Александр Винник - Приметы весны Страница 8

В течение следующей недели Михо несколько раз приходил в клуб, но Марийки не было. Однажды, проходя мимо открытой двери библиотеки-читальни и видя, что там почти никого нет, Михо набрался храбрости и вошел. Он постоял некоторое время у двери, потом, заметив, что женщина, сидящая у стола с книгами, вопросительно глядит на него, подошел к ней.

— Вы хотите почитать? — спросила она.

— Да.

— Вы у нас первый раз?

— Да.

— Пойдемте я вас устрою.

Шурочка проводила Михо к небольшому столику и зажгла лампу под зеленым абажуром.

— Здесь вам будет удобно, садитесь, пожалуйста. На том столике у нас свежие газеты и журналы.

Михо все еще не решался попросить книгу, о которой ему говорила Марийка.

— А можно взять книжку Островского? — спросил он нерешительно и, как будто оправдываясь, объяснил: — Знакомая одна рассказывала про эту книгу, говорила, что очень интересная.

— Вам Александра Николаевича Островского или Николая?

Михо растерялся.

— Не знаю… Того, что слепой.

— Ага, хорошо. Вы хотите прочитать «Как закалялась сталь»?

— Да.

Шурочка объяснила Михо, что, если он будет читать здесь, в читальне, она сейчас принесет книгу, а если желает взять с собой — тогда надо записаться в библиотеку.

— Вы у нас на заводе работаете? — спросила она.

Михо стало неловко, и он пробормотал:

— Нет… еще не работаю.

Слово «еще» вырвалось само собой, но, произнеся его, Михо почувствовал себя спокойнее, точно оно уже давало ему какие-то права.

Шурочке пришелся по душе этот парень. «Цыган пришел за книгой, — пронеслась мысль. — Надо бы ему помочь. Шут с ней, с книжкой, даже если не вернет; уплачу в крайнем случае». Но вспомнила сердитые нотации заведующей и сказала:

— Вы посидите, почитайте пока свежий номер заводской газеты, а я сейчас выясню.

Михо взял газету и, сев за стол, огляделся по сторонам. Он увидел в другом конце комнаты какого-то старика, развернувшего газету. Михо тоже развернул газету и прочел слова, набранные крупными буквами: «Народная интеллигенция».

В статье рассказывалось о пареньке, который несколько лет назад приехал из деревни и поступил на строительство завода землекопом. Старый рабочий обучил его профессии бетонщика; потом, когда завод построили, паренек приобрел новую специальность — «машиниста пильгерстана». Михо не понял, что это означает, но продолжал все с большим увлечением читать. Дальше рассказывалось о том, как паренек учился, как помогали ему товарищи…

Михо так увлекся, что оглянулся лишь после того, как Шурочка окликнула его второй раз, тронув за плечо.

— Пойдемте, товарищ. Я заполню формуляр, и вы получите книгу, я договорилась.

Она подошла к своему столу, вынула из ящика плотный синеватый листок, сложенный вдвое, написала на нем цифру «3260», потом обратилась к Михо:

— Ваша фамилия?

— Сокирка.

— Имя?

— Михо.

— Отчество?

— Игнатович.

— Год рождения?

— Девятьсот шестнадцатый.

— Национальность? Цыган?

— Да.

— Профессия?

Михо молчал, не зная, что ответить. Шурочка снова спросила:

— Какая у вас специальность?.. Ну, чем занимаетесь?

И сама смутилась, вспомнив, что говорят о цыганах. Михо разозлило ее смущение, и он сказал:

— Отцу помогаю… Замки чиним, лудим…

Шурочка пришла в еще большее замешательство и, заглянув в формуляр, спросила:

— Образование?

— Читаю и немножко писать могу, — хмуро ответил Михо. — Муж сестры научил.

— Место работы? — Шурочка опять замялась. Но, неожиданно найдя выход из положения и обрадовавшись этому, сказала: — Ладно, я потом заполню, а вы вот здесь распишитесь, что во-время и в сохранности возвратите книгу. Нет, не здесь, — остановила она Михо, видя, что он собирается поставить подпись не там, где нужно. — Это адрес… — И опять смутилась. А Михо с досадой подумал: «Учить любит».

Он неловко расписался в том месте, где указывал палец, пухленький и, как у ребят, запачканный чернилами. Шурочка подала ему книгу и сказала:

— Старайтесь не задержать. Когда вернете, можно будет другую взять.

Михо попрощался. Ему хотелось вернуться к зеленому столику, дочитать газету и узнать, что же случилось дальше с деревенским пареньком, но он не решился и, выйдя из библиотеки, быстро спустился вниз.

