Анатолий Алексин - Действующие лица и исполнители Страница 8

Патов запнулся.

– Во второй половине пятнадцатого века, – сказал Андрей.

– Как на экзамене! – воскликнула Зина.

Патов взглянул на нее, как смотрят на зрителя, вдруг заговорившего во время спектакля. Остальные зрители молчали. Хотя по всему было видно, что и Валентине Степановне очень хотелось заговорить: она несколько раз приподнималась со стула.

Патов не обращал на это внимания.

– Но у героев Мазуччо были другие имена и фамилии, – продолжал он. – А вот у Луиджи да Порто в «Истории двух благородных любовников» мы уже встречаемся с Ромео и Джульеттой. Представляете себе, если бы сегодня в двух пьесах были не только одинаковые сюжеты, но и одни и те же имена у действующих лиц?!

– Не представляю себе, – сказал Андрей.

– А раньше это было возможно! В силу того, о чем я уже говорил… У Данте же, как вы все помните, фамилии враждующих семей – Монтекки и Капулетти! Это в «Чистилище»… Ну, разумеется, как и почти во всякой истории с бродячими сюжетами, не обошлось без курьезов. Джироламо делла Корта в своей известной «Истории Вероны» выдал старый сюжет за подлинный. Или, как сейчас говорят, за документальный! А потом уж в Вероне соорудили явно фальшивую гробницу Ромео и Джульетты. Никто из вас не был в Вероне?

Валентина Степановна не выдержала.

– Лично я не была, – сказала она.

– И я, как ни странно, тоже, – добавила Зина.

– Ну зачем вы иронизируете? Сейчас столько зарубежных поездок! Мне довелось… Так вот, всем туристам показывают эту гробницу. Я видел Верону! И потом расскажу вам, Андрей, и художнику спектакля о своих непосредственных впечатлениях.

– Это замечательно! – воскликнул Андрей.

– А уж потом сюжет добрался до Англии. Появилась поэма Артура Брука «Ромео и Джульетта». Представляете, если б сейчас… Да что говорить! Существуют разные мнения о том, откуда заимствовал сюжет Вильям Шекспир. Но я-то уверен, что он взял его из поэмы Брука. Известно, однако, что из одного и того же камня один высекает безделушки, а другой – чудеса! Когда вы, Андрей, читали поэму Брука, то, наверно, заметили…

– Я ее не читал.

– И ничего, как говорится, не потеряли. Но вот интересно: у Брука действие продолжается в течение девяти месяцев, а у Шекспира – с воскресенья до пятницы. То есть всего пять дней. Как вы думаете, почему он так сократил время действия?

– А вы как думаете? – спросила Зина.

– Я думаю, он хотел, чтобы напряженность и стремительность событий были под стать напряженности юных чувств!

– Может быть, – сказал Андрей. Он обвел своими добродушными, доверчивыми глазами всех присутствующих, как бы советуясь с ними.

«Чем-то он похож на Зину Балабанову, – подумал Иван Максимович. – Но чем именно? – И ответил себе: – В нем тоже есть что-то детское! И улыбается безмятежно, как наши зрители младшего возраста…»

Андрей вернулся взглядом к Николаю Николаевичу:

– Но все равно эта любовь должна казаться зрителям вечной. Не имеющей конца и начала… – Он обратился к Валентине Степановне: – Как вы думаете?

«Недавно тот же самый вопрос – „Как вы думаете?“ – задал Николай Николаевич. Но Патов экзаменует, – размышляла Зина. – Хотя ему не нужен ничей ответ. Он все сам знает заранее. А этот советуется… Ему интересно мнение Валентины Степановны!»

– Я думаю, – сказала заведующая педагогической частью, – что тюзовский вариант трагедии должен быть прежде всего гимном первой любви, которую именно сейчас, в это самое время, испытывают наши зрители старшего возраста. Нельзя научить их любить. Нельзя заставить их подражать чужим чувствам, но восхититься силой и красотой этих чувств они просто обязаны!

– Да… – задумчиво произнес Андрей, – хотелось бы, чтоб они восхитились!

– Ваша задача облегчается тем, что наши зрители старшего возраста очень восприимчивы, – сказала Валентина Степановна. – Хотя в отличие от малышей они стесняются проявлять это.

Почувствовав, что он перестает быть центром беседы, Николай Николаевич поднялся – статный, элегантный, красивый. И все опять повернулись к нему.

– Вы знаете, что Белинский и Пушкин писали об этой трагедии?

Зина, как на уроке, подняла руку:

– Можно мне?

– Пожалуйста, – осторожно, предвидя подвох, проговорил Николай Николаевич.

– Я не знаю, что писал Пушкин, но я знаю, что есть опера Гуно «Ромео и Джульетта», а также фантазия Чайковского и балет Прокофьева того же названия.

