Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 1) Страница 8

— Ничего, ничего, — бормотал Рагим, — это все от чистого сердца… А где же твоя красавица? Тут и для нее кое-что есть.

— Сарыма! — звонко крикнула маленькая Рум. — Выходи, Сарыма, смотри, вон сколько у меня пряников и конфет.

— Сарыма, иди, красавица, сюда! Принимай гостя. — В первый раз Сарыма услыхала от матери такое обращение: «красавица». — Ну, скоро ли ты? — более властно позвала свою дочь Диса.

Эльдар приостановил работу и напряженно прислушивался. Скрипнула в доме входная дверь, и Сарыма сказала: «Иду, нана». Эльдар снова взялся за тяпку. Тембот и Лю угрюмо молчали, чувствуя душевное состояние своего взрослого друга и понимая, что в доме Сарымы начинаются серьезнейшие дела. Было жалко Эльдара, и очень интересно, и немножко тревожно.

Послышался крик Дисы:

— Одумайся, негодная! Дети твои будут есть белый хлеб с медом. Разве я для того родила тебя, чтобы ты не слушалась меня? Всю свою жизнь я недоедала, чтобы теперь, когда счастье стоит на пороге, ты пренебрегла волей матери?.. Откуда ты такая спесивая? Ты пыли его сапог недостойна! Не вводи меня в грех! О, если бы твой отец был жив!

— Она будет бить ее, — предположил Лю. Тембот взглянул на Эльдара, ожидая его заключения, но тот, сжав зубы, ожесточенно работал тяпкой.

На крыльце показалась старая нана, за нею Думасара. Ребятишки из ближайших домов — и мальчуганы и девочки — в длинных грязных рубахах выставили свои лохматые, нечесаные головы из-за плетней.

— Идите ужинать… Эльдар! Иди в дом, ужинать пора. Вон уже Рыжая пришла.

Корова и в самом деле тихо мычала у ворот.

По другую сторону плетня пустовал дом умершего хаджи Инуса. Четвертый год здесь царила тишина — дом стоял заколоченным.

Казалось, все успокоилось — Эльдар, Тембот и Лю чинно ели густо сваренную пшенную кашу, запивая ее кислым молоком. Женщины, согласно правилам домашнего уклада, в присутствии мужчин не садились за стол, а только прислуживали. Но Эльдар сидел угрюмый, а в глазах женщин была озабоченность.

Старая нана вышла доить корову.

Вдруг раздался ее крик и женские голоса.

Думасара встревожено бросилась во двор, к ней бежала бледная, дрожащая Сарыма:

— Спаси меня, биба! Мать убьет меня!

— Что случилось? Что случилось? — спрашивала Думасара, прижимая девушку к себе.

Старая нана с ведром в руке стояла посреди двора и не сводила глаз с дыры в плетне, через которую только что пролезла Сарыма, а теперь с тяжелым, длинным вертелом в руке старалась протиснуться Диса, растрепанная, но в праздничном платке.

— Я ее убью! — кричала обезумевшая от ярости женщина. — О, зачем я не удушила ее подушкой при рождении! Пусть мои глаза не увидят больше света, если я не сломлю ее упорство, пусть аллах станет моим врагом!.. О блудница! Всю жизнь сидеть на моей шее… Ее мало убить! Пустите меня!

Наконец Дисе удалось протиснуться в узкую дыру, и она бросилась к дому, где успела скрыться дочь. Думасара загородила ей путь:

— Я не позволю тебе совершить злодеяние в моем доме. Она моя гостья, я защита ей…

— Пусть аллах покарает меня, если я своей рукой не вышибу из нее душу! Выходи, потаскуха! — При этом исступленная Диса размахивала вертелом.

На помощь Думасаре бросились Эльдар и Тембот. Лю заорал благим матом, Сарыма, забившаяся в угол, плакала, как ребенок.

Эльдар стал снаружи у дверей, прикрывая их своим сильным телом, раскинув руки. От ворот, услышав во дворе свояка крики, бежал дед Баляцо.

— А! И ты здесь! — взвизгнула Диса, увидев перед собой Эльдара. — О беспутники! Вот что они задумали! Уйди с дороги, нищий раб!

Она размахнулась вертелом, но мгновение — и ловкий Тембот, подпрыгнув, как барс, схватил вертел обеими руками, но тут же выпустил его, взвыв от боли.

— Он горячий!

Оказалось, Диса орудовала вертелом, на котором только что жарила мясо для дорогого гостя— жениха. Раскаленное железо обожгло Темботу ладони. Думасара и Эльдар бросились к Темботу, Диса — к дверям.

Откуда у Лю взялась такая находчивость, а главное — силенка! Одним махом он придвинул к дверям скамейку, и о нее споткнулась Диса.

— О слуги шайтана! — завопила она.

Но этой заминки было достаточно, чтобы Эльдар снова загородил вход; при этом он твердил:

— Не впущу, аллах мне свидетель! Уходи… Тут был уже и Баляцо:

— И я говорю тебе: ты, женщина, вспашешь пятками землю, если не уйдешь отсюда подобру-поздорову!

