Аркадий Первенцев - Матросы Страница 76

Людей, подобных Столярову, Одновалов не осуждал, относился к чужим слабостям снисходительно. Больше всего он верил в целительную силу времени да в младших командиров, умеющих «выкатать дурь» из самого, казалось бы, неисправимого матроса.

Столяров ценил способность Одновалова погружаться в самую гущу нового материала, но не тонуть в нем, а с устойчивой добросовестностью осваивать знания, выбирая их постепенно, как выбирают сети — аккуратно и точно, все к месту и ничего не перепутав. Могучее действие корабельной артиллерии заставляло Одновалова относиться к различного рода пушкам и установкам с уважением. Он знал, что орудия и реактивные установки появились в результате будничной работы инженеров, техников и рабочих, к которым он питал благодарную признательность. Он не восторгался, не ахал, а Добросовестно изучал механизмы «до винта-шплинта». Вместительный и ничем лишним не загруженный ум поглощал много. Проникая в законы управления огнем и маневром, Одновалов особенно любил занятия по радиолокации, понимал меру ответственности всей команды и уважал самые различные специальности. Черное море, бедное рыбой и птицей, разве сравнишь с Каспием, с его табунами перелетной птицы, с кремовыми и алыми цветами лотоса в дельте, с зарослями чилима и сальвинии. Пальмы, бамбуки, салиниты, чай не росли в Севастополе, а субтропиков Одновалов еще не видел.

Кубрик… Чего там не наговорят в час досуга! Рассказы о штормах, о гибели рыбаков вместе с дельфиньими сетями и белужьими крючьями перемежались легендами о вечных скитальцах, о трупах моряков, по воле течений идущих на определенной глубине с колосниками на ногах.

Больше всех Василий привязался к Матвееву и как бы равнялся по нему. Матвеев знал себе цену. И фигура его была как бы откована, и голова вскинута, и в глазах особый, металлический блеск, и движения уверенные. Таких безумно любят девчата и вздыхают по ним, закрыв глаза и подрагивающими губами вышептывая их имена. Поглядите, как Матвеев работает веслом, как «дает солнце» на турнике, как входит в любое дело, осваивает его! Только прищурит глаза, закусит зубами нижнюю губу и повторит вслед за старшиной любой прием. Матвеев приучил Василия ежедневно подтягиваться на турнике по шестнадцать раз, делать «мост», спортивную зарядку с нагрузкой, окатываться холодной водой. Он играл на мандолине, нежном и робком инструменте, пел, танцевал. Его так же, как и Василия, тянуло в город, на улицы, в толпу, всегда приманчивую для общительной молодежи, еще не знающей о тех радостях и разочарованиях, какие сулит им жизнь.

Разные люди жили в этом городе. И нигде так тесно, как в крепости, не переплетались их судьбы.

X

Когда предлагают «полудить котелок», следует над этим задуматься. Может быть, Латышев иносказательно советует обзавестись таким же штакетником, как у него, навесить замок на ворота, похвалиться ковром и голубыми ставнями?

В кутке жить спокойней, нет слов. А чему учили на флоте, чему учит партия? Хотя и беспокойная это должность — быть честным человеком на земле, а все же по плечу. Не хотелось Петру забираться в скорлупу, лежать, как ракушка на мелководном пригреве, и поглядывать на мир из надежного панциря. Да и надежный ли он? Долежишься — наступит ногой первый прохожий, только чвякнешь.

Как же так получается — выступил за интересы партии, а колхозники отвернулись? А может быть, нельзя ставить знак равенства между парторгом и партией, нельзя поддаваться Латышеву? Конечно, самое наипростое решение: запастись фактами и — в райком. Если не прав — поправят, если прав… Вспомнился резкий, пугающий голос Пелагеи и тех, кто ей поддакивал. Да и на ферме, после собрания… Даже острозубые молодые доярки прятали от него глаза, будто стыдились говорить начистоту.

И вот однажды встретил Архипенко подругу жены Машеньку Татарченко. Давненько не забегала она в их хату, к подруге. Зашла в правление за талонами на костру.

— Машенька, сто лет, сто зим!

— Здравствуй, Петя! — девушка кокетливо развязала платок. — Ты домой? Пойдем вместе. Не возражаешь?

— Мечтаю.

— Смотри не перемечтайся. Я беспощадная.

— Знаю. Степку до бочки довела. Сняла с него гнет?

Машенька передернула плечами, задумалась. Видимо, не так-то легко вспоминала она о лихом своем ухажере.

— Пишет длинно. Прежде чем читать, беру словарь иностранных слов. Иначе не разберешь. Будто из Парижа пишет… Пока не налепит всякого про абсолютизм и якобинцев, руки от письма не оторвет…

Приятно слушать Машеньку, ее говорок с картавинкой. Щеки ее, зарумяненные морозцем, свежи, губы алы, глаза прямо-таки светятся — можно залюбоваться. А тут еще подвитый по моде локон упал на ее чистый высокий лоб.

