Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли Страница 78

Витька, сидевший на мостках с удочками, услышал протяжный собачий вой. Взглянул в ту сторону и сразу вскочил на ноги: на берегу выл его Каштан. Мальчик всмотрелся в речное раздолье, прикрываясь щитком ладони от бивших в лицо лучей солнца, и увидел мелькающую на стремнине точку. Вот она исчезла, вот появилась снова…

— Тонет! Человек тонет! — заорал Витька и, бросив удочки, помчался к пристани.

Невдалеке от сходней он увидел выходившего из «легковушки» Груздева.

— Дяденька Алексей, там человек тонет! — закричал мальчик, ухватываясь за его пиджак.

Отвязать первую попавшуюся моторку было для Груздева делом одной минуты. Дежурный по пристани матрос прыгнул в лодку, и она понеслась, вздымая воду пенистыми валами.

Еще раз мелькнуло что-то в воде и скрылось, а в следующий момент, блеснув загорелым телом, с моторки нырнул матрос и надолго исчез. Груздев напряженно ждал, стоя в лодке, которая медленно развертывалась по течению. Неужели опоздали? Похоже, женщина это была: успели разглядеть в воде не то плащ, не то платье. Значит, в одежде свалилась в реку. Откуда? Почему? За матроса Груздев не беспокоился: видать, силен парнюга и только что, сдирая с себя рубашку, хвалился, что Каму по спору пять раз переплывал.

Вынырнул он намного ниже, гребя одной рукой, отфыркиваясь, тянул кого-то, как добрый буксир.

Груздев осторожно подогнал моторку. Потянулся принять утопленника — и сам чуть не опрокинулся через борт: сразу узнал прозрачно-белое, зацелованное водой лицо и размытые золотистые волосы…

Матрос, тяжело дыша, но так и расплываясь в самодовольной улыбке, командовал Груздевым, который, ужасаясь своей беспомощности, откачивал Надю.

— Не церемонься ты с ней, что ты ее держишь, будто куклу? Тряси, не бойся! Ниже голову ей опусти. Я одних этих чертей-ребятишек утопленных штук сто, поди-ка, спас. Медаль имею.

Вода лилась потоками из носа и рта Нади, а руки ее свисали безжизненно, как плети. Но вдруг она судорожно вздохнула и раз и другой; сначала потухший, а потом потеплевший взгляд остановился на лице Груздева…

Раньше считалось, что грамота девушкам ни к чему, довольно для них занятий в поле и на дому: пряли, ткали, вышивали. А Энже совсем другая доля выпала: окончила семь классов и техникум. По работе сразу выдвинулась и даже в республиканской газете о ней писали, да еще так красива, что слава о ее красоте далеко разнеслась по горным тропинкам Акташа, до самой Казани долетела. Легко понять, отчего ей завидуют.

Но для любого человека найдутся свои неприятности.

В самом лучшем платье сидит она на корточках возле теленка, растянувшегося на соломе, и ждет, что покажет градусник.

Вчера бегал сосунок ясноглазый, с влажным носом, пил, как большой, из ведерка, весело поддавал его мордой, а сегодня… Только успели старый и молодой гости выйти из машины, только успел дедушка Усман похвалиться перед ними, что у Энже не было ни одного случая падежа, — и вот вам, пожалуйста!

Какой славный этот Ахмадша Низамов! Увидела его Энже, и сразу он понравился ей, да так, что хоть все время смотрела бы на него. Но они и десяти слов не сказали друг другу, как прибежала телятница с фермы… Надо же!

— Миленький ты мой, ну что с тобой?

Энже еще раз попыталась припомнить все случаи в своей практике и вдруг обнаружила, что практики-то настоящей у нее и нет. Просто ей необыкновенно везло: самоотверженно работали доярки и телятницы, а она лишь разделяла добрую их славу. Падежа не произошло потому, что заболевания были пустяковые! А вот этот теленок лежит почти неподвижно, и оттого страшно Энже, даже голова кружится. Как посмотрели на нее, молодого зоотехника, друг покойного отца Ярулла Низамович и Ахмадша! Под их изучающими взглядами нелегко было выслушать тревожное известие с фермы. Это не то что нитку в иголку вдеть в присутствии дотошной свахи, которая успеет и косы невесты пощупать, и в рот ей заглянуть. Энже, конечно, сразу умчалась на ферму, вместе с телятницей перенесла теленка с зеленого загона в амбулаторию и только тогда спохватилась, что не надела халата. Такое нарядное платье, так ей идет, и вот измяла, запачкала.

Дома гости… Все соседские девчата сразу засуетились, защебетали, а тут несчастье.

Неужели пропадет теленок?

Молодой зоотехник роется в записях лекций, в справочниках, призывает на помощь небольшой накопленный опыт, а телятница тем временем лечит сосунка по-своему: сырым яйцом, крепким свежезаваренным чаем. Как помочь несмышленышу? Он ведь не скажет, что у него болит.