— Клянусь аллахом, вы отдадите мне мою дочь, или я разнесу в щепки этот дом!

Подумать только, сколько энергии было у этой немолодой женщины!

И вдруг возбуждение внезапно оставило Дису, и, опустившись на пол, она взмолилась:

— Отдайте мне Сарыму! Не срамите меня перед ее женихом… Он… Он…

— Что он? — подхватил Баляцо. — Кто он? Твой лавочник Рагим? Что ты делаешь, отдавая ему в жены свою дочь? Она для него — конфетка, он для нее — беззубый, шепелявый и слюнявый рот, который хочет ее обсосать… Стыдно должно быть тебе, Диса.

— Она еще ребенок! — сказала свое слово и Думасара, смазывая обожженные ладони сына глиною.

Тембот прижимался к материнской юбке и виновато поглядывал на Эльдара: дескать, прости, что так опростоволосился.

Но Диса, обессилевшая и уже почти бесчувственная, не слышала ни увещеваний, ни всхлипываний дочери…

А что жених? Как поступил Рагим?

Некоторое время он оставался в обществе старого пса Пари и своих коней, звучно жевавших кукурузное зерно из торб, подвешенных под морды. Кучер, конопатый, с бельмом на глазу парень Муто, в счет не шел, потому что, как всегда, он мгновенно заснул в шарабане, не обращая внимания на разгоревшуюся схватку.

Еще не все гостинцы были выгружены из экипажа.

Там оставались и отрез на новое платье для невесты и другой для тещи, ботинки на высоких каблуках, детские рубашки для Рум…

Догадываясь, что дело его дрянь и лучше всего сейчас быть подальше от позора, Рагим наконец встряхнулся.

— Ай, Рагим, — заговорил он сам с собой, — безголовый дурак! Вот тебе награда за твою щедрость! Эй ты, Муто, ленивая туша! Просыпайся!

Муто не выказал никакого интереса к переживаниям хозяина. Маленькая Рум, напротив, с большим любопытством и удивлением следила за тем, как добрый Рагим стал шарить по всем ящикам и углам, отыскивая свои подарки. Он перетащил в шарабан все, что попалось под руку, — ленты, шарф, зеркальце, добрался и до детских чувячек, которыми Рум так дорожила.

— Ты их не трогай, — предупредила Рум. — Нана придет — будет бранить. Она и мне не позволяет их трогать.

— «Не трогай», «не трогай»! — бормотал Рагим, торопясь закончить дело до возвращения Дисы. — Муто! Ах, ленивая скотина, опять заснул! Муто, на, неси в шарабан.

И Муто равнодушно отнес в шарабан чувяки. Немое изумление Рум сменилось неутешным рыданием.

— Ай, какая нехорошая девочка! Бить тебя надо. Не кричи. На, возьми конфетку.

Конфета успокоила Рум, а Рагим, стараясь оправдаться в собственных глазах, все твердил:

— Ай, какой же ты был дурак, Рагим! Как тебя обманули… Поворачивай, Муто, поедем.

— Ехать так ехать. — Муто открыл ворота и влез на козлы.

Он хотел было запереть за собою ворота, но незадачливый жених торопился, не желая столкнуться с Дисой. Шарабан загремел по улице, псы ринулись за ним, детские головы опять повысовывались из-за плетней; женщины долго провожали глазами удаляющийся в столбе пыли шарабан, потом сошлись у калиток небольшими группами и долго обсуждали необыкновенное происшествие…

Никакие увещевания не могли заставить Сарыму вернуться домой. Со слезами на глазах она умоляла Думасару разрешить остаться под ее защитой. Мальчикам, разумеется, понравилось и то, что Сарыма теперь с ними, и то, что они с матерью и старой наной призваны оберегать ее.

ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА

Казалось бы, Гумар первым должен был донести об исчезновении непокорного Астемира. Ведь это же равно дезертирству! Это прямое уклонение от службы царю и отечеству! Но Гумар сам себя поставил в дурацкое положение. Здорово гульнув накануне, он спьяна хвастал, что не кто иной, как именно он, Гумар, послал Баташева туда, откуда нет дороги назад.

Диса закричала, что теперь Астемир непременно вернется с крестом. Она имела в виду то осквернение, какое несут мусульманину кресты гяуров, навешиваемые на грудь…

Покуда спохватились, Астемир ушел далеко.

Поначалу он нашел пристанище у своих давнишних друзей адыгейцев, бесчисленных родственников Думасары. Здесь он мог годами чувствовать себя в безопасности. Но не в его натуре было сидеть взаперти без дела.

Ближайшим городом был Армавир — купеческий городок, по-кабардински Шхашохиж, что значит — выкуп головы. Во времена крепостного права сюда сгоняли крепостных и объявляли торги и выкуп на волю. Астемир с грустью думал о том, что и он сейчас готов заплатить головою за право вернуться к Думасаре и детям, лишь бы повидать их. Селения, через которые он брел, были знакомы ему — чуть ли не в каждом из них молодые Астемир и Думасара останавливались по дороге из Адыгеи в Кабарду, справляя свадьбу. Эти воспоминания волновали его…