Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый Страница 77

Но так было лишь поначалу, пока не были выпиты первые рюмки, потом уже праздничность стола мало кого занимала, каждый был занят своей тарелкой. Инициатива за столом, как это водится, постепенно перешла к гостям. Это были люди почти одного возраста — начавшие лысеть и заметно полнеть мужчины, женщины, о которых еще нельзя сказать, что они старые, но уже и не молодые.

Круг приятелей Андрея Худякова ему в общем-то был хорошо знаком — работали вместе или рядом, в управлении дороги, дорпрофсоже. О приятельницах же Зинаиды ему мало что было известно. Знал лишь только, что двое из них — сухощавая, белокурая с высокой укладкой Осипова и жгучая малого росточка брюнетка Грибова, обе разведенные, свободных взглядов женщины, появление которых в компании нередко вызывало у иных жен беспокойное чувство, — работали в том же орсе, что и Зинаида, другие же никакого отношения к торговле не имели. Веселая, с выпуклыми глупыми глазами Женя — врач-стоматолог; всегда модно одевающаяся Клара, заявившаяся на сей раз в костюме амазонки — администратор драматического театра; энергичная с легкой картавинкой Вика — старший следователь ОБХСС.

Надо полагать, все это были люди полезные, нужные хозяйке дома. Связи «золотой рыбки» были обширны, чего она и не старалась скрывать. Не все, кого она приглашала на семейное торжество, могли прийти. В течение вечера раздавались телефонные звонки. Брала трубку сама Зинаида и, выслушивая поздравления, прикрыв ладонью трубку, поясняла, кто есть кто, хотя имена большинства были хорошо известны. Кто, например, не знал Илью Мироновича Чейшвили, директора местного ликеро-водочного завода, или Степана Петровича Столбцова, начальника ведущего строительного треста?

Весь вид быстро захмелевшего Андрея Худякова выражал довольство. Смотрите, мол, дорогие гостечки, с какими людьми вы имеете дело. И это сытое довольство давнего приятеля, которого Борисенко помнил иным — скромным, в доску свойским парнем, лишенным какого-либо снобизма, да и откуда, казалось, было взяться ему у того, кто знал цену трудовой копейки, — повергло его еще в большее уныние и тоску. Борисенко угрюмо наблюдал за этим казавшимся ему деланным весельем гостей, подогреваемым музыкой из высоких колонок дорогого стереофонического проигрывателя, приобретенного, видимо, накануне юбилея. Прежде этого проигрывателя он у Худяковых не видел.

Разморенные вином и обильной пищей гости лениво топтались в танце, с трудом согласуй свои движения с довольно энергичной музыкой. Да это было для них и не столь важно. Умение танцевать ценится в юные годы, в их же годы берутся в расчет иные достоинства: служебное положение, личные связи. Они-то в конечном счете и определяют отношение к тебе других.

«Все теряет свою цену, все девальвируется, — мрачно думал Борисенко; — и понятие семейного счастья тоже». Думал ли он раньше, что все сведется к простой, банальной истине: счастливы те, у кого все есть, имея в виду вещественную сторону. Вот он сейчас гордо и надменно осуждает Худяковых, осудить, всегда проще простого, но сами-то они с Зинаидой не теми же ли самыми принципами руководствовались в погоне за этим призрачным семейным счастьем? А что в результате имеют?

Совсем некстати вспомнился недавний рассказ бойкого таксиста, когда ездил в аэропорт встречать прилетавшую с юга Лидию. Таксист тот сказал, что остался без сменщика, потому как напарник его пожелал всем долго жить. Повесился сорока трех лет у себя в квартире. «С чего это он?» — спросил потрясенный Борисенко. «А хрен его знает, — ответил таксист. — Все у человека было. И квартира отличная, и собственная «Лада». Одним словом, живи и радуйся. Так нет». — «Женатый?» — уточнил Борисенко. «Все, как положено!» — «Непонятно», — сказал тогда Борисенко. «Вот и я так же думаю», — ответил таксист.

Сейчас, вспомнив того бедолагу, наложившего на себя руки, он подумал, что достаток еще не гарантирует человеку душевного спокойствия, не решает тех нравственных проблем, что всю жизнь терзают человека, как бы беден или богат он ни был.

Подошел Андрей.

— Чего загрустил, старый? Пойдем-ка вместе разгоним тоску-кручину.

Он обнял его за плечи.

Борисенко нехотя повиновался. Они пошли на кухню. Андрей прикрыл кухонную дверь, заговорщицки подмигнул.

— Есть у меня заветная бутылочка для лучшего друга.

Он раскрыл створки кухонного шкафа, присел на корточки.

— Сейчас мы ее, голубушку, вызволим.

Андрей порылся в шкафу, вытащил бутылку водки.

— Смотри, какая красота. Сам настаивал. На грецких орехах… Не пробовал? Отличная вещь!

Он достал с полки две стопки. Налил.

— Давай, за все наше доброе!