И невдомек Энже, что сильнее всех озабочен этим происшествием отец жениха, и не мудрено: Ахмадша порывается уехать, а невеста надолго исчезла.

Изба у Усмановых большая, пятистенная. В горнице буфет, шкаф с зеркалом, полки с рядами книг на татарском и русском языках, за цветными занавесками опрятно убранные постели. Светлая, чистая комната с массой зелени на окнах особенно мила бывшему деревенскому жителю Ярулле Низамову, но на душе у него ужасно неспокойно.

— Что же правнучка-то убежала? — спросил он наконец, нарушая старинный обычай.

Лицо Усмана осветилось доброй, горделивой улыбкой: так и залучились морщины возле прижмуренных, много повидавших глаз: не мог скрыть отцовски нежного чувства, хотя и неловко было ему за исчезновение Энже.

— Специалист молодой, ответственность большая, вот и старается.

Ярулла понимающе кивнул, но в нем росла, кипела желчная обида: сколько изворотливости пришлось проявить, какое унижение перенести от родного сына, и вот он, герой труда, заслуженный человек, оставив важную работу, сидит здесь как на иголках в ожидании какой-нибудь новой выходки непокорного жениха.

Хозяина тоже несколько раз отрывали от гостей, но его недолгие отлучки не вызывали протеста у Яруллы: шла уборка хлеба — святое дело, и всякому известно, что свадьбы в колхозах, как и в старой деревне, играются не в это горячее время, а главным образом зимой, когда все уже убрано, подсчитано и распределено.

«Может, и не вовремя приехали, но иначе невозможно!» — сумрачно размышлял Ярулла, с опаской поглядывая на сына и прикидывая, сколько еще времени может провести на ферме не в меру старательный зоотехник. О свадьбе Ярулла и не загадывал. Хотя бы познакомить как следует молодых людей, дать им возможность получше узнать друг друга.

Энже в это время гнала верхом в районный центр. Ветеринар, нужный ей для срочной консультации и помощи, готовился к докладу на исполкоме — о мероприятиях в местном зверосовхозе. Возбужденная Энже ворвалась в его кабинет как вихрь, и никакие отговорки не помогли ему — пришлось ехать.

Конечно, разведение соболей, норок и серебристых лис — дело важное: пушнина — валюта. Татария этим тоже славится. Как знать, может, и Энже доведется когда-нибудь надеть норковую шубу, но пока мысли о нарядах не очень ее занимают: ей и так прохода нет от парней. Даже солидные мужчины заглядываются на нее. Вот этот сорокалетний, старый, по ее мнению, ветеринар, покачиваясь на райсоветовском иноходце, тоже «заводит разговорчики».

— Вы на лошади выглядите настоящей аристократкой, — говорит он, заискивающе улыбаясь. — Недаром вас зовут Энже, что значит «Жемчужина».

— Вы бы лучше о телятах думали, — сухо обрывает девушка.

Он задел ее больную струнку: по деду Батталу Саидову «происхождение» у нее буржуазное. Немало попреков за это выслушала в свое время Альфия, и Энже очень волновалась на собрании, когда ее принимали в комсомол, а один парень выступил с отводом.

Какое ей дело до того, кем был ее дед, тем более что бабка и мать давным-давно порвали с ним.

«Аристократка!» — передразнивает Энже, но теперь уже сама оглядывается на ветеринара.

После того как она оборвала его, он любезничать больше не станет, а поговорить с ним о деле интересно.

— Белые норки хорошо у вас освоились? — спрашивает она.

— Да. Раньше они простужались, гибли от воспаления легких, а теперь мы устроили для них хорошие помещения. — Заговорив о работе, ветеринар сразу становится простым и славным человеком. — Характерный зверек! Может вцепиться мертвой хваткой, тогда только одно средство: нужно дунуть в нос, и моментально отскочит. У них бывает странная болезнь — начинают грызть свои лапы, хвост, живот проедают.

— Фу, какой ужас! — Энже удивлена и даже испугана. — Что это они, будто японские самураи, которые делают себе харакири?

— Рефлекс самоистребления, — с философским видом изрекает ветеринар. — Разное у них бывает: дети родителей загрызают, родители — детей. Но ведь и люди грызутся! Конечно, не в смысле физического уничтожения, особенно если речь идет о мирном времени, а морально уничтожая… И тоже не считаются с родством.

«Мы, татары, всегда уважаем родителей», — хотела возразить Энже, но ей вспомнилось, каким странно-мрачным взглядом поводил Ахмадша Низамов на своего отца. Альфия уже намекнула дочери, что старики прочат ей в мужья этого привлекательного молодого человека. Если действительно так, то они ничего лучше не могли придумать!