– Ну, это уже какое-то детство!.. – с досадой воскликнул Патов. – У нас идет серьезный, профессиональный разговор…

– Может быть, ты пойдешь на репетицию? – шепнул Зине Костя Чичкун.

– Его одного я тут не оставлю!

– Я уверен, – сказал Иван Максимович, привстав из-за стола и примиряюще разводя руки в стороны, – абсолютно уверен: во всем, что касается сути будущего спектакля, вы, Андрей, найдете с Николаем Николаевичем общий язык.

Патов решил высказаться о сути будущего спектакля немедленно.

– Мне видится все это… как рассказ о смелой и гордой личности, порывающей с оковами косных средневековых норм.

– Это, видимо, совпадает и с вашей, Андрей, точкой зрения, а? – с надеждой спросил Иван Максимович. Его взгляд просил Николая Николаевича и Андрея: «Ну, подойдите друг к другу!»

– Мне кажется, что оковы средневековья не тяготят сегодняшних зрителей, – сказал Андрей. – И вопрос о косности средних веков их не волнует.

«Ну что ты будешь делать!» Это восклицание не вырвалось у Ивана Максимовича, но как бы возникло у него на лице. Директор опустился в кресло.

– А что такого? – с добродушным удивлением спросил Андрей. – В великом произведении каждый открывает что-то свое.

– И что же открыли вы? – устало проведя рукой по тяжелым, густым волосам, спросил Николай Николаевич.

– Я хотел бы поставить спектакль современно.

– Новое прочтение?… Это сейчас модный термин. Но добавлять себя к Шекспиру… Удобно ли это?

– А разве только в средневековье могла быть такая битва истинного и мнимого? Такая схватка любви и добра с ненавистью, ханжеством и лицемерием?

– Любовь и ненависть – это я помню. Но ханжество? Лицемерие?… Кто же там является носителем этих качеств?

– Кто?… – Андрей обвел всех своим добродушным взглядом, как бы спрашивая: «И вы тоже не помните?»

Зина тут же откликнулась на этот вопрос.

– А враждующие семьи?! – воскликнула она. – Которые даже не помнят, из-за чего возникла их ссора, но делают вид, что в своей злобе ужасно принципиальны!

– Я думаю, что нашим зрителям старшего возраста такой аспект действительно ближе, – сказала Валентина Степановна.

– Может быть, мы зря затеяли этот разговор? – сказал Николай Николаевич. – Такие проблемы на форумах не решаются. Мы соберемся вдвоем и выработаем общую концепцию… Я, думается, буду полезен вам, Андрей, и в подборе кандидатур на главные роли. Ну, в частности, я уже определенно вижу в нашей труппе двух неплохих Джульетт и одного неплохого Ромео…

– А вам разве не сказали о моей просьбе? – спросил Андрей.

– О просьбе? – удивленно вскинул брови Николай Николаевич.

– Сусанна Романовна предупредила, что у вас есть какое-то небольшое условие, – сказал Иван Максимович. – И мы обещали его выполнить. Ведь правда? – обратился он к Патову.

– Я лично с Сусанной Романовной не разговаривал.

– А какое условие-то? – спросил Иван Максимович.

– Ромео я хотел бы сыграть сам.

– Вы окончили актерский факультет? – спросил Николай Николаевич.

– Нет, режиссерский. Но в своем дипломном спектакле играл Ромео.

– Мне кажется, роль режиссера спектакля так велика, что вряд ли он нуждается еще в одной роли. – Довольный своим афоризмом, Николай Николаевич склонил голову, ожидая аплодисментов.

– Андрюша… вы на этом настаиваете, а? – спросил директор.

– Я бы просто очень хотел…

– Известны случаи, когда крупные артисты становились великими режиссерами. И потом совмещали обе профессии, – сказал Патов. – Всеволод Эмильевич Мейерхольд, например. Или Константин Сергеевич Станиславский… Но чтобы крупный режиссер прославился в роли?… Что-то я не припомню.

– Он ведь еще не крупный, – сказала Зина.

Патов зашагал по кабинету в поисках аргументов. И вдруг остановился на полдороге.

– О каком Ромео может идти речь? Вы ведь сюда, к нам… на время?

– Если мой Ромео понравится, я могу задержаться. А потом подготовлю дублера.

– Значит, так… – мрачно вступил в разговор Костя Чичкун. Это было так неожиданно, что все вздрогнули и повернулись к нему. К решениям Костя приходил медленно и тяжеловесно. Но почти никогда не менял их. Он высказывался так, будто подводил итог дискуссии. На самом же деле он подводил итог своим собственным размышлениям и сомнениям. – Я вот что хочу сказать. В молодежном спектакле должны быть эксперименты. Так что надо попробовать.

– Это было бы интересно, а? Как вы думаете, Николай Николаевич? – спросил директор.