Он испытывал чувство гордости, ощущая в руке книжку. Но его не оставляла и досада, вызванная разговором с библиотекаршей. Он злился на нее, как в свое время злился на Марийку. «Подумаешь, какая! И имя ей скажи, и фамилию, и что делаешь. Как на допросе в милиции все равно». Но, так же как и тогда, злость была какой-то ненастоящей, не от сердца. А вспомнив запачканный чернилами палец, смягчился. «А чем она виновата, что я на заводе не работаю?.. И с адресом тоже… Сегодня здесь, а завтра — там»…

Знал бы Михо, что через полчаса сюда придет Марийка, — не ушел бы, дочитал статью.

Когда Марийка попросила дать ей литературу о цыганах, Шурочка сказала:

— А вы знаете, товарищ Иващенко, сюда только что приходил цыган, взял «Как закалялась сталь».

Марийка покраснела. Чтобы скрыть замешательство, взяла со стола первую попавшуюся книгу и начала перелистывать ее. Шурочка не заметила ее смущения. Открыв один из шкафов и роясь среди книг, она говорила:

— Молодой, красивый парень.

Затем, засмеявшись и как бы оправдываясь перед Марийкой, продолжала:

— Это я так, к слову. Вы, конечно, понимаете. Я хочу сказать другое: парень, видно, первый раз в библиотеке. Знаете, как это приятно, когда такой человек приходит в библиотеку? Значит, и цыгане приобщаются к культуре!

— Да, конечно, — сухо ответила Марийка и, взяв книги, села за столик в углу.

Она прочитала две усеянные мелким шрифтом странички в энциклопедии. Здесь было сказано как будто обо всем, но по-энциклопедически скупо, и десятки разбуженных вопросов остались без ответа.

Была еще тоненькая брошюра цыгановеда-лингвиста. Автор сухим, бесстрастным языком повествовал об истории цыганского племени, путях его кочевий, занятиях, искусстве. И все же эта небольшая книжка содержала живые впечатления человека, наблюдавшего жизнь табора, сидевшего у ночных костров, слушавшего чужую, но понятную ему речь.

И перед Марийкой раскрылась трагическая судьба людей, вот уже много веков кочующих по земле в поисках неуловимого счастья.

…Не по доброй воле покинули их далекие предки Индию, не по доброй воле в жару и мороз, в дождь и песчаные бури бродят они по чужой земле. Цыгане кочуют как будто по своей прихоти, и самим-то им тоже кажется, что иная жизнь им не по нутру, что лучшего образа жизни не сыскать на земле. Но порождено это не природным отвращением к оседлой жизни, а долгими веками преследований, издевательств, гонений, поисков заработка, сделавших бродяжничество привычкой.

Что же гонит по бесконечным запутанным дорогам это племя оборванных, голодных людей, непонятных всему остальному человечеству?

Говорят, что далекие предки этой народности были артистами у индусских раджей и кочевали от одного двора к другому. Разорительные войны опустошили север Индии, и каста цыган в поисках пропитания вышла в долгий, нескончаемый путь. Они прошли Белуджистан, Афганистан, Сирию, Египет, Кавказ, Турцию… Отдельные отряды оставались кочевать в этих странах, остальные пришли в Византию. Они научились гадать, использовать в своих целях невежество и суеверие людей. Они пришли в Европу непонятные и чужие своей кастовой замкнутостью. Они ворвались в ханжескую Европу страшные для проповедников христианства своим атеизмом, опасные для идеологии феодалов своим презрением к земельной собственности. С чуждыми обычаями, с непонятной психологией.

Их начали травить.

В Испании попы обвинили цыган в том, что они ковали гвозди, которыми был приколочен к кресту Христос, и под этим предлогом жгли на кострах, пытали в подземельях. В Германии цыган убивали, подозревая в них турецких шпионов, а в Турции узаконили убийство цыган как врагов Магомета. Во Франции просто, без всякого предлога, вырезали в одну ночь сотни цыган.

«Убить цыгана выстрелом из карабина — дело столь же законное, как убить волка или лисицу», — гласил закон беззакония.

Их травили собаками, как диких зверей, у них отрезали уши и вырывали ноздри.

Они вынуждены были скрываться в непроходимых зарослях, прятаться в болотах, непрестанно кочевать, чтобы не попадаться на глаза озверевшим проповедникам христианской добродетели и магометанского рая. Они бежали из узких улочек христолюбивой Европы на восток, где правители тоже не отличались человеколюбием, но где лежали огромные неосвоенные пространства — ходи, броди по земле, никому ты не мешаешь!

А когда переписчики населения подсчитали, что на востоке Европы оказалось больше цыган, чем на западе, те, кто гнал этот многострадальный народ от очагов цивилизации, создали «теорию» о том, что цыгане бегут от «чуждой им европейской культуры». Чем объяснят эти «культуртрегеры» тот факт, что цыгане попрежнему кочуют по джунглям Европы, а в Советском Союзе догорают костры цыганских таборов?