— Чего пялишься, Петя? Жене докажу. — Машенька ударила его варежкой по плечу. — Пойдем домой вместе.

Они пошли, держась пообочь разъезженной морозно-окаменевшей грунтовки. Справа, метрах в ста, стоит длинный сарай под черепицей — мастерские. К ним выкладывали тракторный въезд из дубового кругляка, сшивали его скобами. Из-под топоров, тесавших бревна, вылетала белая щепа. Татакал двигатель электростанции. Возле дверей машинного отделения Ефим Кривоцуп вытирал паклей черные руки и смотрел на них. На открытом воздухе стояли купленные в МТС комбайны. Возле выделявшегося свежей корабельной окраской и новой конструкцией стогометателя собрались любители техники, изучали машину. На сеялках лежали камышовые снопы с заледеневшими метелками; места в сараях для них пока не хватало.

За шиферными крышами «Заготзерна» виднелась в расплывчатых тонах тополевая аллея, насаженная еще при атаманах. Машенька ловко выбирала тропку, ни разу не ошибившись и не споткнувшись о мерзлые кочки. Даже в зимней нескладной одежде фигурка девушки не проигрывала — четко выделялись ее бедра и грудь. Вся она такая веселая, ясная, довольная жизнью, собой. Ничто, казалось, еще не печалило ее, не выводило из себя надолго. И нечего греха таить, позавидовал ей старшина, и полегчало на сердце от этой его хорошей зависти.

К тому же умело и просто повела себя с ним Машенька, не жеманничала, не придуривалась, как иногда случается со станичными девчатами; она первая просунула руку ему под локоть (сам, мол, недогадливый), преднамеренно сбавила шаг.

— Можно с тобой по душам говорить, Петя? — Девушка прихлопнула ладошкой разлетавшуюся у коленок юбку.

— Ну еще бы… спрашиваешь!

— Ты знаешь, мы с Марусей подруги, — издалека начала Машенька. — Когда ты служил, мы не одну ночку с ней проговорили. Каждый человек любит душу отвести. А ты в молчанку играешь. Придешь, похлебаешь, папироску в зубы, газету проштудируешь — и на боковую. Маруся не из таких — «подавай-прими». Кто как не хорошая жена лучше других тебя поймет, посоветует, плохое рассеет?

— Что ты мне даешь характеристику на мою супругу? Кто-кто, а я изучил ее, понимаю даже междометия. А насчет молчанки, пожалуй, ты права. Только если Маруся тебе жаловалась, то по незнанию. Иногда язык не поворачивается заговорить, зачем ее поджигать своим пожаром… Ей тоже покой нужен.

Машенька кивнула головой:

— Вот, вот. Я тоже об этом самом… Не старайся пережечь все внутри себя — сгореть можешь. Если человеку одному центнер поднять не под силу, он зовет на помощь другого, верно? А душевный груз — самый тяжкий. Не надрывайся один.

— Знаю.

Машенька глубоко вздохнула, собралась с мыслями.

— Ты, по всему видно, Марусю жалеешь. А она многое от чужих слышит. Для некоторых ты просто бузотер…

— Как так?

— Чего стал? Так люди говорят. Капнуть легко, а ты поди потом отмывайся, отпаривай. Затеял мороку с кормами. У каждого это самое больное место. Коровы-то у многих пооставались. Замечаешь, все притихли, прибочились к сторонке, ждут. Ждут твоей смелости. Только советую: хочешь людям помочь, не губи затею одними разговорами. У нас привыкли: слов говорят много, а как до дела — в бузину.

Машенька отняла руку, шла свободно.

— Ты теперь на виду. Раскусывают тебя, как фундук: пустой или с ядрышком?

— Еще съедят с помощью некоторых товарищей, — хмуро отшутился Петр.

— Не окажись таким кислым, чтобы на тебя плюнули, и не будь таким сладким, чтобы от тебя стошнило.

— Не сама придумала.

— Хвалиться не могу. Секретарь райкома сказал. Слушала его на совещании передовиков.

— А как новый секретарь?

— По-моему, неплох. С виду плоский, а толковый… Говорит мало, а все ясно. Без тезисов.

— Чего же он сам за дело не принимается?

— Изучает, может быть. И на нас надеется.

— На массы, что ли, ориентируется? На их инициативу? — с горечью спросил Петр.

— Разве плохо?

— Линию надо сверху вести ясную, тогда массы ринутся. А если массам самим линию прокладывать, ничего не выйдет. Разбредется народ, каждый по своей линии.