Пить Борисенко не хотелось, но он уступил.

— Ну как? — Андрей достал из байки калиброванные, с мизинец венгерские огурчики.

— Ничего, — ответил Борисенко, так и не уловив вкус нового напитка.

— Э, значит, надо еще повторить.

Покосившись на дверь, Андрей по новой наполнил стопки.

— Может, хватит?

Андрей вяло махнул.

— Хочется напиться…

Борисенко пытливо посмотрел на приятеля. Новые непривычные нотки послышались в его голосе.

— Если бы ты знал, Иван, как мне это обрыдло. Все, абсолютно все. Взял бы и повыкидывал из хаты к чертовой матери. Все! Вместе с Зинкой, помешалась на этих тряпках. Завидуете, думаете, райская жизнь у Худякова. В гробу я видал такой рай! Эти тряпки ее вот тут у меня сидят.

Андрей постучал кулаком по шее. «Выходит, братец, и тебя припекло. Да, видать, крепко. Так-то вот».

— Завидую тебе. — Андрей обнял Борисенко за плечи. — Честное слово, завидую. Не надо бы мне пускать Зинку в торговлю. Жили бы как все. Тихо, мирно. Через эту торговлю Зинка прямо другим человеком стала. Ты посмотри в ее глаза. Нет, ты обязательно посмотри, какие они у нее алчные, ненасытные. Кажется, весь мир готова слопать…

Борисенко усмехнулся, пытаясь высвободить плечо.

— Смеешься, а мне не до смеха.

Дверь приоткрылась. На кухню просунула голову Зинаида.

— Я так и знала, что эти голубчики тут. Ты только глянь, — обратилась она к Лидии, стоявшей сзади, — чем они занимаются. Что, места за столом мало? А ну пошли. Пошли, кому говорю. Живее.

Андрей нахмурил лоб.

— Нам и тут хорошо.

— О гостях бы подумал. Все-таки хозяин, — пристыдила Зинаида.

— Хозяин! — протянул с издевкой Худяков.

Зинаида хотела взять бутылку.

— Но, но, — отвел ее руку Андрей, — полегче.

— Тебя никак муха цеце укусила?

— Вот именно. Це-це, — передразнил Андрей.

Борисенко было неловко слушать эти препирательства. Он встал.

В гостиной все так же громко играл проигрыватель, как могли танцевали гости.

— Может, пригласишь? — нерешительно попросила Лидия. — Мы ведь так хорошо когда-то с тобою танцевали.

— Боюсь, сейчас не получится, — ответил Борисенко, стараясь не смотреть в лицо жены.

И все же он заметил, как при этих его словах чуть дрогнули уголки ее губ.

— Ну, пригласи, — тихо попросила Лидия. — Может, это наш последний танец. Я ведь все вижу…

Не дождавшись ответа, Лидия положила свою руку ему на плечо и по-собачьи преданными глазами снизу вверх взглянула на него. Борисенко не был сентиментальным человеком, но тут сердце его екнуло. То ли этот взгляд жены был тому виной, то ли эта, щемящая душу старая, призабытая уже им мелодия. «Проходит жизнь, проходит жизнь как ветерок по полю ржи. Проходит явь, проходит сон, любовь проходит, проходит все…» — пел певец, словно бы итожа свои годы. «Надо же, словно нарочно поставили, — подумал Борисенко. — Последний танец — так, кажется, сказала она. Последний… Что ж, все может быть. Но если уходить, то надо красиво, достойно. Он ни на что, нажитое в совместной жизни, не претендует. Готов все оставить ей. Если чего и жаль, то книг, особенно тех, что не успел прочитать, откладывая все на потом, утешая себя, что все это еще успеется. Но и книги он, пожалуй, оставит ей».

Лидия молча, вопросительно, словно стараясь угадать его мысли, смотрела на него. И он украдкой, повинуясь взгляду, заглянул в ее глаза. Прежде ему нравилось вот так, в танце, следить за выражением ее глаз. Это были упоительные, прекрасные, как думалось ему, минуты. Выражение глаз ее никогда не было постоянно, то и дело менялось. Простодушно доверчивые, они в какое-то мгновение становились хитрыми, лукавыми. Только что в них горел дьявольский озорной огонь, но вот уже они и грустны, и печальны. Ему трудно было самому понять, какая все-таки она на самом деле. Какую Лидию из них он больше всего любит в ней? Забавно, но она так и осталась для него тайной.

Сейчас, заглянув в ее глаза, он ничего не увидел в них, кроме усталости взрослой, познавшей жизнь женщины. И ему стало жаль ее. Он подумал, что его уход будет не так прост, как казалось ему вначале. Все-таки семнадцать лет совместной жизни — не шутка. Каких-нибудь лет десять назад он бы не испытывал этого угрызения совести, Лидия была молода, а сейчас на что может рассчитывать она? У сверстников свои семьи. Надеяться, что подвернется удобный случай… Но подвернется ли он?