтар-ага смотрел на Хабибуллу и дивился. Не таким был этот человечек, когда приезжал на промыслы в качестве агитатора-мусаватиста, уговаривателя рабочих, которого каждый, кому не лень, гнал от себя. И не таким был он еще совсем недавно — до того памятного дня, когда положил в боковой карман, толстовки купчую на промысел. А теперь он — ни дать ни взять — нефтепромышленник, хозяин «Апшерона»!

Каков глупец! Как он жестоко ошибается, полагая, что исконный владелец промысла так легко откажется от своих прав! Правда, он, Мухтар-ага, проиграл Хабибулле свой промысел при свидетелях и у этого наглеца есть даже купчая. Но… Пусть только вернутся старые добрые времена! Вряд ли осмелится жалкий писака тягаться с видным нефтепромышленником, а если осмелится, то он, Мухтар-ага, живо поставит его на свое место. На худой конец он бросит этому нищему наглецу несколько сотен отступного, как бросают кость голодному назойливому псу!

Так думал Мухтар-ага, преисполненный злобой и презрением к Хабибулле, но призрачный идол, которому оба они сейчас поклонялись, заставил его лишь кротко сказать:

— Пожалуй, Хабибулла-бек прав!

Кулль допил рюмку. Он знал историю с проигрышем «Апшерона». Странная история! Получалось, что у него, у Кулля, теперь вроде трех хозяев — советская власть, Мухтар-ага и Хабибулла. Кто же из них подлинный хозяин? Кого следует слушаться?

Хозяйский тон Мухтар-аги рассеял его сомнения.

— Слушайтесь, инженер Кулль, Хабибуллу-бека и действуйте, как он советует — «методом А», — не прогадаете!..

На этом, собственно, и закончилась первая встреча инженера Кулля с малым кругом. Успеху ее немало содействовала вторая бутылка коньяка, быстро сменившая первую.

Сидя затем в углу комнаты за столиком и допивая вторую бутылку, Кулль размышлял о положении, в каком он оказался. Что ж, он давно подозревал о роли, какая была уготована ему этими людьми и к какой он сам, в сущности, был готов, понимая, что рано или поздно придется выполнять ее, — недаром с первого часа его появления в этом доме и по сей день сопутствует ему французский финь-шампань в бутылках, оплетенных золотистой соломкой, вместительная хрустальная рюмка и блюдечко с тонко нарезанными ломтиками лимона и сахарной пудрой.

Кулль не представлял себе, как он будет осуществлять этот «метод А». Однако его успокаивало сознание, что такой метод отдаляет опасность непосредственных действий, которая неминуемо нависла бы над ним, если б восторжествовала точка зрения неистового бека Шамхорского.

Все окончилось лучше, чем казалось поначалу. Но что последует дальше, когда придется прекратить действительно полезные дела в малом и в малых дозах и перейти к борьбе за интересы всех этих людей в большом и в широких масштабах? Сумеет ли он ускользнуть от борьбы или ему придется идти у них на поводу, а затем, вероятно, расплачиваться за финь-шампань дорогой ценой?

Один вопрос неумолимо возникал вслед за другим. Кулль пытался отвечать себе, старался представить, как сложится в дальнейшем его жизнь.

Тщетно!

Неверным движением Кулль снова потянулся к рюмке, выпил. Но коньяк, настоящий французский финь-шампань, на этот раз не прояснил его мыслей, и туман над будущим еще больше сгустился.

СХЕМА УСКОРЕНИЯ

Спустя месяц, поздним вечером, Кулль явился к Юнусу.

— Извините, что я к вам без приглашения, — начал он, подчеркнуто обращаясь к Юнусу на «вы». — Но некоторые важные обстоятельства…

Юнус оглядел Кулля. Какой ветер занес инженера — впервые и притом в такой поздний час? Не стряслось ли чего на промысле? А может быть, просто — лишняя рюмка?